Беглая монахиня - Ванденберг Филипп - Страница 75

• Предыдущая
• 75/92
• Следующая

— Меня зовут Магдалена Вельзевул, и я хотела бы поговорить с господином Тильманом Рименшнайдером, если можно, — произнесла Магдалена.

— Мастер Рименшнайдер больше не живет, — буркнула женщина и захлопнула окошко.

Магдалена будто окаменела. Ей понадобилось какое-то время, чтобы прийти в себя и отправиться восвояси. Сделав несколько шагов, она услышала, как кто-то позвал ее по имени. Она оглянулась: это был Йорг, сын Рименшнайдера.

— Простите! — крикнул он еще издалека. — С тех пор как люди епископа раздробили отцу руки и он не может держать

долото, он сидит целыми днями, смотрит в одну точку и произносит не больше пяти фраз за день.

— То есть Тильман Рименшнайдер вовсе не умер?

— Умер? Нет, он жив. Но порой кажется, что жизнь ушла из него. А потом вдруг его охватывает ярость, он страшно ругается и жалуется на немоту в суставах и пожар в пальцах. Разве это можно назвать жизнью?

Молодой Рименшнайдер протянул Магдалене руку и вежливо поклонился.

— Он наверняка будет рад, если вы нанесете ему визит.

— Вы думаете, он меня узнает?

Йорг вскинул руки.

— Мы не раз говорили о вас и вашей готовности помочь. В те дни, когда отец, разбитый морально и физически, вдруг оказался на свободе, он только благодаря вам получил врачебную помощь. Пойдемте, он будет рад видеть вас!

Поколебавшись, Магдалена последовала за молодым Рименшнайдером. Она не знала, как больной художник встретит ее. Но все же в ее душе теплилась надежда, что Рименшнайдер что-нибудь расскажет ей о Тритемии и это поможет в их поисках «Книг Премудрости».

С чувством тревоги она вошла в дом. Йорг проводил ее в мрачную комнату на верхнем этаже. В кресле неподвижно сидел, словно олицетворение страдания, небрежно одетый Тильман Рименшнайдер. Было трудно поверить, что этот человек, постаревший, казалось, на годы со дня их встречи, несколько недель назад был творцом выдающихся произведений искусства — алтарей, надгробий и скульптур. Но именно так все и было.

Когда они вошли, мастер Рименшнайдер не проявил никакого интереса к визиту посторонней дамы. Но потом он узнал Магдалену и на его скорбном лице промелькнула робкая улыбка. Беспомощно, почти как малое дитя, Рименшнайдер протянул ей свои руки с наложенными шинами и повязками из грубого холста. Движение явно причиняло ему боль.

— Мастер Рименшнайдер, — обратилась к нему Магдалена, — я так надеялась застать вас в лучшем состоянии!

— Я хорошо себя чувствую, — с горечью произнес скульптор.

— Как вы можете так говорить? — удивилась Магдалена. — Вам ведь не под силу держать в руках резец, и о хорошем самочувствии нет и речи.

Рименшнайдер повысил голос:

— Даже если бы я был в состоянии держать резец, поверьте мне, дева, я никогда больше не стал бы создавать произведения искусства. Ни для Папы Римского, ни для архиепископа Альбрехта в Майнце и уж тем более для епископа Конрада, окопавшегося наверху, в крепости Мариенберг. Творить искусство может лишь тот, кто любит людей. Я их могу только ненавидеть.

Откровенные слова художника испугали Магдалену. Однако, вспомнив о том, что с ним сделали, она не могла не согласиться.

— Давайте поговорим о чем-нибудь другом, — попытался разрядить обстановку старик. — И на вашу долю выпали несчастья...

— Вы знаете?..

— Все говорят о смерти канатоходца, о том, что он стал жертвой покушения. Кто способен на такие вещи?

— Да, кто способен на такие вещи? — задумчиво повторила Магдалена и неожиданно добавила: — Мастер Рименшнайдер, это не вы высекали надгробие для аббата Тритемия?

Похоже, этот вопрос был неприятен Рименшнайдеру. Он упорно хранил молчание, пока наконец не вмешался его сын Йорг:

— Отец, ты не слышал, о чем спросила Магдалена?

— Не глухой же я! — обиженно буркнул Рименшнайдер. Потом произнес, обращаясь к Магдалене: — Уже почти десять лет минуло, как аббат Тритемий призвал меня в аббатство Святого Якоба и заказал себе надгробие с эпитафией. Я очень удивился, потому что аббат имел цветущий, здоровый вид. Зачем, подумал я, ему надгробие? Но он хорошо заплатил вперед, и я приступил к своей работе. Я и представить себе не мог, сколько неприятностей доставит мне этот заказ.

— Надгробие, приносящее неприятности? — Магдалена с нетерпением уставилась на старика.

— Тритемий все время вмешивался в мою работу. Он хотел, чтобы я изобразил его с книгой в правой руке. Я сделал ему эскиз. Но он настаивал на том, чтобы книга была открытой. Мое возражение, что это противоречит иконографии, он отверг, высокомерно заметив: что такое иконография — решает он,и никто другой. Хорошо, я изобразил его на надгробии с открытой книгой, которую он прижимает к груди. Но если вы думаете, что Тритемий на этом успокоился, вы глубоко ошибаетесь. Только я закончил его портрет — аббат был облачен в скромную разглаженную ризу, — как он вытащил листок, на котором начертал странные, неестественные линии, и заявил, что я должен высечь складки на его одеянии, причем именно такие, как изображено на его рисунке. Разозлившись, я схватил свой самый тяжелый молоток и размахнулся, чтобы сильным ударом разнести надгробие на сотню осколков. Мне бы это, без сомнения, удалось, если бы Йорг в последний момент не остановил меня. Поэтому мне пришлось задним числом высекать на песчанике складки одежды досточтимого господина аббата, хотя, признаюсь, это недостойно Тильмана Рименшнайдера.

— Недостойно? Отчего же недостойно? — удивилась Магдалена, придя в страшное возбуждение.

— Они выглядят абсолютно неестественными! — выкрикнул мастер. — Таких складок вообще не бывает. Это самые дурные складки с Рождества Христова!

— Но мастер Рименшнайдер! — попыталась успокоить разбушевавшегося старика Магдалена. — Я нахожу складки на ризе Тритемия очень интересными.

— Интересными? Я не желаю, чтобы через сто лет говорили, что Рименшнайдер высек в песчанике интересные складки. Нет, потомки должны говорить: «Этот Рименшнайдер изваял в камне такие складки на одеянии, что можно подумать, будто они из тончайшего полотна».

Магдалена с сочувствием кивнула.

— Этот аббат Тритемий, по-видимому, был странным человеком, — наконец произнесла она в надежде выудить еще что-нибудь из Рименшнайдера.

Но тут вмешался Йорг:

— Простите, что прерываю вашу беседу, но отец быстро устает. Он уже давно не разговаривал так долго. Давайте ограничимся этим!

Магдалена сразу же вняла просьбе и удалилась. Она вовсе не хотела казаться назойливой. И в особенности не следовало создавать впечатление, что она преследует важную цель.

Сидя за скудной трапезой в гостинице «У лебедя», Магдалена попробовала встроить те детали, которые упомянул Рименшнайдер, в уже существующую в ее голове картину. Вяло и без всякого аппетита она ковыряла ложкой в густом супе из капусты, зелени и пережаренных свиных шкварок, когда открылась дверь и в мрачный трактир, где яблоку негде было упасть, вошел Тильман Рименшнайдер.

Он молча опустился рядом с Магдаленой, подозвал хозяина и заказал себе кружку его лучшего красного вина, а для Магдалены — не спросив ее — кружку белого.

— Надеюсь, вы не откажетесь выпить со мной по кружке. — Он повернулся к Магдалене.

— Конечно, не откажусь, — приняла она неожиданное приглашение.

Какое-то время они обменивались незначительными фразами, не обращая внимания на беззастенчивые взгляды, которыми сверлили их многочисленные посетители трактира. Среди них был любопытный зевака, пышная черная борода которого никак не сочеталась ни с его худым лицом, ни с седыми волосами на голове.

— Мне нужно непременно сказать вам еще одну вещь, — вдруг медленно произнес Рименшнайдер. — Я не хотел, чтобы мой сын Йорг услышал об этом. У него язык как помело. Надеюсь, что, обратившись к вам, я передам мои сведения в более надежные руки.

— Вы говорите загадками, мастер Рименшнайдер!

— Не страшно! Сейчас вы поймете, что я имею в виду. Все думают, что вюрцбургский епископ Конрад приказал раздробить мне руки, потому что я принимал участие в крестьянском восстании. Но это не так. Истинная причина того, что меня пытали, было мое молчание. Епископ Конрад действовал по приказу Альбрехта Бранденбургского, который пытался выбить из меня сведения о том, что скрывается за надгробием аббата Тритемия. Приспешник князя-епископа все еще думает, что Тритемий посвятил меня в свои сомнительные тайны.

• Предыдущая
• 75/92
• Следующая