Начало конца комедии (повести и рассказы) - Конецкий Виктор Викторович - Страница 48
- Предыдущая
- 48/89
- Следующая
Гинзбург начал так: "Воробьи чирикают об энергетическом кризисе и нехватке топлива…" От встревоженных воробьев он перешел на проблемы управления термоядерным синтезом, а закончил нейтринной и гравитационной астрономией.
Здесь раздалась тревожные звонки. Сосед-погорелец попросил нитроглицерин для застрявшего в лифте бедолаги.
– Так там же ребенок! – сказал я, опускаясь с высот гравитационной астрономии в прозу быта. – Инфаркт помолодел, но не до такой степени, черт возьми!
На нашей лестнице я являюсь специалистом по оказанию помощи при сердечных приступах. Самой узкой специализацией является подача помощи изолированным о: внешнего мира лицам, то есть застрявшим в лифте. Валидол или нитроглицерин надо привязать на кончик нитки, а затем стравливать нитку с катушки через разбитое окно шахты на чердаке. Для этой операции надо довольно много времени, а в эфире вот-вот должен был появиться академик Доллежаль, главный конструктор первого нашего атомного реактора,
– Какой ребенок? – не понял сосед. – Там сидит старуха с твоей площадки.
– Какая старуха? Нашу старуху отправили в дом хроников еще весной.
– Вышибли ее из дома хроников, – сказал сосед-строитель.
– Господи! – воскликнул я. – Опять с голубями кошмар начнется!
– Есть у тебя нитроглицерин или нет? – спросил сосед.
Я привязал лекарство к нитке, поднялся на чердак и успешно снабдил старуху-голубятницу лекарством. Что это за старушенция, вы можете понять по факту ее изгнания из дома хроников.
Мы с ней живем на шестом этаже. И голуби на шестом. Загадили балкон, карнизы, подоконники. Орут привиденческими голосами, дерутся, любятся – раздражают. Окно открытым оставишь – утром по всей кухне гуано, как на коралловых островах Индийского океана.
Старуха-голубятница – одинокая, несчастная. Она этих иродов кормила, с ними разговаривала – она их и привадила. Когда забрали старуху в дом хроников, решил я с голубями разделаться. Раньше я не их, а старуху жалел, не хотел ее общества лишать.
Хладнокровно продумал экзекуцию. Конечно, без всяких там домоуправлений и санэпидстанций. Китайский опыт решил применить: не давать голубям покоя, держать их беспрерывно или в воздухе, или в крайнем нервном напряжении. И или у них инфаркт у всех будет, или на другую базу переберутся.
Купил в универсаме два пакета гнилой картошки – весной дело было, под пасху. Открыл в кухне форточку, а под форточкой на карнизе самые разухабистые ироды толкались, друг друга за шею таскали, друг друга по темени тюкали. И вот я начал методом свободного падения бомбить их гнилой картошкой. Решил по часу в день их гонять, чтобы у них к моим окнам условный рефлекс отвращения выработался.
Тут потеплело, открыл балкон-"весна, выставляется первая рама, и в комнату шум ворвался…" -выглядываю в угольную грязь и мокрое гуано балкона, думаю, что рано или поздно, а эти авгиевы конюшни мне придется мыть и чистить. Сперва, думаю, с голубями распрощаюсь, а то и резона никакого нет в Геракла превращаться – сразу опять загадят, гады! Со злобой настоящей, грубо думаю, потому что. действительно, не люблю голубей. Прославили их на весь мир, как космонавтов, а народ-то они темный. Про таких Томас Карлейль в палате лордов изрек: "Час велик, а достопочтенные джентльмены, я должен заявить, мелки". И вот я повторяю эту фразу голубям со злобой и решительной угрозой. И вдруг вижу в углу балкона за картонной коробкой из-под пылесоса, которую я пятый год выкинуть не соберусь, гнездо из прутиков, а в гнезде яичко. И раскис я, как снежная баба под весенним солнцем. И сам не заметил, что отвратительным сюсюкающим голосом тетенькаю: "Тютенька моя, холосенькая моя…" и т.д. Ведь меня тошнит, когда я со стороны слышу такие сюсюканья, у меня зубы от таких тетеньканий болеть начинают, а сам? Ведь не мог же я успеть подумать, глядя на голубиное яичко, что это великое чудо природы, что это эстафета жизни, пришедшая ко мне на балкон из тьмы доисторической, от птеродактиля, что в яичке этом крутятся те самые атомы, которые крутились в летающих ящерах, и т.д. и т.п. Ничего я не мог успеть подумать. Просто зрительный образ яичка влетел сквозь хрусталик в темноту черепа, мозг скомандовал нервам, те – железе, железа выделила химию, химия создала эмоцию с положительным слюнявым знаком. И – всепрощение. Оставил голубку высиживать птенцов. Потом все недосуг было опять начать гонения. Теперь старушенцию вышибли из дома хроников, и она голубей не даст в обиду.
Вроде бы голуби уцелели случайно. Но когда погружаешься в омут современной науки, то понимаешь, что это не так.
Вот я гляжу на детишек и зверят в уголке молодняка нашего дрянного, несгораемого зоопарка. И ощущаю душевную размягченность, желание говорить с уменьшительными ласковыми окончаниями, мягким тоном, испытываю особого рода симпатию к молодым организмам. И вдруг вспоминаю, что головы ребенка, зайчонка, щенка и птенца обладают рядом общих черт (ключевых раздражителей для моего мозга), вызывающих с помощью обыкновенной химии родительские чувства. Эти черты – укороченное лицо, подчеркнуто выпуклый лоб, круглые глаза, пухлые щеки. И вот эти пухлые щечки без всякого ведома какой-то моей души являются включателями для выработки в моей крови соответствующего гормона родительских чувств.
А когда черты из круглых превратятся в удлиненные, твердые, резко очерченные, то есть в крутые скулы взрослого хулигана, то уже не будут вырабатывать во мне химии, которая возбуждает родительские чувства, а будут вырабатывать как раз другой гормон – агрессивности или страха, вернее оба этих гормона, которые будут бороться друг с другом в моей крови, и только таинственная совесть решит вопрос: дам я в крутую скулу или задам тягу…
Конструктор реакторов сидел в кожаном кресле и при всем честном народе – нескольких миллионах телезрителей – ласкал внука. Так режиссер передачи приближал вершины науки к равнинам обыденности.
– Вот этому человечку через двадцать шесть лет предстоит войти в двухтысячный год, – говорил Доллежаль, поглаживая ровный пробор ухоженного внука. – Что будет в те времена самым ценным? Самым ценным будет разум, интеллект. Знания будут храниться в машинах, а цениться будет интеллект!
Устами конструктора атомных реакторов хотелось мед пить.
Но, увы, он отставал от главной проблемы века.
Тысячелетиями мы верили в то, что рано или поздно Мудрость сможет – в идеале – научиться управлять человечеством. Теперь, незаметно для самих себя, мы усвоили другую формулу: Знание управляет человечеством. Знание абсолютно и бесповоротно взяло власть, отодвинув интеллект, который, очевидно, не сдал экзамен на аттестат зрелости.
Разум был, конечно, определяющей силой, открывшей, например, атомную энергию. Разум натолкнулся на занятный факт природы, опознал и объяснил его, получил знание. Знание быстро оперилось, обрело самостоятельность, оторвалось от породившего его интеллекта и пошло метаться по миру в виде атомной бомбы.
Мир в Мире, то есть отсутствие войны, определяется уже не самим Разумом, а наличием этой бомбы, страхом перед полным взаимным уничтожением. Правда, не следует забывать про оптимистов, которые называют ядерное оружие "бумажным тигром". Эти оптимисты углядели в нашей кинокомедии "Полосатый рейс" – там тигры вылезли из клеток и бегали на свободе по пароходу, пока судовая буфетчица не загнала их обратно, – так вот, в "Полосатом рейсе" оптимисты углядели пародию на свою теорию "бумажного тигра". В результате я – один из авторов этой комедии – не имею права сойти с борта судна в КНР. Таким образом, я из своего опыта знаю, что для реализации страха перед ядерной войной в миролюбивую политику тоже нужен Разум, но это уже в какой-то степени подлаживание разума под существующую ситуацию, под диктатуру факта. И получается, что не сама мудрость, а факт – знание – управляет судьбой мира сегодня.
Факты – это информация. На каждом перекрестке слышишь: "Дайте мне информацию!", "Мне не хватает информации!", "Что делать с потоком информации?!". Почему-то не слышно: "Дайте мне мудрую мысль!", "Мне не хватает разума!", "Что делать с избытком мудрых мыслей?!".
- Предыдущая
- 48/89
- Следующая
