Под парусом вокруг Старого Света: Записки мечтательной вороны - Тигай Аркадий Григорьевич - Страница 22
- Предыдущая
- 22/29
- Следующая
Праздник любви, с перерывами, длился всю ночь, а утром из катера вышел белокурый молодой великан и принялся развешивать на просушку белье. Завтракая в кокпите, мы косили глазом в сторону соседей, предвкушая появление партнерши.
Молодой красавец бросал фразы на итальянском, из глубины посудины ему отвечало знакомое контральто. Наконец из каюты на божий свет вышел… еще один (!) молодой человек, такой же плечистый красавец, как и первый. От неожиданности мы чуть не подавились кашей. Парочка сошла на берег и, взявшись за руки, удалилась. Первым обрел дар речи Президент.
— Культурный шок, — вздохнул он.
В этот же день мы без сожаления покинули Сардинию и через Тирренское море под пятиметровый «попутняк» пошли на восток.
По поводу несостоявшихся культурных впечатлений Президент деликатно промолчал.
Под плеск забортной водички и жужжание авторулевого меня одолевали покаянные мысли. «Как же я достаю старика иной раз, — думал я, глядя на костлявую фигуру Президента, склонившуюся над компьютером. — А ведь случись со мной что-то здесь, посреди моря, — надежда только на него. Помощи не докричишься».
— На сколько слышно нашу рацию?
— Двадцать пять миль, — буркнул товарищ.
Я представил себя, бездыханного, на палубе. Увидел Президента, взволнованно мечущегося по яхте и пускающего тревожные ракеты в сторону парохода, плывущего на горизонте… «Мей дей, мей дей! — трещит в эфире дрожащий голос Президента. — Яхта „Дафния“ терпит бедствие!.. На борту умирающий…»
— Если я погибну, что будешь делать?
— Чего вдруг?
— Ну мало ли… Поскользнусь на шкоте, упаду головой о лебедку.
— Шкоты в бухтах должны быть, а не под ногами.
— Ну, не на шкоте, на кранце.
— Кранцы в рундуках.
Упертый старик!
— Какая тебе разница «от чего»? Представь, выходишь на вахту, а я мертвый, что будешь делать?
Президент бровью не повел.
— Сделаю соответствующую запись в вахтенном журнале, — сказал он, не отрываясь от экрана.
— Какую?
— Время, координаты, обстоятельства гибели.
— А обо мне?
— Напишу, не сомневайся, — буркнул товарищ. — Напишу, каким ты был засранцем — оставил на диване мочалку. У меня теперь вся задница мокрая.
— Тьфу! — вернул мочалку в мойку и полез в свою конуру.
На третью ночь в штилевом море появился огонь маяка Сан-Вито, а утром мы уже подходили к сицилийскому берегу. Швартовались носом к причалу. Крошечная рыбацкая гавань, городок из серого камня — никаких признаков туристских прелестей, поэтому о культурном шоке я уже и рта не раскрывал. А он как раз и случился именно здесь, в деревеньке Сан-Вито, прилепившейся к северо-западной оконечности Сицилии.
Весь день солнце раскаляло черепичные крыши, а когда стемнело и каменные стены начали остывать, на улицах появились столики, открылись кафе, лавки, и мы с Президентом выдвинулись в «город» на вечерний променад. Прошвырнулись по узким улочкам, поглазели на статуи католических святых и, уже направляясь в марину, услышали музыку. Минуту спустя набрели на музыкантов — двух стариков, сидящих у двери дома. Один бренчал на мандолине, другой перебирал струны гитары. На крылечках близлежащих домов скучали слушатели.
Я, к слову сказать, не являюсь поклонником фольклора и с подозрением отношусь к организованным этнографическим зрелищам — всякого рода папуасам в перьях, с разрисованными физиономиями, танцующим под тамтамы. Не верю! Сквозь нейлоновые перья аборигенов и барабаны фирмы «Корх» просвечивает неискренность туристского предпринимательства. Тут же, на улочке Сан-Вито, все было настоящим: и старики с трехдневной щетиной на щеках, и потертые инструменты, и слушатели — толстые сицилийские матроны, как будто сошедшие с картин Феллини. И репертуар у музыкантов был соответствующий — что-то божественно простое и напевное вроде «Санта Лючии» или «Два сольдо». И как же до слез трогательно звучало это нехитрое бренчание! Даже Президент, избалованный филармоническими деликатесами на концертах Пендеревского и Шнитке, и тот стоял разинув варежку.
А чтобы потрясение наше было полным, невидимый антрепренер поместил в центр аттракциона женщину. Загадочная красавица стояла рядом с музыкантами, прислонившись к дверному косяку, и под дребезг мандолины мечтательно смотрела в небо огромными черными глазами. Она смотрела в звездную бездну, а мы с Президентом пялились на нее, и так прошла вечность. Одна мелодия сменяла другую, а мы всё стояли и стояли, пока красавица не зевнула — длинно, смачно, не прикрывая рта, в одночасье потеряв всякую загадочность.
Очнувшись как от гипноза, мы покинули концерт и под затухающие звуки мандолины поковыляли в марину готовиться к приезду Саши.
Саша, он же Саня, — тот самый совладелец «Дафнии», который дал деньги на половину яхты в обмен на обещания красивой жизни. Теперь приближался час расплаты — Саша с другом Мишей должны были присоединиться к нам в Палермо, куда мы стартовали из Сан-Вито на следующий день.
Они явились: молодые, бодрые и румяные, похожие на двух повзрослевших пластмассовых пупсов, у которых сквозь глянцевый целлулоид щек пробивалась недетская щетина. Полные сил и планов. С яркими чемоданами, рыболовными снастями и фотоаппаратами. Каждый за сто килограмм.
Старушка «Дафния» жалобно скрипнула, качну лась, вздохнула и безропотно приняла Саню и Мишаню, которые, ступив на борт, тотчас защелкали фотоаппаратами.
— Цивилизация, — прокомментировал Президент и, углубившись в бортовой журнал, сделал запись: «Приехали Саша плюс Миша. Плюс 40 в тени».
Принято считать, что на фоне Эйфелевой башни турист фотографируется на память. Вранье! Можно подумать, что все туристы страдают амнезией и если не сделают фото, то забудут, что побывали в Париже.
На самом деле цель фотографирования — увековечение своей персоны.
«Я на фоне Колизея», «я рядом с Папой Римским»… — выражаясь современным языком, турист пиарит собственную персону, запечатлеваясь рядом с «раскрученным объектом». Самооценка тем самым повышается, но и потери неизбежны — вместо того чтобы прочувствовать момент общения с чудом света, турист-фотограф хлопочет вокруг камеры, выбирая ракурс, точку, мизансцену. Само переживание откладывается «на потом». А «потом» получается не переживание, а его бледная иллюстрация в виде снимка с самодовольной физиономией автора на фоне чуда света.
Такую отговорку я придумал, чтобы не возиться с аппаратом. И не возился, даже камеру оставил дома, полагая, что сам-то я выше обывательского самолюбования, а в каморке своей повесил бумажку с предостережением Свифта: «У человека есть один непереносимый порок — тщеславие». Не дай бог!
Бросаю взгляд на Свифта, полируя бритвой лысину — прихорашиваюсь к фотосессии. Вот она, истинная цена показных деклараций.
«Пару фоток для вечности», — успокаиваю себя. Кстати, кто сказал, что «скромность — худшая форма тщеславия»? Ларошфуко, кажется? Спасибо мудрецам прошлого, снабдившим нас надежными афоризмами на все случаи жизни.
Цепляю на нос парадные очки и, придав лицу умное выражение, вылезаю в кокпит.
— Саня, дружище, щелкни нас на фоне маяка.
Щелкнулись, и Мишаня заторопился на рыбалку. Я тоже вытащил удочку, при виде которой юнги снисходительно заулыбались.
— Это вам, — сказал Мишаня, вручая шикарный, навороченный спиннинг.
Я такой роскоши сроду в руках не держал.
— Куда же мы пойдем с таким аппаратом?
— Рыба есть везде, — философски заметил Мишаня.
Саня подтвердил, что Мишка — рыболов-профи и что отныне рыбным меню мы обеспечены, а ко всяким кашам и тем более к вермишели быстрого приготовления лично он, Саня, не прикоснется.
- Предыдущая
- 22/29
- Следующая
