Балаустион - Конарев Сергей - Страница 38
- Предыдущая
- 38/235
- Следующая
– С дороги! Я – сын хозяина дома! – выпалил Леонтиск, остановившись против воли.
– А по мне хоть сам хозяин, клянусь собакой, – выпятил губу здоровяк. – У меня начальник один – господин Демолай, и он приказывает остальным в этом городе. А ну, сдай назад!
– Мне нужно поговорить с отцом. Немедленно. Иди и доложи, ты, цербер! – обычно Леонтиск так с людьми не разговаривал, но сейчас ему почему-то казалось важным, чтобы объяснение с отцом произошло до того, как тот закончит разговор с архонтом.
Лицо громилы на несколько мгновений приобрело набыченное выражение, рука дернулась к ножнам на поясе. Однако дерзость молодого аристократа произвела впечатление, охранник усилием воли взял себя в руки, решив не связываться – кто их знает, этих господ, еще попадет, – и угрюмо кивнул напарнику на дверь. Тот, недовольно сморщившись, приоткрыл створку лишь настолько, чтобы можно было протиснуться, и исчез в библиотеке. Спустя некоторое время он появился снова, на этот раз широко распахнув дверь перед стратегом Никистратом, вышедшим к сыну с выражением неудовольствия на лице.
– Ты с ума сошел, Леонтиск? В чем дело? – между черных бровей стратега обозначилась глубокая складка. – Что ты себе позволяешь?
– Я требую правды, отец! – Леонтиск бросился в атаку с ходу. – Это задание, на которое ты меня сосватал, что скрывается за ним на самом деле?
– Великий Вседержитель! – стратег был поражен переменой в поведении сына. Испуганно оглянувшись, он плотно прикрыл створу двери, решительно схватил Леонтиска за локоть и вытащил его в соседнее помещение, совмещавшее функции гостиной и парадной оружейной. Вдоль стен зала стояли статуи в полных доспехах, между статуями висели копья и щиты.
– Мне нужна правда! – снова выкрикнул Леонтиск, сердито отдернувшись от отца, когда еще одна дверь отсекла их от пристальных взглядов стражников. – Кто этот человек, которого я должен представить наследнику?
– В каком тоне ты со мной разговариваешь? – со сдержанным гневом процедил стратег, хмуро глядя на юношу. – Что за бешеная собака тебя покусала?
– Кто этот человек, я спрашиваю? И зачем вы посылаете его к царевичу? Уж явно не для переговоров! Что он должен совершить в Спарте? И не надо лжи, прошу тебя, отец! – Леонтиск поймал себя на том, что сорвался на крик.
– Сядь, сын! – палец Никистрата повелительно указал на украшенную резьбой и бронзовыми завитушками массивную скамью, занимавшую целый угол комнаты.
– Я…
– Сядь, сказано тебе! – это был уже приказ. Леонтиск, сжав челюсти, с размаху плюхнулся на скамью, но позу постарался принять самую вызывающую.
Никистрат, искоса глянув на сына, в молчании, заложив руки за спину, сделал полтора десятка шагов, затем, резко выдохнув, приступил к разговору:
– Не знаю, сын, каким образом и что тебе удалось подслушать, в другой раз мы обязательно вернемся к моральности этого поступка. Ты хочешь знать правду – что же, изволь. Я хотел подготовить тебя, боялся, что юношеская горячность и незрелость помешают тебе сразу правильно все понять. Ну что ж, я наказан за это – клянусь богами, все получилось еще хуже!
Леонтиск молчал, неотрывно сверля отца взглядом и нервно кусая губы.
– Хорошо, – продолжал стратег, несколько ободренный его молчанием. – Выслушай, и, ради богов, ради будущей карьеры и ради меня, твоего отца, наконец, восприми все правильно. Тем более, что на самом деле у тебя нет никакого выбора, ты должен сделать то, что должен.
– Посмотрим, клянусь Меднодомной! – нервно бросил молодой воин, совершенно обескураженный.
– В нашем недавнем разговоре я слукавил перед тобой в своем отношении к спартанской династии Эврипонтидов. Отношении, хочу это подчеркнуть, разделяемом большинством здравомыслящих людей. Дело в том, что возвращение Павсания на лакедемонский трон, к сожалению, действительно весьма вероятное, – на самом деле не благо, а катастрофа. Говорят, годы, проведенные в изгнании, превратили его в бешеного пса, в безумца, одержимого идеей мести македонянам и римлянам. Этим же он заразил и сына. Эта парочка – родитель и его отпрыск – чрезвычайно опасны. Именно поэтому твоей задачей будет помощь в том, чтобы не допустить возвращения Эврипонтидов к рулевому веслу Спарты.
– Что? – Леонтиск подумал, что ослышался.
– Тебе не придется напрягаться, основную работу выполнят другие люди, – торопливо проговорил Никистрат, цепко наблюдая за реакцией сына. – Твоя задача – ввести их в окружение спартанского царевича. Если этих людей порекомендуешь ты, Пирр ничего не заподозрит.
– Великая Воительница! Ты хочешь сказать, что я должен предать вождя, которому присягнул на службу, дело, которому решил посвятить свою жизнь? Но почему, с какой стати?
– Не нужно этого мальчишеского пафоса, сын. Тебе уже двадцать один. А почему – это просто, клянусь Фебом: потому что этого требует ситуация, этого желает большинство, в этом нуждается вся Греция. Понимаю, тебе тяжело это осознать, но постарайся понять и признать правду.
– Какую еще правду? – Леонтиск все еще не мог придти в себя.
– Видишь ли, всем известно отношение Эврипонтидов к протекторату Македонии и Рима. Именно на откровенной враждебности к этим двум державам – великим державам, заметь, – и на разжигании идиотского псевдопатриотизма Павсаний и его ретивый сынок строят планы по захвату власти. Не перебивай, послушай меня! Они кричат о попранной свободе, о засильи иноземцев, о старинной доблести… Великий Громовержец, какая чушь! Свободу мы потеряли двести восемьдесят два года назад, проиграв в битве при Херонее отцу Александра Великого Филиппу. Это знает каждый ребенок, и ничего, совершенно ничего, поверь, с тех пор не изменилось. Только греки стали еще разобщеннее и слабее. Никакой свободной Греции больше не существует, и плевать на все эдикты македонян и римлян, утверждающие обратное! Осознавать это горько и довольно неприятно для самолюбия – особенно больного – но разумный, трезвый политик не должен руководствоваться ни эмоциями, ни «пламенными» идеями, ни так называемым патриотизмом. Рассудок, только трезвый рассудок должен иметь голос и указывать дорогу. Все остальные пути ведут в пропасть.
– Но… – попытался было вставить слово Леонтиск, но отец прервал его властным жестом.
– Да, именно в пропасть! Неужели так трудно раскрыть глаза и увидеть, что делает Рим с теми, кто осмеливается перечить его воле? Великие державы: Македония, Карфаген, Малая Азия повергнуты легионами во прах и сохранили существование только потому, что смирились с гегемонией Рима, с новым – послушай меня! – мировым устройством! И что же? Вдруг против гигантской силы этого беспощадного государства восстанет – кто? – маленькая, бессильная Греция? Или одна Спарта?
– Но Эврипонтиды собираются не рушить мировой порядок! – горячо воскликнул Леонтиск. – Они хотят лишь свободы – для спартанцев и всех греков.
– Неужели они настолько глупы, что не видят, как обходится Рим с возжелавшими свободы? Он топит их в крови! А при таком агрессивном настрое изгнанника Павсания до конфликта дойдет неминуемо!
– И тем не менее народы восстают! Один за другим, все больше и больше! Неужели мы, греки, окажемся самыми трусливыми?
– Нет, самыми благоразумными! Нет сейчас силы, способной сокрушить римлян, не существует ее, увы! А те, кто поднимает восстания – чего они добились? что получили? Их земли разграблены, мужчины перебиты, женщины и дети угнаны в рабство. А жалкими, обезлюдевшими призраками былых государств управляют римские наместники и римские законы. Розги и секиры! Этого, что ли, твои Эврипонтиды добиваются для Греции?
– Если каждый будет думать, как ты, то, конечно, мы всегда будем рабами! Но если все греки встанут разом, то что помешает им обрести утраченную свободу? Только здесь, в материковой Греции, несколько миллионов населения…
– Боги, какую чушь ты несешь! – лицо Никистрата перекосилось от презрения. – Какие миллионы? Кто эти миллионы? Дармоеды с агоры? Крестьяне? Нищие мастеровые? Провонявшие тухлятиной рыбаки?
- Предыдущая
- 38/235
- Следующая