Русский легион Царьграда - Нуртазин Сергей - Страница 5

• Предыдущая
• 5/66
• Следующая

– Найди чистый. Подай. И найди помене, не на утирку чтоб.

Запасливый страж долго рылся в своей повозке, словно ожидая чего-то. А повозка-то его была не чета Мечеславовой – и шире, и длиннее, и два коня, вспомнил Мечеслав, тянули ее, и высокие борта ее были теперь доверху набиты добром. «Неужто найдет? – думал Мечеслав. – Да как же они нас грабили! Ничем не гребовали, до нитки обирали!» Присмотревшись, он увидел поручни от сохи, вздетые на край борта нянькиной повозки, и мысль о побеге, которую он почти убил в себе, вновь заплескалась в его мозгу. Нет, не хотел он той жизни, в которую тащил его варяг.

– Перетерпи! – сказал Орм. Положил ему руку на задетое стрелой плечо, сжал. Мечеслав ничем не выдал этой своей боли, он весь был в другой. Орм повторил: – Перетерпи, воин… Меня нанимал Волчий Хвост, увозил в чужую страну, в чужой язык, к чужим богам. Я перетерпел, притерпелся и, как видишь, здесь – не последний. А у тебя в этих местах все свои, не на чужбину тебя везут, боги князя Владимира – твои боги, его язык – твой язык, и твои радимичи – в его рати, да и в моей сотне их несколько.

– То изверги, – с презрением сказал Мечеслав.

Обозник подал Орму малый рушничок – нашел все-таки! – и хотя его никто не спрашивал, подал и свой голос – Мечеславу:

– Мой родитель из кривичей, своею волею извергся из рода, ушел в Киев, и я ныне по отцу тоже изверг. Этим коришь? Уходили мы втроем – отец, мать да я, мальчонка. А как я взошел в твои лета, тоска меня взяла, все вспоминалось мне что-то, чего теперь забыл, и захотел я тогда вернуться в свое племя и в свой род. Отец нещадно выпорол меня. Порол и приговаривал: тамо закиснешь, тамо все равные, да никому воли нет и своего ничего нет. И ведь прав! Остался я, и не жалкую. Отдал положенное князю – остальное мое, и я вольный человек. И в обоз нанялся по своей воле.

Мечеслав, когда Орм ушел, спросил с укором, поглаживая под рубахой отданный ему рушничок:

– И резать меня ты вызвался тоже по своей воле?

– По своей… Прости!

– Жаден ты, дядя.

А на это у его няньки была своя несокрушимая правда.

– Вот взрастешь, оженишься, – сказал он с лукавинкой, – детишек нарожаешь, тогда приходи, потолкуем мы всласть про мою жадность. Я, знаешь, не воин, защита мне князь, жить буду долго, застанешь меня на земле, если сам доживешь…

Рать, отягощенная обозом, шла медленно, три дня шла, на четвертый – дневка. Тогда, обычно вечерами, приходил Орм. В один из таких свободных для него вечеров варяг не пришел, и Мечеслав поймал себя на мысли, что ждет его и обижен невниманием…

Что он знал о варягах? Лихие люди и насильники – вот что. При отце, а Мечеславу тогда было лет двенадцать, как и ныне его полоненной сестренке Красаве, набрели варяги на их сельцо, числом человек в десять. Позже вызналось, что откололись они от своего ярла, сами по себе ушли на полюдье, в дебри, подальше от Киева, где их ярл служил великому князю. И хорошо еще, что в тот раз из соседнего рода вовремя пришел тревожный дым, отец со своими воями и волхв готовы были к встрече с ними, а то бы эти десять сотворили с родовичами Мечеслава то же, что ныне беспощадно сотворила с ними славянская сотня Орма. Когда все закончилось, когда тех находников посекли и сами были посечены вдвое, когда из живых не задет был раной только волхв, тогда впервые Мечеслав узнал это слово – берсерк. Произнес его отец так, как говорят о чем-то неподвластном разуму. По словам отца, он отсек берсерку правую руку, тот, отбросив щит, успел перехватить меч левой, отодрал зубами пальцы отсеченной руки от рукояти меча и, однорукий, стал биться как ни в чем не бывало. Отец снес ему голову, кровь поднялась из шеи столбиком и опала, только тогда это чудовище рухнуло на землю, но перед тем облитый кровью варяг успел сделать коварный выпад мечом, отцу едва удалось отбить удар. «Их боги сильнее наших?» – спросил отец у волхва, который перевязывал ему раны. «А кто отсек зверю голову?» – напомнил волхв. «Я. Но я не видел у нас таких воев». «Нам таких и не надо. Пропадем». «Но почему?» – спросил отец. Виденное и пережитое в бою не давало ему покоя. – Это был могучий воин!» «Отдай мне сына в ученики, и он будет знать все», – ответил волхв и больше ничего не сказал. И вот их нет… И Мечеславу уже никогда больше не прикоснуться к высшему волшебству и небесным знаниям волхва.

А этот варяг в одну из встреч отдал ему нож – тот, которым Мечеслав не достал его горла. И спросил:

– Ты думал, почему я взял тебя под защиту?

– Думал. Ответа не нахожу.

– И у меня его нет. Но он есть у наших богов: у твоего Перуна, у моего Одина. Знай, стрела, нашедшая тебя, моя стрела. Стоял ты открытый, нелепо дергал свое копьишко из трупа…

Мечеслав вспомнил все, будто это было вчера, простонал в смятенье:

– Стыдно мне, варяг! Не тому меня учил волхв…

– А мне каково? Стоишь открытый… Что помешало поразить тебя в сердце? Это же позор: метил в сердце, попал в руку, чего со мной никогда не случалось и, да будет ко мне милостив Один, никогда не случится. То был первый знак свыше, но я тогда не внял ему, гневен был… Свалил тебя на землю, отбил ножевой удар и тем же ножом, что вот он, у тебя в руке, хотел довершить дело. А глянул тебе в лицо, любопытно мне было напоследок узнать, кто же это трех моих воев живота лишил, и вот я глянул, и – о боги! – передо мной лежит мой младший брат Грани. Теперь-то я вижу небольшие различия, а тогда… В чужой земле лежит мой Грани – тех же лет, тот же лик, те же светлые густые волосы на голове и тот же светлый юношеский пушок на подбородке. Ты погляди на меня!

– Чего же глядеть… Уже присмотрелся. Ты рыжий. Как огонь.

– И отец мой был рыжий, и старший брат, и я, и сестра Руна, красавица, а Грани – светловолос. Отец считал его отмеченным богами, любил и баловал. Я не уберег брата, это моя вина.

– Он умер?

– Нет, он погиб как воин.

– Как воин… – задумчиво повторил Мечеслав. – Тогда, варяг, не понимаю твоей печали. Ты зачем с меня путы снял?

– Хотел тебе того же! Кто мог знать, что? решит князь? Одно я знал, что ты такой же безрассудный, как мой Грани.

– Расскажи мне о нем, – тихо попросил Мечеслав.

– Начать-то мне придется с того, что на моей родине, называемой Норег, не так много больших городов, как на Руси, и семьи живут далеко друг от друга. У нас, как и у вас, человек без семьи – никто и ничто. Наш дом стоял на берегу окруженного скалами фьорда, а в доме жили мой отец, мать, старший брат Торальд, его жена Райнвейг, двое их детишек, я, сестра Руна, вслед за ней был рожден Грани. Семья не считалась большой, но у нас было четверо рабов и две рабыни, они ели с нами за одним столом, а мы работали наравне с ними. Потому и хозяйство у нас было крепкое: коровы, лошади, козы, гуси без числа. Женщины хлопотали по дому, готовили пищу, пряли, ткали, шили одежду, смотрели за детьми. Мужчины делали мужскую работу: обрабатывали землю, охотились, ловили рыбу в море. Однажды отец с моим старшим братом Торальдом и двумя траллсами-рабами вышли в море, да так и не вернулись. Мы долго горевали по отцу и Торальду, мать после их гибели стала чахнуть, я остался в семье старшим мужчиной. Не мы были первые в своем горе, не мы – последние, жизнь потихоньку налаживалась. И все бы ничего, но начали мы замечать, что сестра наша стала куда-то уходить вечерами, а потом мой младший брат Грани сказал, что видел ее в зарослях у ручья с Эйнаром, младшим сыном Свейна. Я пообещал ему, что поговорю с Руной.

В тот же день, встретив ее у большого камня, лежавшего по дороге к дому, я спросил:

– Правда ли, что ты встречаешься с Эйнаром?

– Да! И стану его женой, – с вызовом ответила она мне. Я начал объяснять, что нельзя так делать, наш отец Хакон никогда не допустил бы этого, у него со Свейном была старая вражда, и я запрещаю ей как старший встречаться с Эйнаром.

• Предыдущая
• 5/66
• Следующая