Завтрашние заботы - Конецкий Виктор Викторович - Страница 5

• Предыдущая
• 5/26
• Следующая

Длинный молчал и больше не смеялся.

Вольнов тоже молчал и стучал по столу пальцами.

Потом, головой вниз, кособоча зад и повизгивая от неудобства, спустился по трапу рыжий и мокрый Айк.

— Как звать этого кабысдоха? — спросил длинный.

— Айк, — сказал Вольнов сквозь зубы.

— А тебя как? — спросил длинный.

— Вольнов.

— Слушай, Вольнов, а чего ты такой небритый? У тебя же борода с рыжинкой, а это некрасиво… Небритость подходит только твоему Айку.

— Слушай, ты, как там тебя, — сказал Вольнов. — Какое, собственно, тебе дело до моей бороды?

— Ни-ка-ко-го! — раздельно сказал длинный и опять засмеялся. — А свое судно я еще не принял с завода и долбанул тебя только потому, что соединительная скоба на штуртросе застряла в какой-то щели под рубкой и руль стал ходить только по семь градусов на борт.

— А зачем на таком ходу ты в ковш полез?

Длинный оживился, отобрал у стармеха карандаш, поискал глазами бумагу, не нашел ничего, кроме акта, перевернул его и стал набрасывать схемку. Механик даже в затылке почесал от такого нахальства.

— Вот, видишь… Ветер был с зюйд-веста, и шел сильный шквал… Он выбрасывал судно на ребра затонувшей баржи…

— И тогда ты дал самый полный вперед? —Да.

Это было красиво, но рискованно: за полный ход можно было сесть в тюрьму, а за выброс на баржу отвечал бы завод.

Длинный перевернул бумажку с актом и, не читая, подписал его: «Капитан „МРС-7“, капитан дальнего плавания Яков Левин».

— Так вот, Вольнов. Ты не злись, у меня не было другого выхода, чтобы спасти суденышко.

А Вольнов уже не злился. Чего нервы портить, если акт уже подписан.

— Но почему вы хохотали, я понять не могу, — сказал Вольнов. Звание «капитана дальнего плавания» произвело на него впечатление.

— Это мне тоже интересно: почему ты смеялся… И подпиши второй экземпляр, — ворчливо сказал стармех. На него романтические звания не произвели никакого впечатления. И потом, у него болел зуб.

— Честно говорить? — спросил Левин и сощурился.

— Конечно, — сказал Вольнов, протягивая ему второй экземпляр акта.

— Я всегда смеюсь, когда чувствую себя неудобно. Это потому, что я не нахал. Но, правда, я бы очень хотел им быть. Нахалам легче живется, как говорил мой старый и мудрый дядя Изя…

«Он может говорить без всякого акцента, — подумал Вольнов. — Есть такие евреи, которые иногда специально говорят так, как он сейчас. Такие евреи очень хорошо умеют рассказывать еврейские анекдоты. Он, кажется, славный парень. Только нервный».

— Да, смех есть смех, — глубокомысленно сказал механик.

— Что ты так уставился на мои руки? — спросил Левин у Вольнова. — Думаешь, я подпишу что-нибудь не то? — Он вдруг помрачнел. — Ты мне грубил, а я шутил. Но у всего должны быть границы, ты меня понял?

— А вот слабо вам подраться, полярные капитаны, — сказал механик добродушно и ухмыльнулся.

— Григорий Арсеньич, дорогой, не говори глупости, — попросил Вольнов. — А ты, Яков Левин, не мрачней. Я действительно смотрел на твои руки. Руки много говорят о хозяине… Я как раз по ним решил, что ты, должно быть, нервный.

— Ох уж эти мне домашние психологи, — сказал Левин. — Запомни, у меня не нервы, а двенадцатидюймовые троса… Ну ладно, я к тебе по делу пришел. Флагман приказал снабжение получать. Когда начнем?

— А ты из какого отряда?

— Из второго.

— Значит, вместе поплывем?

— Наверное. Так когда начнем?

— Поужинать надо, — сказал механик.

— Начальство поужинает потом, — сказал Левин и подмигнул Вольнову.

— А у тебя что, горючее есть? — спросил Вольнов.

— Наивный и оскорбительный вопрос, — сказал Левин и встал. Он был очень длинный. — Значит, сейчас я пришлю старпома за снабжением, а потом прошу ко мне вас обоих.

— Я не пью, — сказал механик. — Я теперь только наклейки на бутылках читаю.

— Прискорбно за вас, папаша, — сказал Левин. Сзади к нему подобрался Айк и ухватил зубами за край плаща. — Отпусти меня, Рыжий Мотль, — деликатно попросил Левин. И ушел.

Уже поздним-поздним вечером они вместе выпили казенного, пахнущего бензином спирта и долго сидели потом на влажных после дождя досках у забора лесопилки. Лиловая блеклая ночь скользила над Онегой. Беззвучная и светлая, дремала вода. И озеро будто прикрыло глаза и дышало чуть приметно, покойно. Пахло свежей рыбой и крапивой. Густые заросли этой крапивы тянулись вдоль всех заборов.

Отсюда, от Онеги, начинался их путь на восток. Впереди ждали шлюзы Беломорканала, смирное летом Белое море, его ветреное, бурливое гирло; сизое и холодное море Баренца, Югорский Шар — мрачные ворота Арктики…

Они сидели, изредка перебрасываясь вопросами, не спеша узнавая друг друга…

— Ты воевал? — спросил Вольнов.

— Да. Рыбачий и Киркенес. А ты?

— Я нет. Ты с какого года?

— С двадцать шестого. — Выглядишь моложе.

— Все говорят. Это от врожденной глупости…

Черные перевернутые лодки лежали на белом песке возле берега. На их пузатых днищах ночевали чайки. Иногда то одна, то другая срывались в озерный простор и исчезали в нем.

— От этого спирта у меня всегда шумит в ушах, — сказал Вольнов и швырнул галькой в ближнюю лодку. Галька гулко стукнулась о днище. Потревоженные чайки метнулись в озерный простор.

Левин промолчал, повернул фуражку козырьком назад. Его лицо, с мешками под глазами и темными насмешливыми глазами, подобрело от этого. Он сидел расслабившись, раскинув в стороны длинные ноги.

Далеко в озере показались огни и медленно начали приближаться, лучисто, но неярко помигивая.

— Рейсовый теплоход из Ленинграда, — сказал Левин.

— «Короленко» чапает, — сказал Вольнов. — Я ведь когда-то здесь боцманом на речном буксире плавал… Плывешь, а ивы прямо на палубу лапы тянут… И травой пахнет. За день солнце нагреет цветы на заливных лугах, а потом ночью знаешь как они здорово пахнут?

— Нет. Не знаю.

— А ты давно на море?

— В сорок восьмом я плавал уже третьим штурманом на «Рубанске». Ты, Вольнов, куришь много.

— Не больше тебя.

Левин встал и похрустел пальцами, потом опять сел и вздохнул.

Вольнов отлично понимал, что Яков совсем не хочет идти сейчас в рейс на паршивом маленьком судне, где нет даже отдельной каюты для капитана.

— Я рака боюсь, — сказал Левин.

— Его теперь все боятся.

— Да. Я, пожалуй, только рака и боюсь на этом свете… Хотя тюрьма — тоже страшно…

Левин закрыл глаза и монотонным, казенным голосом забубнил:

— Пароход «Валерий Соколов» под командованием капитана дальнего плавания Левина, следуя из Генуи в Штеттин, вошел в Кильский канал. На борт были приняты канальный лоцман каналья Блеккер и рулевые Дирекс и Труш. Далее судно следовало по указанию лоцмана. На мостике были капитан, вахтенный второй штурман Водкин (не пьет совершенно!), матрос первого класса Ухо. Когда пароход находился в уширенной части канала (фрицы обзывают ее «Гросс-Нордзее»)… Ходил каналом?

— Нет.

— …был услышан сигнал «один продолжительный, два коротких и два продолжительных» английского судна «Исаак Картер», имеющего на борту четыре тысячи пятьдесят тонн бумажной массы. Судно следовало из Лондона в порт Гефле под командованием капитана Лэнгрей, имеющего «сертификат мастера заграничного плавания»… Как ты понимаешь, он меня обогнать хотел. Я застопорил ход и положил руль лево на борт. Он дал узлов десять и стал обходить меня. Запомни: в Кильском канале нельзя ползать быстрее восьми. Волной от этого «Исаака» нас развернуло поперек канала. И здесь я сделал глупость: положил руль на борт и дал полный ход вперед. Я думал, что на полном ходу смогу все-таки вывернуть судно. Но не смог этого. Ошибся на три-четыре метра. Да, и в самый этот моментик я первый раз услышал этот запах, запах тюрьмы. Прямо над водой канала потек запах портянок, непросушенных деревянных полов и хлорной извести… «Исаак» ударил нам в правый борт. Пробоина ниже ватерлинии. Пароход стал крениться. Машинная команда, несмотря на воду, которая хлестала в машину, в течение двух минут успела стравить пар, предотвратить взрыв котла и закрыть клинкет в коридор гребного вала… Это Валька Иванов — он у меня стармехом был. А крен все увеличивается. Я спустил шлюпки и приказал завести швартовы на деревья — благо берег близко. Но пока их заводили, главная палуба и грузовые люки на крене ушли в воду… Единственное счастье — люди не погибли. Но пока машинная команда в машине сидела — а там пар гудит как черт те что! — за эти две минуты я чуть головой рубку не пробил: так подпрыгивал…

• Предыдущая
• 5/26
• Следующая