Истоки. Книга вторая - Коновалов Григорий Иванович - Страница 27

• Предыдущая
• 27/93
• Следующая

Закончив дела, Холодов несколько минут сидел вместе с Махмудом Куяловым под старым кленом, тихо шумевшим широкой резной листвой. Холодов знал немного по-татарски, и чеченец Куялов понимал его, сначала недоумевая, почему майору так хочется говорить на языке, которого он не знает, а потом поддержал разговор, улыбаясь глазами. А Холодов, подыскивая слова, вспоминал свою мать Айшу, которую знал по фотокарточке да по рассказам отца. Махмуд, трогая короткие усы, вслух вспоминал саклю в горах за Тереком, своих стариков, и обоим им, согретым грустноватой радостью, было хорошо сейчас.

Дождь с легким шумом окропил верхний ярус листвы клена.

– Не помешает? – спросил Холодов, кивнув на облака.

– Шайтан летать не будет. Хорошо!

Они простились, крепко пожав руки, надеясь встретиться завтра утром во время наступления.

Два конника провожали Холодова до купы ветел на берегу реки.

– А вы слышали о Плиеве? – спросил Казбек Дзиов, и по голосу его Холодов почувствовал, что он доволен, повидав своих горцев, и что Казбек так же радостно возбужден, как и он, Холодов. Чеченцы похвалили кавалериста осетина Ису Плиева.

Поговорив с командиром батальона политруком Лунем, Холодов пошел в роту Александра Крупнова и тут, по пути к нему, вспомнил свое первый раз в жизни нашедшее на него странное тревожное предчувствие и подумал, что вызвано оно было письмом к Лене.

…Ночью Александр вдоволь выспался, на восходе солнца искупался на быстрине за мостом и, встретив Холодова, теперь чувствовал себя легким, сильным и добрым.

Холодов закурил и спросил, получил ли он из дому письма.

– Пока нет, – не сразу ответил Крупнов. – Номер полевой почты сообщил недавно.

– А мне казалось, я один не получаю. Ну, что ж… Если родные не радуют нас письмами, то командование решило порадовать, – сказал Холодов. И он рассказал, что готовится контрнаступление против танковой группы Гудериана.

Плескалась река перемешанными с солнцем и тенями волнами. Из чернолесья доносило грибной запах.

– Не хотел до времени говорить, ну да сейчас можно сказать: я представил вас к званию лейтенанта. Надеюсь, получится.

– Спасибо, товарищ майор. А не получится, беда невелика.

«Ну вот как он спокоен. И мне нечего томиться», – думал Холодов, возвращаясь на свой командный пункт.

…Синевато-белая дымка стелилась над рекой, скрывая переправы. Первые лучи солнца осветили мокро заблестевшие вершины деревьев, узкоперый камыш, прорезавший туман.

Рявкнули гаубицы, перебив пение петухов пригородного поселка на берегу. Ударили минометы.

Холодов с наблюдательного пункта видел, как волны бойцов тонули по шею в тумане, переходя реку по наведенным понтонам. Через час ему донесли, что батальоны прорвали фланговую оборону противника. Он позвонил Глинину и Куялову.

Взвилось несколько ракет с лугов, минометы умолкли, и под надсадный гул гаубиц кавалеристы Куялова высыпали из лесу.

Холодов залюбовался ими: по три в ряд, равняя горячившихся коней, чеченцы эскадрон за эскадроном хлынули в прорыв. Их хорошо было видно, частью освещенных солнцем, частью затененных облаками. Первые ряды уже перевалили через шоссе, взблескивали клинки над бегущими немцами.

Два конника на шаговитых конях пригнали партию пленных немцев, те оглядывались на лошадей, спотыкаясь, сапно дышали.

– Ах, молодцы чеченцы! – воскликнул Холодов. – Эх, им бы прикрытие с воздуха!

Но тут, разрывая облака дыма, вынырнули «мессершмитты», потом «юнкерсы». Загремели разрывы бомб. Несколько всадников упало вместе с конями. А самолеты, снижаясь, чуть не касаясь голов конников, завывая, носились над ними, расстреливая из пулеметов.

Ряды кавалеристов смешались. С жалобным и диким ржанием заметались кони вдоль шоссе, топча упавших раненых.

Карие силачи, везшие гаубицу, вздыбились в желтом вихре бомбового разрыва, предсмертное рыдающее ржание заглушило трескотню турельных пулеметов. Один конь лежал на боку, задними ногами судорожно отгребал землю, отталкивая раненого лейтенанта. Ездовой, привалившись спиной к раздвоенному крупу коня, опершись руками о землю, в смертельной икоте разевал рот.

Из леска выскочил Куялов на тонконогом широкогрудом игреневом жеребце, спешился и, разбивая коленями волны высокой травы, подошел к артиллеристам.

– На чем гаубицу повезу? – с недоумением говорил раненый лейтенант, глядя мутными глазами мимо Куялова.

Куялов раскосо взглянул на бившегося в смертельной судороге коня, скулы его пошли желваками.

– Вот что, – сказал он лейтенанту. – Раненых коней… Одним словом, пристрелите. Немыслимо, чтобы страдали такие умницы.

Повел к небу жаркие иссиня-черные глаза, ощерившись белозубо. Еще выше подвернув рукава черкески, погладил раздувающиеся ноздри своего коня, кинул сбитое тело в седло. Кивнув Холодову, он помахал клинком, поворачивая эскадроны к лесу.

Вдруг плечи его обвисли, и он, выронив клинок, медленно повалился на руки подскакавшего ординарца…

Луга были засеяны красноверхими кубанками, башлыками. У бомбовой воронки маялся раненый игрений Куялова, поднимая голову со звездой на лбу.

Гибель молодых, горячих людей произвела на Холодова особенно тяжкое впечатление. Он приказал своим батальонам сомкнуться, закрыв прогал, через который вернулись конники, и немедленно окапываться. Спешившиеся кавалеристы, оставив коней в лесу, залегли для пешего боя.

За блестевшим шоссе накапливалась немецкая пехота на транспортерах и грузовых машинах. По ним били полковые минометы.

На левом фланге полка, за синей тучей, поставленной ветром на ребро, угрюмо нарастал гул танков. Отлогим засевом крупнозернистого дождя мочило траву, гимнастерки бойцов.

К полудню, не сдержав натиска врага, полк отступил на исходные позиции у стен древнего города.

Рота Крупнова заняла свои прежние позиции в траншеях у моста. По мосту, вдавливая доски, прогрохотали грузовики с бойцами.

К Александру подошел Ясаков, доложился, угостил черникой, которую успел раздобыть у фабричных девушек.

– Хорошо, Веня, что наши далеко от фронта. И никогда не увидят такого разорения. Посмотри на этих горемык…

За стеной выгоревшего дома вповалку спали беженцы – дети, старики, старухи.

Ясаков, мудро щуря глаза, поведал Александру под строжайшим секретом:

– Три мешка – один крепче другого – напялили немцы на нашу армию. Из двух мешков она выскочила почесть в кальсонах, а третий туго завязал Адька-курва на самой башке. Если не нравится называть окружение мешками, можно котлами именовать. Их тоже три – один другого глубже и горячее. Из двух выпрыгнули, как ошпаренные куры, попали в третий. – Ясаков облизал черные толстые губы, пересказал то, что услышал от одного шофера: – Восточное города немецкие танки захватили переправу.

– Ясаков, ты думаешь о своей голове? Языком срежешь, как бритвой бородавку, оставишь сына сиротой.

– Ладно, и с тобой буду молчать, ежели так…

Дуплетов и Валдаев со своей охраной подкатили к крепостной стене почти одновременно с немецкими танками разведки, ворвавшимися на окраины города с тыла. Несколько человек в пиджаках бежали из верхней части города к реке. Дуплетов открыл дверцу и длинной рукой втянул в машину пожилого с бородкой человека – служащего, судя по виду. Испуганно тараща глаза, человек хватал воздух наискось открытым ртом.

– Нехорошо, ой, нехорошо… скрывали от обывателя до последней минуты, а германцы тут уже…

На углу на горбатой мостовой стояла танкетка, почти игрушечная, с непомерно большой оскаленной кабаньей мордой, нарисованной на борту. Немецкий солдат перевязывал руку своему товарищу.

Немцы у танкетки и русские автоматчики в машине увидали друг друга одновременно. На мгновение будто забыли, что враги: выражение удивленного любопытства появилось на их лицах.

Человек с бородкой, крича, полез головой в ноги Дуплетова. Шофер дал полный газ. Немецкий солдат, делая комически страшное лицо, как пугают детей, и сам пугаясь, нацелился плеснуть из автомата свинцовой струей, но упал на танкетку, и пули взбили пыль мостовой. Сопровождавший генералов броневик бил из пулемета по танкетке.

• Предыдущая
• 27/93
• Следующая