Под парусом вокруг Старого Света: Записки мечтательной вороны - Тигай Аркадий Григорьевич - Страница 27

• Предыдущая
• 27/29
• Следующая

Вздрогнут ли сердца внуков, когда они на навороченных яхтах будущего поплывут греческими шхерами? Будут ли они, как мы — четверо взрослых циников, волнуясь, пялиться на далекую полоску земли под названием Итака? Кажется, Саня даже прослезился. Вот вам и маржа.

В узком Коринфском канале суда идут гуськом друг за другом, как утята за матерью. И мы в своем ряду дисциплинированно шли за скучной задницей какого-то парохода. Саня и Мишаня рулили, и видно было, что ребята «попали», что яхтенный вирус внедрился и, стало быть, уже мечтают о мысе Горн и ревущих сороковых, как это обычно бывает после первой сотни миль, пройденных в море.

— А в кругосветку на такой яхте можно пойти?

— Можно, но не нужно, — отозвался Президент.

— Маленькая?

Президент завел свою обычную песню о том, что мореходность от размера не зависит, но и это не единственное условие для кругосветки…

— А что еще? — поинтересовались юнги, и полился привычный нескончаемый «треп хорошей погоды» о том, как славно было бы пуститься всем вместе через океан. И что для этого нужно? И где это взять? И сколько стоит?.. Под эти несбыточные фантазии старушка «Дафния» неторопливо клевала носом на эгейской волне, приближаясь к Афинам.

Потом мы прощались на бонах марины Вулигмени. Саня и Мишаня улетали в Петербург, а мы с Президентом короткими перебежками, от острова к острову, направились к Родосу.

Пока неторопливо шли к острову Китнос, задуло с севера. Наш ветроуказатель давно уже не работал, и только отдав якорь в глубокой, хорошо закрытой с северо-востока бухте Мериха, мы узнали, что сифонит двадцать метров. Следом за нами в гавань набежало довольно много яхт, в бухте зазвучала немецкая и английская речь. В общем гомоне чей-то голос вдруг отчетливо прокричал: «Эдик, мать твою!.. Держи конец!»

— Свои!

Как загипнотизированные кролики, не сговариваясь, мы с Президентом пошли на родной матерок.

Первой российской яхтой, которую мы встретили за пять месяцев плавания, оказался краснодеревый польский иол «Конрад 45», обезображенный самопальной достройкой. История не сохранила имени человека, в чьей голове возникла идея «улучшить» «Конрад», очевидно, что это был крупный идиот. Классический красавец работы дизайнера Геринга, из махагони на дубовом наборе, под тиковой палубой, «Конрад» был иконой крейсерского яхтинга семидесятых-восьмидесятых годов. Перед нами же предстала яхта с уродливо надстроенным бортом. Мало того, к ахтерпику изувеченного красавца было приколочено некое подобие рубки, выполненное в эстетике кухонной табуретки. Вместе все это выглядело так, как если бы к «мерседесу» приварили крылья от старого трактора, а чтобы абсурд от очевидного варварства был полный, на транце яхты было размашисто начертано имя «Триумф». Тьфу!

Вопреки ожиданиям, экипажем поруганного красавца оказались два прелестных молодых лоботряса — служащие российской чартерной компании Эдик и Рома, перегонявшие «Триумф» из Хорватии на зимнюю стоянку к турецким киприотам.

О, молодость! О, жеребячья радость свободного бродяжничества по морям и странам! Есть же такие счастливцы. За годы работы на фирме соотечественники, не заморачиваясь, «выдолбили» все европейские языки, а из карт у мореходов был лишь один миллионник, так что с навигацией они тоже не заморачивались — ходили на глазок, не ведая страха и сомнений. В таком режиме ребята облазили все закоулки Средиземноморья, о чем и поведали во время дружеского застолья в местной таверне. Да еще и наболтали кучу полезных советов и рекомендаций по нашему дальнейшему маршруту, а знали Рома и Эдик все на свете. На каком острове, какая бухта и как в нее заходить. Где отдавать якорь, а где привязываться к стенке. В каком створе слабый огонь, а где вообще не горит. Притом что друзья-мореходы по памяти выстреливали координаты бухт, направления фарватеров в градусах и цены стоянок в любой валюте.

Продолжилось застолье на «Дафнии», потом на «Триумфе», где ребята вытащили гитару. Мы с Президентом заскучали, ожидая пьяное бренчание, но Рома вполне профессионально сыграл сложный этюд из испанской классики.

— Откуда такие таланты?

— Сам научился, — сказал Рома. Потом признался, что преследует еще одну цель — научиться пальцем пробивать консервную банку. Показал упражнение. — Сможешь так?

Уже крепко выпивший, я попробовал: чуть не сломал палец и вместе с болью испытал разочарование.

— Это ничего, — успокоил Рома. — У тебя другие таланты.

Я вспомнил, что умею шевелить ушами, каждым в отдельности. Показал, сорвав аплодисменты. Президент добавил рассказами о том, какой я крутой сценарист, но видно было, что уши произвели на Рому и Эдика большее впечатление, чем названия моих картин.

Время от времени к «Триумфу» подходили многочисленные клиенты наших новых друзей, с которыми Рома и Эдик трещали то на немецком, то на испанском, то еще черт знает на каком языке. Иногда, покидая нас на несколько минут, бегали на берег утрясать с назойливыми клиентами их бесконечные проблемы. Возвращались раздраженные.

— Какие же они придурки!

— Кто?

— Гансики. — Гансиками Рома и Эдик называли клиентов и вообще всех иностранцев. — Тупые и прижимистые!

— Не все, допустим, — робко возразил Президент.

— Все, — отмахнулся Рома, рассказывая, как гансики достают их чартерную компанию своими «мудацкими» проблемами, идиотством, занудством, скупостью и «полным непониманием элементарных вещей».

— Согласен? — спросил он меня.

И вот оно, предательство: напившись, в приступе жлобской солидарности я забыл о Яне и Хане. Предал Маркуса и Людвига и незабываемую Викторию Гарсия с Мальорки, которую обещал чтить до конца дней. Сказал: «Согласен» и не поперхнулся. Не ушел, не возмутился, не покинул застолье, оскорбленный несправедливыми оговорами. Не сказал гневных слов, не дал отповедь.

— …Тупые! — утверждал Рома, а я смеялся, отпуская ироничные комментарии по поводу ИХ чистоплюйства, занудства, расчетливости, ИХ либерализма, ИХ прав человека и «прочих идиотских политкорректностей». То есть бессовестно участвовал в этих «холопских пересудах в людской», где дворня обсуждает глупую барскую жизнь, смеясь над тем, как господа играют на «фортепьянах», чистят зубы и сюсюкают с детьми. — Нам бы их заботы.

Кончилось застолье пением частушек и купанием в ночных водах бухты Мериха. Как добрался до ящика, не помню.

Утром вышел из яхты, щелкая зубами от похмельного озноба. Новые друзья готовились уходить, притом что ветер не стих. По бухте гуляла отраженная волна и свистело с еще большей силой, чем вчера.

— Уходите?

— А хрен ли тут делать? — весело отозвался Рома, распечатывая паруса.

Работая, он время от времени прикладывался к бутылке вискаря, закусывая сигаретой, — откуда здоровье берется?

— Похмелись, — сказал Рома, бросая мне недопитый флакон.

Пластиковая бутылка не долетела, ударившись о ванту, и закачалась под бортом «Триумфа». Я полез было за отпорником, но Рома остановил.

— Не парься, там один глоток, — сказал он и плюнул в воду окурком.

— Неудобно…

— Неудобно полиэтиленом задницу подтирать, — философски заметил Рома. — Гансики приберут, они за это бабки получают.

Сквозь похмельную тошноту я с отвращением вспомнил свое вчерашнее предательство.

«Сейчас все ему скажу, — решил я. — Еще раз заведет свою песню про тупых гансиков, и я дам отпор. Скажу все, что думаю по этому поводу». Но Рома, как назло, молчал, сосредоточенно затягивая риф-штерты. Потом затарахтел двигатель. Эдик крикнул:

— Отдай конец!

Я отдал швартов, и «Триумф» пошел к выходу из бухты, навсегда увозя новых друзей, которым я так и не дал отпор.

— Потому что свои, — решил я. — Сказано — свое дерьмо не воняет.

«Потому что сам такой, — несогласно проскрипел внутренний голос. — Жлоб и плебей».

• Предыдущая
• 27/29
• Следующая