Выбери любимый жанр

Дело о лопнувших агентствах - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 8

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

— А что это ты вдруг Голяком заинтересовалась? — словно читая мои мысли, произнес Глеб. — Я полагал, что всем мужчинам на свете ты предпочитаешь Агееву.

Своеобразное чувство юмора моего начальника всякий раз ставит меня в тупик.

— С моей сексуальной ориентацией все в порядке, — сказала я как можно более суровым голосом.

— Судя по книгам, которые ты читаешь, я бы этого не сказал, — продолжал он невозмутимо.

Типичный змей! И когда только он успел углядеть на моем столе «Другой Петербург» Ротикова.

— Эта книга, уважаемый Глеб Егорович, интересует меня не столько своей голубой направленностью, сколько тем, что, по моему разумению, это — хорошая литература. Читаю ее я исключительно во внерабочее время, и дала мне ее, между прочим, Марина Борисовна, за что я ей очень благодарна.

— Вот я и говорю, — засмеялся Спозаранник. А вместе с ним грохнули Зураб и Модестов.

— Не бери в голову, Валэнтина, — сказал Зураб, нарочито акцентируя грузинский акцент. — В конце концов, у каждого свои недостатки.

У меня появился законный повод обидеться. Стараясь сохранять достоинство, я взяла сигареты и отправилась к Агеевой.

Марина Борисовна встретила меня участливо.

— Что грустная, Валюша?

— Да вот, не выходит чаша у Данилы-мастера, — пыталась отшутиться я.

— А ты ее пни, чашу-то, — улыбнулась она, протягивая мне чашку кофе, и, глядя на мое расстроенное лицо, заговорщицки подмигнула:

— Может, коньячку?

Откуда-то из недр шкафа Агеева достала початую бутылку, которая хранится здесь со времен ее дня рождения. Спиртные напитки в «Золотой пуле» категорически возбраняются, поэтому, плеснув коньяк в кофе, она вновь спрятала бутылку за файловые папки, подальше от бдительных глаз Обнорского.

В отделе Марины Борисовны кофе всегда самый вкусный. Мы с наслаждением прихлебывали ароматную жидкость и разгадывали скандинавские кроссворды, к которым имели непонятное пристрастие. Наш кайф нарушил Обнорский. Он неожиданно возник в дверях и произнес:

— Ага, кофеек попиваете. Кроссвордики решаете в рабочее время?

— Андрей, дай передохнуть минутку. Горностаева вот грустит, я ее кофеем отпаиваю, — сказала Марина Борисовна.

— Кто обидел нашего королька?

Нашего рубаху-парня? — дурашливо заговорил Обнорский цитатами, обращаясь ко мне.

Я почему-то смутилась, но Агеева мужественно встала на мою защиту.

— Кто ж, как не твой Спозаранник. Нагрузил работой бедную девочку. Совсем как ты меня.

— Что ж, будем увольнять как несправившуюся, — резюмировал Обнорский и вышел так же внезапно, как появился.

Не успели мы допить кофе, как на пороге появился начальник репортерского отдела Владимир Соболин.

Он попросил Марину Борисовну срочно подготовить все имеющиеся в ее отделе материалы на Голяка.

«Опять Голяк», — подумала я.

Агеева, надевая очки, подошла к компьютеру и чуть раздраженно сказала:

— Господи! Ни минуты покоя.

Что случилось-то?

До того как стать журналистом, Соболин был актером. Он любит говорить. Речь его всегда напоминает сценические монологи и требует аудитории. Умело управляя голосом, он поведал нам, что примерно месяц назад господин Спозаранник записал на диктофон долгую беседу с неким Голяком. И под хорошую закуску и благородные напитки тот выложил Глебу Егоровичу много любопытного. Про милицейские крыши охранного бизнеса, про депутатов и особенно их помощников. Про недавнее убийство лидера демократического движения. Кассете с подобной информацией цены нет. Голяк такими делами ворочал, что думал век гоголем ходить. Но сколько веревочке ни виться — конец один. Его не сегодня-завтра в федеральный розыск объявят, а свое одеяло к телу все-таки ближе. В этих условиях слитая информация вполне ему боком выйти может. Вот он и просит вернуть кассету, на которой беседа эта записана.

— А мы, стало быть, не вернем? — спросила я.

— А тебе, Горностаева, Голяка, что ли, жалко? — вместо ответа сказал Соболин.

Голяка мне было не жалко. Но со мной происходило что-то странное. Я вернулась к себе в отдел и села за компьютер. Несколько минут я тупо вглядывалась в названия топливных компаний, затем, повинуясь какому-то внезапному решению, свернула текст справки и разложила на экране пасьянс.

«Если „Свободная ячейка“ сойдется с первого раза, то я знаю Голяка», — загадала я. Глеб неодобрительно посмотрел в мою сторону. От его бдительного ока не укрылось, что я явно занимаюсь не тем, чем следовало. «Ну и пусть», — подумала я, продолжая упорно щелкать мышью. Через несколько секунд карты веером заскользили по экрану и улеглись на положенные места. «Свободная ячейка» сошлась. «Вот черт!» — сказала себе я и встала из-за стола.

— Глеб, я пойду? Все равно от меня толку сегодня нет.

Молчаливый кивок Спозаранника должен был означать, что толку от меня нет по обыкновению. Мне стало стыдно. Я подумала, ну какой из меня, на фиг, расследователь, когда даже справку толковую написать не могу. Глеб будет тысячу раз прав, когда нажалуется на меня Обнорскому, и вылечу я из агентства в два счета.

«Ну и пусть!» — упрямо твердила я, спускаясь по лестнице. Все равно они меня не любят. Никто не любит.

***

На улице лил дождь, и это как нельзя лучше соответствовало моему настроению. Я продолжала накручивать себя. Вспоминала день, когда пришла в агентство первый раз. Обнорский водил меня по комнатам и говорил: «Выпускница факультета журналистики. Мечтает стать расследователем». Я готова была провалиться сквозь землю. Наверное, так чувствовал себя Гадкий утенок из сказки Андерсена.

Первый год мне пришлось работать в репортерском отделе. Окунувшись в море криминальной информации, я сначала пришла в ужас, и если бы не Агеева, которой пришлось стать моим Вергилием, я, наверное, сбежала бы из агентства. Потом привыкла писать информации об ограблении магазинов, убийствах депутатов, разбойных нападениях. Привыкла и к тому, что, разрезая торт на чаепитии в отделе, Соболин называл себя главным специалистом по «расчлененке». И действительно, по количеству информации о расчлененных трупах он не знал себе равных.

Соболин добрый начальник. Задатки Деда Мороза, которого ему приходилось играть в актерской жизни, проявляются и в его стиле руководства. Всякий раз, когда он произносит очередную реплику, в мою голову неизменно лезет дурацкий стишок. Начинается он так: «Здравствуй, Дедушка Мороз, борода из ваты…» Конец стишка был неприличный.

В отдел к Спозараннику меня взяли на стажировку. К тому времени я достаточно поднаторела на криминальных информациях и чувствовала себя способной на большее. В отличие от репортеров здесь работают солидные люди, в основном бывшие менты и чекисты. Работа в этом отделе кропотливая и начинается с тщательного сбора информации, составления подробных досье, проверки фактов. Успех расследования зависит от надежности и компетентности источника. С моей точки зрения, все это несколько походит на шпионские игры. Иногда мне даже кажется, что Глеб неспроста периодически сбривает свои роскошные усы, отправляясь на встречу с очередным источником.

«Господи! — говорила себя я. — Да они все сумасшедшие, свернутые на своем криминале. И я сумасшедшая — вот уже Голяки мерещатся».

***

Домой я приехала в самом мрачном расположении духа. К счастью, мои домочадцы были слишком заняты, чтобы обратить на это внимание. Сестрица Сашка и ее бойфренд Андрей, как обычно, устроились на кухне. Разложив на столе конспекты и учебники, они в порядке подготовки к зачету по биохимии упоенно целовались.

Любимая племянница Манюня носилась по квартире с последним подарком своего папочки, страшенной пластмассовой уткой-каталкой.

Манин папа, в недавнем прошлом Сашкин муж, баловал горячо любимую дочь подарками и визитами исключительно по воскресеньям. Сашку это вполне устраивало, Маньку, похоже, тоже. Единственным человеком, которому такая ситуация казалась ненормальной, была наша с Саней мама, Манина бабушка.