Поэзия и проза Древнего Востока - Чжао Е - Страница 61
- Предыдущая
- 61/168
- Следующая
В III в. до н. э. китайцы стали применять для письма шелк. Дороговизна этого материала привела в начале нашей эры к изобретению бумаги, в результате чего и появилась возможность широкого распространения письменного слова.
Утилитарно-практическое отношение к письменному слову зафиксировано и в термине, которым сами древние китайцы обозначали понятие «словесность» — «вэнь» (первоначально — рисунок, орнамент). Считается, что иероглиф «вэнь» представляет собой пиктограмму — изображение человека с татуировкой. Уже ко времени Конфуция, то есть к VI в. до н. э., «вэнь» стало обозначением письменного слова и соответственно наследия древних мудрецов, оставленного в их сочинениях. По словам академика В. М. Алексеева, у конфуцианцев «вэнь» считалось «…лучшим словом, сообщающим нас с идеей абсолютной правды». Эта нерасчлененность конфуцианской учености и древней науки — искусства слова — сохранялась на протяжении всего периода древности (по начало III в. н. э.). Синкретическое понимание словесности как всей суммы письменных памятников обнаруживается и у одного из первых китайских историков и библиографов Бань Гу (32–92 гг. н. э.). Составляя официальную «Историю династии Хань», он отвел в ней место и специальному «Описанию искусств [По древнекитайским представлениям, в это понятие включались: знание обрядов, музыка, стрельба из лука, управление колесницей, каллиграфия и искусство счета]и словесности», в котором перечислил пятьсот девяносто шесть сочинений, расклассифицировав их по разделам: канонические книги, произведения философов, стихи — ши и поэмы — фу, трактаты по военной науке, сочинения по астрологии и медицинские книги. В каждом разделе были свои мелкие рубрики, а также краткие примечания составителя, характеризующие особенности группы сочинений. Библиография Бань Гу дает нам возможность сказать, какие типы произведений письменности существовали в древнем Китае и как представляли себе тогдашние китайцы состав своей словесности, и помогает представить себе, какой процент древних сочинений до нас не дошел.
Поскольку при Бань Гу конфуцианство уже было провозглашено официальной государственной идеологией, то совершенно естественно, что первое место в своем перечне древний историограф отводит сочинениям конфуцианского канона: «Книге перемен» — «Ицзину» и продолжающим ее древним гадательным натурфилософским текстам, «Книге истории» — «Щуцзину» и соответственно ее толкованиям, «Книге песен» — «Щицзину», в которую будто бы сам Конфуций включил триста пять песен древних царств (современные ученые датируют эти произведения XI–VII вв. до н. э.); сочинениям, регулирующим обряды (во главе с «Книгой ритуала» — «Лицзи») и музыку («Записки о музыке» — «Юэцзи»), знаменитой летописи царства Лу «Весны и Осени» — «Чуньцю», создание или редактирование которой приписывается также Конфуцию, и всевозможным ее толкованиям, «Беседам и суждениям» — «Луньюй» — записям высказываний Конфуция, по-видимому, сделанным его учениками.
Из этих сочинений, составивших основу конфуцианского учения и бывших в Китае на протяжении веков обязательным минимумом каждого образованного человека, для развития литературы художественной первостепенное значение имела «Книга песен». Этот поэтический свод, состоящий из четырех разделов («Нравы царств», «Малые оды», «Великие оды», «Гимны») донес до нас самые различные образцы древнейшей лирической и гимнической поэзии. В песнях этих еще чувствуется дух первобытной жизни. Это заметно и в описаниях встреч девушек со своими возлюбленными, — тайных, как в песне «Чжун! В деревню нашу…», и открытых — в дни, освященные традицией, как в песне «Воды Чжэнь и Вэй…», где видны воспоминания о древнем весеннем оргическом празднике, справлявшемся в третьем лунном месяце. Из песен мы узнаем и о древних брачных обрядах, и о жестоком обычае захоронения живых людей вместе с умершим правителем («Желтым пташкам порхать…»). По песням «Шицзина» можно представить себе и заботы земледельцев, подробно описанные в песне «Месяцеслов», и беспокойную жизнь приближенных государя («Еще на востоке полночный мрак», «Жалоба придворного»), которых за малейшую оплошность либо опоздание во дворец ждет суровое наказание, и бесстрашных тогдашних охотников («Охотник Шу…»), смело вступавших в поединки с тиграми, и удаль молодецкой пляски («Лучший плясун»), и печаль одинокой женщины, муж которой ушел в далекий поход. В песнях «Шицзина» еще почти незаметно расслоение общества на антагонистические классы.
Песни, собранные в своде, были созданы в эпоху Чжоу, начавшуюся в XII в. до н. э., когда Китай представлял собой ряд небольших царств, номинально подчинявшихся чжоускому правителю — сыну Неба. Царства эти часто были невелики — столичный город с пригородами, в которых жили земледельцы. Отношения между правителем и подданными в таких царствах носили во многом еще патриархальный характер. Вместе с тем в песнях, видимо, более поздних, например, «Месяцеслов» или «Мыши…» (под видом мышей там выведены хозяева, отбирающие урожай у земледельцев), заметны первые ростки недовольства земледельцев своими правителями, которым, как поется в первой песне, достаются все убитые на охоте кабаны или от которых, как во второй песне, крестьяне собираются уйти в иные счастливые места. Есть в «Книге песен», особенно в последней ее части, и сравнительно большие произведения ритуального характера, подобные «Князю просо» — гимну мифическому герою-первопредку, научившему людей сеять злаки.
Песни «Шицзина» в дошедшем до нас письменном варианте представляют собой четырехсложные стихи с постоянной рифмой. В них ощущается нередко связь с танцами и играми, возможно, что некоторые тексты исполнялись хорами — мужским и женским. Чрезвычайно характерны для них, как и для народных песен всех времен, зачины, в которых использованы образы из мира природы, связанные с последующим текстом лишь ассоциативно, более специфичны постоянные повторы строк с вариацией — изменением одного, реже двух слов. Канонизация «Книги песен» конфуцианцами привела к тому, что народные в своей основе произведения были на рубеже нашей эры «обвешаны» всевозможными комментариями, предлагавшими понимать, например, обычные любовные песни как описание чувств подданных к правителю и т. п. Комментарии, конечно, затемнили текст, но, может быть, именно благодаря тому, что «Шицзин» был зачислен в число канонических книг и текст его был по императорскому указу в 175 г. н. э. вырезан на каменных барабанах, он не затерялся в веках, как это произошло со многими другими древними памятниками.
Наряду с «Книгой песен» из произведений конфуцианского канона бесспорный художественный интерес имеют и знаменитая «Книга истории», и особенно последующая историческая литература, приписанная в библиографическом своде Бань Гу к первой канонизированной летописи «Весны и Осени». Кроме «Летописи Цзо» («Цзочжуань»), составленной в IV в. до н. э. Цзоцю Мином и считавшейся комментарием к «Веснам и Осеням», в числе последователей древних летописцев оказался у Бань Гу и автор знаменитых «Исторических записок» Сыма Цянь (145—86 гг. до н. э.). Сыма Цянь создал свой труд как официальный исторический памятник. Он веками поражал своих читателей богатством своего поэтического языка и стиля, особым мощным и плавным ритмом своей прозы, удивительным для древнего писателя проникновением в законы человеческого общества и в судьбы отдельных людей. Люди, оставившие свой след в истории страны, независимо от их социального положения, были предметом его пристального внимания. Древние философы различных школ и направлений, сановники и полководцы, поэты и шуты-актеры, «мстители» и «скользкие говоруны» — всем им отвел место в своей огромной книге Сыма Цянь, в том ее разделе, который он назвал «лечжуань» — «отдельные жизнеописания». Значительная часть сведений о древних китайских авторах, образцы произведений которых даются и в этом томе, известны нам именно благодаря труду Сыма Цяня.
Если историческая проза в древнем Китае создала образцы объективно-спокойного описания событий, то совершенно иной тип повествования был создан авторами конфуцианских философских трактатов, начало которым положила вошедшая в конфуцианский канон книга «Беседы и суждения», в которой преобладает диалогическая форма изложения. Беседы учителя Конфуция с учеником и поучительные беседы мудреца с правителем весьма часто включали в себя примеры-притчи как особую форму аргументации того или иного философского положения. Притчи эти были нередко фольклорного происхождения, они сохранили для нас отголоски то древней животной сказки, то картины древнего быта китайских царств.
- Предыдущая
- 61/168
- Следующая
