Возвышающий обман - Кончаловский Андрей Сергеевич - Страница 41
- Предыдущая
- 41/73
- Следующая
У Куросавы мы взяли конструкцию фильма, главную его метафору. Поезд здесь – символ эпохи, воплощение вырвавшейся из-под контроля цивилизации. При этом повествование остросюжетно. Куросава великий мастер строить сюжет, поворачивать его новыми гранями, заставляя нас все время ощущать относительность своего представления об истине.
Все главное в сценарии было у Куросавы, я просто добавил какие-то новые линии, чтобы еще более драматизировать конфликт.
Переписывал я сценарий сначала с Джорджем Миличевичем, забавным югославом из Голливуда, потом с Полом Занделом, достаточно известным драматургом. Работа неплохо продвинулась, но Джону Войту диалоги не нравились, он считал их слишком литературными. В то время я дружил с Робертом Дювалем, замечательным актером, известным у нас по «Крестному отцу» и многим еще картинам, спросил у него:
– Кто, по-твоему, мог бы написать для меня настоящие тюремные диалоги?
– Тюрьму надо знать, – сказал он. – Тут нужно не только ухо. Есть два человека. Других нет.
Он назвал одного кубинца, живущего в Майами, и писателя Эдди Банкера. Оба отсидели срок, оба писали о тюрьме.
Сначала мы с продюсером решили попробовать кубинца. Созвонились с его менеджером. Тот долго объяснял, что кубинец приехать не может.
– Но мы должны же его видеть, – говорил продюсер.
– Знаете, он редко куда-нибудь ездит. Присылайте контракт и сценарий – он вам поправит все, что надо.
– Нет, нет. Мы должны его увидеть.
– Ну, ладно, – неохотно сказал менеджер. – Постараемся дня через четыре приехать.
Прошло четыре дня. Мы с продюсером сидим, ждем, подъезжает машина, из нее вынимают человека. Видно, что он под наркотиком – ничего не соображает, выпученные предкоматозные глаза, какие-то малосвязные слова-междометия, ноги не идут, двое несут его на руках – один из них сам менеджер.
– Я же говорил вам, что он не ездит.
– Спасибо, спасибо, – сказали мы. – Увозите его. Как-нибудь обойдемся.
Погрузили его обратно в машину и отправили назад в Майами.
Решили звонить Эдди Банкеру. Он сразу же произвел на меня замечательное впечатление. Мощный череп, рысьи глаза, мужественное лицо, теперь уже знакомое зрителю (я снял его в «Поезде-беглеце», позднее – в «Танго и Кэш», а потом уже его снял в роли бандита Тарантино в «Бешеных псах» – он оказался способным актером), сипловатый мягкий голос. Бесконечно курит сигары. Что-то в его облике напомнило мне Василия Шукшина... Первая мысль: «Какой же он бандит?!» Но когда он предложил съездить в центр Лос-Анджелеса на рынок, многое стало мне ясно.
– Ты что? – изумился я. – Ночь! Убьют за копейку!
– Не бойся! Ты же со мной! Любой бандит в Америке меня знает.
Действительно, его знали многие, и не только бандиты. Он был легендой. В тюрьме он просидел семнадцать лет, начал там всерьез читать – Киркегора, Шопенгауэра, Толстого, Достоевского, там же написал и первую свою книгу – она была издана еще до того, как он вышел на свободу. Права на книгу купил Дастин Хоффман, запустил по ней фильм, сам снимался в главной роли. Когда Эдди выходил из тюрьмы, съемки уже шли полным ходом, слава его гремела. К выходу подкатили лимузин, вся тюрьма скандировала: «Эд! Эд! Эд!» Для заключенных он был героем, воплощением их мечты. Прямо от тюремных ворот Банкер поехал на съемочную площадку к Дастину Хоффману...
Вся жизнь Банкера была связана с Голливудом. Он помнит это место еще в 40-е и 50-е. В тюрьму первый раз попал за наркотики. Выйдя на свободу, в тот же день поучаствовал в ограблении банка, в тот же день был арестован, загремел еще на 7 лет. Об этом, кстати, он как бы мимоходом пробрасывает в «Поезде-беглеце».
К нему очень хорошо относится один из крупнейших американских прозаиков Уильям Стайрон, очень ценит его как писателя. Но у меня подозрение, что подоплека этой симпатии несколько иная. Эдди рассказывал мне, что в свое время он повздорил с другим светилом американской литературы, Норманом Мейлером и крепко поколотил его. Видимо, у Стайрона были свои счеты с Мейлером, своя писательская ревность или что-то там неподеленное. Не сомневаюсь, узнать про то, что Мейлер получил по мордам, было ему приятно.
Когда к нам присоединился Эд Банкер со своей львиной головой и вонючей сигарой, работа быстро двинулась. Диалоги он переписывал со сказочной легкостью, но их получалось безумно много.
– Пиши, пиши больше! – говорил я. – Сокращать – мое дело.
Вместе с диалогами Банкера в картину пришло ощущение правды, которой так добивался Войт.
Позднее Банкер консультировал у нас и все тюремные съемки.
С местами заключения я прежде толком не сталкивался, хотя в американской тюрьме однажды все-таки оказался. Случилось это из-за того, что я напился на вечеринке у Уоррена Битти. Было это еще в годы мой безработицы.
Он устроил красивую парти, собрались звезды – Джек Николсон и другие, сначала – показ «Сибириады», которую Битти хотел и сам посмотреть, потом – роскошный обед. Я очень волновался и от волнения набрался водки. У меня была старая потрепанная «тойота», которую дал мне приятель. Я возвращался на ней домой в Малибу. Было три часа утра. На Пасифик-Кост-хайвэй – ни одной машины, свободно качу по пустому шоссе, немножко срезаю углы, не обращаю внимания, что где-то сзади за мной идет машина. Вдруг она меня нагоняет у светофора, сигналит фарами, я останавливаюсь, понимаю: полиция.
Я спокоен. Опыт встреч с калифорнийской полицией у меня уже был. Примерно за год до этого, слегка выпив (ну, грамм сто водки, не больше), я ехал на большой скорости в город и напоролся на полицейского. Пришлось доставать права, они у меня были советские, полицейский покрутил их, не понимая, что это такое.
– Это советские права, – сказал я.
– Советские? – изумился он. – Вы выпили?
– Да, немного.
– Больше не пейте. Езжайте осторожнее.
И отпустил. Эта встреча с полицией как-то внутренне меня расслабила. Подумалось, что к советским они с интересом относятся, раз отпускают даже выпившего.
Вот и сейчас я спокоен.
– Будьте любезны, выйдите из машины.
Выхожу. Протягиваю ему права. А они у меня уже не советские, а американские.
– Вы выпили? – спрашивает полисмен.
– Да, немножко выпил.
– Пожалуйста, пройдите по прямой.
Иду по прямой.
– Пожалуйста, прочитайте алфавит задом наперед.
Господи! Я и русский-то алфавит задом наперед не прочту в самом трезвом виде. А тут английский!
Я улыбаюсь. Что-то говорю.
– Понятно. Пожалуйста, руки за спину.
Становлюсь, сложив руки за спину. Шлеп! И у меня на руках наручники. Ледяной холод металла. Е-мое! Он сажает меня в машину, везет в тюрьму. Там мне дают дыхнуть в трубку. Видно, что выпил я здорово. Снимают с меня ремень и все, что не полагается в тюрьме иметь. Хорошо хоть, я попал не в тюрьму Даунтауна в одну камеру с педерастами, а в тюрьму Малибу. По сравнению с Даунтауном нравы там замечательные, только очень холодно. Замерз я как цуцик. К счастью, пробыл там недолго. Никаких проблем с законом у меня не было: просто выпил, и все. Ничего не нарушил. Ну, может, ехал чуть быстрей разрешенного...
Сценарий уже был почти готов, уже было придумано все главное в нем, но образ целого во мне все еще не возникал. Как-то, приехав в Нью-Йорк, я шел по Бродвею, увидел на углу, прямо на асфальте, разложенные на газете кассеты, распродававшиеся по дешевке, – в основном записи советских оркестров, выпущенные по лицензии «Мелодии». Моцарт, Шуберт, Чайковский – я купил сразу ящик, штук сорок. Прямо в машине вставил почти наугад кассету в магнитофон. Это была «Глория» Вивальди.
Зазвучала музыка, светлая, трагическая, и в голове возник образ, пришедший то ли из античности, то ли из Возрождения. Мохнатый человек, с всклокоченной бородой, голым торсом, стоит среди волн на спине дельфина, а может, кита. Я подумал, что Мани в конце должен как бы укротить это дикое существо – поезд, и представил его на крыше этого дизеля, стремительно несущегося к гибели. Соединение этого образа с героем фильма и дало толчок к рождению финальной метафоры «Поезда-беглеца». На крыше локомотива, несущегося сквозь снег под музыку Вивальди, стоит сумасшедший человек с развевающейся бородой, гордо и по своей воле летящий навстречу смерти...
- Предыдущая
- 41/73
- Следующая
