Обнаженная натура - Гамильтон Лорел Кей - Страница 109

— Я даже не спросил тебя, как прошла ночь. Думал только о своих чувствах и своей потребности. Я не настоящий любовник, я думаю только о себе.

— Мне сказали, что ты сюда прибыл кормить ardeur.

— Мы оба знаем, что это ложь, — сказал он тихо и рядом. — Я здесь, потому что мне сердце разрывает, что ты спала с Нечестивой Истиной.

Я хотела ответить злой репликой — он прервал меня:

— Не надо. Я не могу не чувствовать того, что чувствую, звезда моя вечерняя. Я просил Жан-Клода найти мне другой город, где я мог бы быть у мастера вторым, а не далеким третьим.

Я обернулась к нему, всмотрелась в лицо:

— Ты говоришь правду.

— Да, — улыбнулся он устало.

Я тогда обняла его, сплелась с ним как с кем-то, с кем уже счет потерян, сколько раз были вместе, когда тела друг друга знакомы на ощупь, когда знаешь музыку этого дыхания, если воздух пахнет сексом. Я обняла его, прижала к себе, и поняла, что стану по нему скучать. Но еще я знала, что он прав.

Он погладил меня по волосам:

— Что тебе будет меня не хватать — это утешает.

Я подняла голову, встретить эти синие глаза с чуть зеленоватым ободком вокруг зрачков.

— Ты знаешь, что я считаю тебя красавцем и потрясающим любовником.

Он кивнул и снова улыбнулся той грустной улыбкой.

— Но все твои мужчины красивы, и все они хороши в постели. Я хочу уехать куда-нибудь, где у меня будет шанс блистать. Шанс найти женщину, которая будет любить меня, Анита, и только меня. Ты никогда не будешь любить только меня.

— Вот не уверена, что я когда-нибудь буду любить кого-нибудь «только».

Он улыбнулся чуть шире:

— Немножко приятно знать, что и Жан-Клод не до конца тобой доволен. Придумать не могу, кто мог бы против него устоять.

Я нахмурилась:

— Я вообще-то не пыталась устоять.

— Ты его любовница, ты его слуга, но ты ему не принадлежишь.

Я хотела шагнуть назад, он удержал меня, прижимая к себе.

— Он почти то же самое сказал мне по телефону. Это тебя я должна благодарить за тот разговор?

— Я ему сказал, почему я должен уехать, и он согласился. Вот почему я в Лас-Вегасе: посмотреть, не захочется ли мне здесь обосноваться.

— Я не думаю, что этот город то, что тебе нужно.

— Нет, но для начала вполне годится. Я посмотрю их шоу, буду танцевать сам, и женщины сочтут меня красивым, и захотят меня, и я в конце концов захочу их.

— Меня просто мало, Реквием, чтобы крутить роман с вами со всеми. Сексом заниматься я с таким количеством мужчин могу, но быть для каждого прекрасной дамой одной женщине просто невозможно.

Он кивнул:

— Я знаю. А теперь поцелуй меня, поцелуй так, будто ты всерьез. Поцелуй так, будто без меня тоскуешь. Поцелуй меня, торопясь перед рассветом, потому что когда ты кончишь охоту на своего убийцу, я с тобой обратно не вернусь. Если мне не понравится Вегас, то ищет себе заместителя мастер Филадельфии, а она хотела бы мужчину из линии Белль, если получится.

Я посмотрела ему в лицо и поняла, что это всерьез. И он не шутит. Я привстала на цыпочки, он наклонился, и я стала целовать его в губы, сперва нежно, как касаются хрупкой статуэтки, боясь поцарапать, а потом позволила себе, рукам, рту целовать его так, как он этого хотел. Целовать, как целуют того, чьи руки, чьи соприкасающиеся губы, чье поднимающееся тело как хлеб и вода для тебя. Я не могла отдать ему сердце, но могла отдать все, что могу, и это не была ложь. Я люблю его тело, люблю выпадающие из него грустные стихи, просто его самого не получается любить. Видит Бог, я пытаюсь любить их всех, но сердце до такого размера не растягивается.

Он отодвинулся первый, смеясь, глаза светились вниманием.

— Слишком близко к рассвету, чтобы я мог оправдать такой поцелуй. Я знаю, что ты не разрешаешь даже нашему мастеру спать в твоей постели, когда он умирает на день, так что я иду к себе в ящик. И пришлю тебе партнеров потеплее, чтобы ты не была одна и чтобы по пробуждению у тебя была пища.

— Реквием… — начала я, но он положил палец мне на губы.

— Она идет во всей красе

Светла, как ночь ее страны.

Вся глубь небес и звезды все

В ее очах заключены.

Не знаю почему, но первая тяжелая и горячая слеза скатилась у меня по лицу. Он отнял пальцы от моих губ, стал ловить слезы. Целовал меня, снимая их с лица.

— То, что ты плачешь от моего ухода, очень много значит.

И он вышел, аккуратно притворив за собой дверь.

Я пошла в ванную и стала готовиться ко сну. Смыла слезы. Даже непонятно было, плачу я или нет, — просто я устала. Потом услышала шум, выключила воду и услышала Криспина:

— Анита, это мы!

У меня была секунда задуматься, кто это «мы», потому что Криспин никого не знал из других оборотней, прибывших из Сент-Луиса, или знал недостаточно. Я выяснила, что гетеросексуальные мужчины очень переборчивы по отношению к тому, кого брать с собой в кровать — в смысле, парней. Надо бы выглянуть и посмотреть, но я очень устала. Когда я тут закончу, Криспин и кто там с ним никуда не денутся.

Я вышла из ванной, одетая в снятый с двери халат, закрывавший меня с плеч до пяток. Двое мужчин у меня в кровати были прикрыты только простыней до талии. Двое голых мужчин у меня в кровати, оба ничего себе. Беда в том, что одного из них я никогда не видела голым.

Криспин был все такой же мускулистый и худощавый, каким я его помнила. Он сел, улыбаясь, и простыня сползла, обнажив бедро сбоку, и было видно, что ничего больше нет между ним и моей простыней. Коротко стриженные белые курчавые волосы светились от горящей сзади лампы, и свет играл в завитках, образуя сияющий белый нимб. Криспин улыбнулся кривой улыбкой, ямочка с одной стороны лица. Совершенно ангельский вид был у него с этим нимбом, но если он и был ангелом, то падшим.

На другой стороне кровати лежал на спине Домино, вытянув руку на подушки, туда, где придется лечь мне. Черно-белые кудри резко выделялись на белой наволочке. Заметно было, что в основном они черные. А раньше не было ли их примерно поровну? Глаза ярко-оранжевые, цвета огня, но в огне не бывает таких золотых прожилок. Огонь не моргает длинными ресницами, не пытается сделать равнодушное лицо, когда глаза его выдают. А в глазах было желание и страсть.

Я думала, что разозлюсь, но нет. Вдруг из всего населения Вегаса для меня остались в мире только эти двое, между которыми мне хотелось свернуться клубком. Я говорила Истине, что сила линии Белль Морт проявляется лишь настолько, насколько глубокий порез хочет получить проявляющий ее вампир. Это так, но это еще не все: я могу войти в чужое сердце ровно настолько, насколько позволяю его владельцу войти в свое. У меня есть вся эта сила — и ни малейшего понятия, как защититься, чтобы этот обоюдоострый клинок меня не порезал до кости.

При виде этих двоих у меня осталась только одна мысль: дома.Глубокое чувство успокоения, которое и Криспин-то еще не заработал, а Домино для меня вообще чужой. Но иногда встретишь чужого — и с первого взгляда создается связь, квази-память, будто его кожа, его аромат уже были на твоих простынях, память-эхо. Надо было бы мне воспротивиться, поспорить с этим чувством, но я так устала, что даже глаза жгло.

Я сказала то единственное, что пришло на ум:

— Мне еще не нужно кормиться. — Голос прозвучал робко и неуверенно. Я резко кашлянула, прочищая горло, начала снова. — Ничего личного, я просто…

— Устала, — не дал мне договорить Криспин, — мы знаем. Мы чувствуем.

Я посмотрела на лежащего за ним Домино. Ощутила его неуверенность, его напряженное желание, чтобы все тут получилось хорошо. У меня совсем не осталось сил ни для какой борьбы, и это было приятное ощущение, странно спокойное. Впервые в жизни я не стала в этом копаться. Я не стала спрашивать: «Сможете ли вы хорошо себя вести, если все мы будем голые?» — потому что они оборотни, и для них нагота не означает секса. Она просто значит, что ты без одежды — это уже мой человеческий ум придает ей грязный смысл.