Шерлок Холмс и узы крови - Саберхаген Фред - Страница 17

Один из слуг принёс мою сумку. Я сделал всё возможное, чтобы остановить кровотечение из раны на голове Керкалди, пока что больше ничего нельзя было предпринять. Затем я спустился в сад и несколько раз выкрикнул имя Холмса, однако ответа не последовало.

Теперь у меня появилось время, чтобы поискать в библиотеке. Быть может, Луиза что-то обронила, оставив реальные следы своего пребывания в доме? Но в общей суматохе и беспорядке я ничего не смог найти.

В тот момент меня огорчило, что никого не встревожило исчезновение Холмса, хотя тут не было ничего удивительного при данных обстоятельствах: ведь только что совершилось чудо и разыгралась новая трагедия. По-видимому, все решили, что он отправился в погоню за каким-то незваным гостем.

Хотя я был уверен, что мой друг попал в беду, меня ещё не покидала надежда на его скорое возвращение. И тем не менее моя тревога всё возрастала.

А пока что я занялся мелкими травмами, оказывая пострадавшим профессиональную помощь. В перерывах я выходил из дома и прислушивался, вглядываясь в темноту при свете электрического фонарика, но ничто не позволяло надеяться на успешные поиски.

Крики матери Луизы сменились теперь усталыми стонами. Миссис Алтамонт была безутешна. Она тихонько причитала, снова и снова сетуя на то, что Луиза была здесь, совсем рядом, а потом её снова увлекли куда-то.

Миссис Алтамонт, надеясь привлечь дочь обратно, попросила потушить электрический свет. Конечно, ей было в этом отказано, и я использовал свой авторитет врача, чтобы слуги мне подчинились. Между тем Ребекка Алтамонт пыталась утешить мать, подавляя собственные рыдания.

Отец Луизы, до глубины души потрясённый чудом, сочувствовал горю жены, но главным объектом его внимания была не она. Эмброуз Алтамонт ходил из дома в сад и обратно, с террасы в библиотеку, высматривая свою дочь. Наконец Алтамонт вошёл в дом, опустился в кресло, повёрнутое боком к столу, и уставился в пространство. Сидя с приоткрытым ртом и отсутствующим видом, он не замечал, что его рука, пораненная разбитым стеклом, всё ещё кровоточит. Слуге, который подошёл помочь, он рассеянно приказал уйти. Кровь продолжала капать на ковёр.

Я приблизился к хозяину дома в качестве врача, и мне вскоре удалось перебинтовать ему руку. Но всё же Алтамонт, не противясь моим манипуляциям, едва ли сознавал, что ранен. Постепенно до меня дошло, что этот человек пережил что-то вроде перехода в другую веру в минуты, последовавшие за появлением его дочери. Лицо, плечи, руки, до которых он дотронулся, — всё это несомненно принадлежало его маленькой девочке.

Когда я завязал узел, закрепивший бинт на его руке, Алтамонт вышел из экстатического транса и осознал, кто я такой и что тут делаю. Он помрачнел.

— Я был неправ, Уотсон, я глубоко заблуждался. О, прости меня, Луиза! Благословенные духи простят меня, я знаю, что простят!

— Благословенные духи? — повторил я глухо.

Мартин Армстронг, рухнувший в кресло поблизости от нас, также пребывал в радостном настроении, но, слушая отца Луизы, качал головой, явно выражая несогласие.

— Нет, — вклинился он в разговор. — Нет, сэр, вы не понимаете. О, она вернулась, она действительно вернулась! Но благословенные духи тут совершенно ни при чём!

Однако отец проигнорировал это замечание и, внезапно вскочив с кресла, начал хватать за руку то меня, то Армстронга, плача от радости и не переставая изумляться.

Он вновь рассказал нам, как Луиза за короткий промежуток своего пребывания в доме говорила с ним о вещах, известных только им двоим. Хотя Алтамонт в тот момент был потрясён её появлением, он не сомневался, что это была его дочь.

— А потом… потом… кое-что случилось. Произошло ужасное вмешательство… из-за которого она снова исчезла. — На его лице появилось суровое выражение, и он обвёл взглядом комнату, словно впервые увидел её после того, как зажгли свет. — Где мистер Холмс? — спросил он требовательно.

Армстронг на заднем плане всё ещё улыбался, выражая несогласие, но больше не спорил.

Я кратко объяснил, как обстоят дела с Холмсом.

Эмброуз Алтамонт, одежда которого была в беспорядке, а волосы взъерошены, молча выслушал меня. Затем он заговорил строгим тоном. Вскоре я понял, что он обвиняет нас с Холмсом в том, что его дочь так быстро сбежала, а также в том, что её исчезновение сопровождалось насилием.

— Сэр, — запротестовал я, — ни Холмс, ни я не наносили удара молодому человеку, лежащему на вашей террасе!

Он энергичным жестом отмёл мои возражения:

— Конечно, нет. Вы не делали этого самолично. Но именно вмешательство, понимаете ли, стало причиной беды.

Я хотел было возразить, но он яростно замахал на меня руками.

— Существуют тёмные силы, так же, как и светлые. Меня предостерегали от подобных вещей, но я не слушал. Я не верил, потому что не видел. — Алтамонт сделал паузу, что-то обдумывая. — Вина лежит не только на вас, быть может, вы даже виновны меньше, чем я. Это я виноват, доктор Уотсон. Я должен проклинать день, когда вызвал сюда вас двоих, чтобы вы вмешались.

Наш клиент — теперь уже явно бывший — продолжил свою речь, выражая сильную озабоченность судьбой Абрахама Керкалди, о котором наконец-то вспомнил. Он строго предупредил меня, что все дальнейшие попытки помешать медиумам (очевидно, имелось в виду расследование) должны быть прекращены. Духи определённо разгневаны нашим враждебным вмешательством, и не без оснований.

Да, продолжал Алтамонт, очень неприятно, если с Холмсом случится что-то плохое, а с бедным молодым человеком — и того хуже. Он, отец Луизы, винит себя за то, что пригласил детективов.

Он остановил на мне взгляд фанатика.

— Вы теперь понимаете, доктор, что мы имеем дело с силами, с которыми нельзя шутить? Скажу вам, сэр, что больше всего опасаюсь, как бы из-за сегодняшнего вмешательства наша маленькая девочка не покинула нас навсегда!

Маделина Алтамонт снова издала вопль отчаяния.

Между тем мы с Мартином Армстронгом начали настаивать, чтобы вызвали полицию: ведь какое-то неизвестное лицо совершило акт насилия, который, скорее всего, будет иметь роковой исход. И кроме того, также имел место грабёж — слуга обнаружил это, пока мы спорили. Сейф в кабинете Эмброуза Алтамонта был вскрыт, и из него пропали драгоценности; правда, это были самые обычные вещи, не особенно дорогие.

К счастью, в Норбертон-Хаус имелся телефон.

Местная полиция прибыла на место через двадцать минут после звонка. Четверть часа спустя полицейские согласились со мной, что в данном случае необходимо прибегнуть к помощи Скотленд-Ярда. Холмс так и не появился. Не было обнаружено и оружие, которым нанесли удар Абрахаму Керкалди, но, вне всякого сомнения, он получил ранение отнюдь не в результате несчастного случая.

Прошло ещё четыре часа, и уже совсем рассвело, когда прибыла помощь из Скотленд-Ярда в лице инспектора Меривейла, которого я был искренне рад видеть.

Меривейл был довольно высокий тёмноволосый мужчина с проницательными синими глазами и маленькими усиками, которыми он явно гордился: инспектор часто приглаживал их пальцем. Мне было известно, что Холмс считает его одним из лучших молодых детективов Скотленд-Ярда. Появившись в Норбертон-Хаус, он немедленно подтвердил это мнение, временно отставив свидетелей, шумно требовавших, чтобы их выслушали, и очень серьёзно занявшись моими показаниями об исчезновении мистера Шерлока Холмса. К моему разочарованию, скоро стало ясно, что представитель Скотленд-Ярда не очень-то верит, будто Холмс исчез не по своей воле, и придерживается мнения, что тот появится сам, когда посчитает нужным.

Нет нужды говорить, что я не упомянул ни при ком, включая Меривейла, о подозрениях Холмса касательно вампиров, а также о том, как они подтвердились. Если моему старому другу понадобится помощь, я не смогу оказать её, сидя в сумасшедшем доме.

В ходе энергичных поисков вблизи дома не было обнаружено никаких следов незнакомцев, а также Холмса. По инициативе Скотленд-Ярда было отдано приказание доставить собаку. Через час после приезда Меривейла появилась собака со своим проводником, и я предоставил им кое-что из предметов туалета, которые Холмс привёз с собой из Лондона. Однако после того, как собака взяла след и пробежала по саду около двадцати ярдов, она вдруг остановилась и, жалобно заскулив, наотрез отказалась идти дальше.