Русский легион Царьграда - Нуртазин Сергей - Страница 1

• 1/66
• Следующая

Солнце уходило за горизонт. Его последние лучи, с трудом пробиваясь сквозь зеленое покрывало древнего леса, падали на едва заметную тропу, ведущую к огороженному тыном святилищу. Там, среди покрытых мхом деревянных идолов, стояло почитаемое родом славянским дерево, дуб. К нему-то и направлялся русоволосый юноша с торбой. Лицо его было задумчиво. Невеселые мысли одолевали молодого славянина из радимичей: опасность, нависшая над землями его племени и уведшая из дома отца, не давала ему покоя. Даже знакомый с детства лес таил тревогу, как и тянущиеся к небу призывные дымы. Властная рука киевского князя Владимира протянулась к кону потомков Радима.

Ворота были открыты. Испросив разрешения у богов, он вошел в святилище. Волхва Веда здесь не было. Юноша подошел к дубу, поклонился и, доставая из торбы горстями рожь, трижды осыпал ею могучий ствол. Зерна злака, отскакивая от коры, падали у перевитых между собой мощных корней, выглядывающих из-под земли. Приложив правую ладонь к сердцу, он заговорил. В закатной тишине леса хорошо слышались его слова:

– Перун великий! Перун грозноликий! Внемли призывающему тебя! Славен и трехславен будь – оружия, хлеба и роду благость дай! Громотворенье яви, правь над всеми изродно! Так было, так есть, так будет! Помоги батюшке моему в рати! Верни в животе и здравии! Дай одоление воям нашим над ворогом злым! Молю и славлю тебя! Так было, так есть, так будет!..

– Зачем юнца ко мне привели? – спросил сидящий на коне муж в кольчуге. Низко надвинутый шлем с широким наносником скрывал верхнюю часть его лица. Видны были только пшеничного цвета усы и мощная, чуть выдвинутая вперед челюсть с ямкой на выбритом подбородке. Холодно посмотрев светло-карими глазами на русоволосого юношу лет семнадцати, он перевел взгляд на двух дюжих дружинников, державших за руки пленника.

– Вина на нем, – сказал один из них. – Змееныш трех наших воев живота лишил. И варяга Орма поранил. Суди его!

– В бою суд один… Убил он – убейте его!

Дюжие молодцы того и ждали. Тот, что стоял слева, неуловимо отступил назад, заломил пленнику руки за спину. Тот, что стоял справа, вынул нож.

Но дело сделать не успели.

– Сохрани ему жизнь, воевода, – сказал подошедший к дружинникам рыжеволосый крепыш лет тридцати с перевязанной окровавленной тряпицей рукой. – Добрый воин князю будет.

– Когда-то, может, и будет, а ныне трех наших уже нет. Да и будет ли? Ненавистно смотрит, этот память свою не замглит, а сельцо его ты, Орм, напрочь спалил. С пепла новой дани князю мы не скоро возьмем.

– С пепла и против князя не скоро поднимутся. А то что же… На Пищане их разбили, а иную родовую селитьбу приходится с бою брать. Эта нам обошлась в десять воинов. Окольчуженных!

Эта, дворов в сорок, никакого опаса не знавшая перед дальним Киевом, догорала за невысоким валом. Сами по себе жили радимичи, дани давно и никому не давали, но и на чужие племена не налезали, разве что пойдет род на соседний род, пустят кровушку друг другу, остудятся и потом затылки чешут: из-за чего же свара-то наша? Но все чаще и чаще случались у них междоусобные битвы и пожесточе – из-за богов. Одни роды приносили богам жертвы человечьи, другие стали считать это для себя и богов постыдным, волхвы никак не могли между собой столковаться. Кровь тогда текла гуще, и племя радимичей, того не сознавая, шло на разлом… Раздвоенными они и вышли на Пищану против великого киевского князя Владимира, а тот вынуть свой меч не пожелал, послал поперед себя малую изгонную рать с воеводой, имя которому Олег, а прозвище – Волчий Хвост. Ее, изгонной, и хватило на них на всех… И теперь перед Волчьим Хвостом и дружинниками догорала очередная и непокорная селитьба радимичей; там, в пламени, с хрустом оседали избы, встречный ветер гнал на оборуженных людей клубы дыма, кидал в них через вал огненные головни. Кричало сельцо последними женскими криками, но и они затихнут, и там не останется никого и ничего. Пепел останется. На пепел вновь наскочила мысль воеводы, воина и рачительного оберегателя княжого добра, но кружить ей попусту не дал варяг Орм. Успокоил воеводу:

– Не всех же мы в полон взяли. Из дебрей вернутся, заселят, бабы чад нарожают.

Воевода Олег, Хвост Волчий, ценил своего обрусевшего варяжского сотника, товарища верного в битвах, советника дельного. И укорил себя: что за притча? По сожженному сельцу загоревал, будто оно первое… И что подумают дружинники, а? Рожи их чумазые сияют довольством, понаграбили сверх меры, вернутся в семьи удачливыми добытчиками. Свою меру серебра, рабов и меховой рухляди получит великий князь, свою – он, воевода, и свою – сотник Орм и его десятники. Никто в накладе не останется, от века так заведено, князем Владимиром устрожено. Однако в вековом порядке грабежа побежденных проклюнулась малая несообразность, которая обеспокоила осторожного воеводу. Селитьбу спалили вон, слышно, ратники оставшихся девок, баб и ребятишек из пламени на князя добирают, а парнишку-убийцу Орм отчего-то пощадил. Это как понять?

– И это от тебя не утаю, – упредил его Орм. Голос его как-то странно дрогнул. – В свое время. Ныне не тот час.

– Ну, не тот, так не тот, а и вправду – не тот, – согласился воевода. Глянул на рослого парнишку-радимича с сероватыми, горящими ненавистью глазами. Волосы и лицо его были в грязи, разбитые губы вспухли синими варениками, разорванная рубаха задубела от крови. Сил стоять на ногах у него уже не было, но стоял, зажатый с боков двумя теми же дружинниками. Как же он, подумал воевода с удивлением, сумел троих-то окольчуженных положить?

– Боюся, – сказал Волчий Хвост, и странно, и весело всем стало слышать от него это слово. – Боюся, Ормушко… Паренек-то, вижу, свое время не упустит и тебе же всунет нож в горло.

Тогда варяг Орм сказал устало:

– Я просил тебя сохранить ему жизнь. Решай, воевода. Я ему заступа и за него – порука. Головой отвечаю.

– Вот даже как тебя припекло… Убить его мы с тобой вправе, а жизнь сохранить, да еще в княжой дружине, не в нашей власти. Пред княжьи очи его поставим. Тому и быть, что князь Владимир решит.

– Решить-то он решит… Да сначала тебя, воеводу, спросит.

– Не без того… – заулыбался воевода Олег, полукровка, родившийся от потомка варяжских ярлов и новгородской словенки из простых. Было время, князь Владимир мальчонкой правил Новгородом и тогда же возлюбил своего дальнего родственника и полукровку, чутким отроческим сердцем сознавая: оба со стороны матерей – не знатны. Что намного важнее, возлюбил его и Добрыня, княжой наставник, истинный правитель Новгорода, родной брат рабыни Малуши, матери Владимира. Говоря речью прямой – Добрыня, как и сестра, был из рабов-древлян, и выходило, что племянник его, новгородский князь-малолетка, по сравнению со своими старшими братьями Ярополком и Олегом – полураб и полудревлянин… Такому власть над Киевом и Русью придется добывать кровью. Не добудешь – и в Новгороде, у словен, не усидишь. Это они сознавали. И это они свершили.

• 1/66
• Следующая