За короля и отечество - Асприн Роберт Линн - Страница 49

— Именно так.

На мгновение губы у Гуалкмая задрожали, потом он взялся обеими ручонками за цепь и снял ее.

— Она очень тяжелая, дядя.

Анцелотису еще не приходилось слышать более точной и емкой характеристики королевской участи.

— Придет день, Гуалкмай, и ты достаточно окрепнешь, чтобы носить ее. В этом я клянусь перед Господом Богом.

Мальчик, которому предстояло стать королем, вложил цепь обратно в дядькины руки, и тот надел ее на шею.

— Спасибо, Гуалкмай. Я буду носить ее в твою честь до тех пор, пока ты не будешь готов принять ее обратно — на этот раз как зрелый муж.

Мальчик вдруг обнял его, дрожа.

— Ты только тоже не умирай, ладно?

Он снова чмокнул его в макушку.

— Это, мой маленький король, ведомо только Господу. Но я сделаю все, что от меня зависит, — обещаю.

Когда Анцелотис поднял глаза, он увидел, что Моргана смотрит на него сквозь слезы, крепко обнимая младшего сына.

— Гуалкмай, — шепнул он тому на ухо, — ты нужен матери, мой мальчик.

Тот оглянулся, увидел, что мать плачет, и бросился к ней.

— Не плачь, мамочка, я с тобой!

Она испустила странный сдавленный звук и опустилась перед ним на колени, с плачем обнимая его. Анцелотис молча отъехал от барьера. Гуалкмай, побледнев, продолжал смотреть в его сторону. Мальчик явно ужасно боялся, что и дядьку его убьют — прямо у него на глазах.

Самое ужасное, что он не мог разубедить в этом племянника, ибо в глубине души понимал, что именно таковы намерения Куты. Он с удовольствием избавил бы мальчика от этого зрелища, но оказал бы тому плохую услугу, поступив так, — да и всему Гододдину тоже. Жестоко, конечно, но король, желающий править мудро, должен учиться с малых лет. Жаль только, что такая доля выпала Гуалкмаю так рано…

Анцелотис стиснул зубы еще крепче, увидев, что по другую руку от мальчиков сидит Ганхумара — вот уж от нее они не дождались бы ни утешения, ни вообще какого-либо внимания. Жена Арториуса сияла: ореол великолепных рыжих волос, ярко-оранжевое платье составляли разительный контраст черным траурным одеяниям Морганы. Не дай Бог,мрачно подумал Анцелотис, ей нарожать детей. Она будет обращать на них не больше материнского внимания, чем на дворовых собак, пока будет высматривать, перед кем бы еще задрать юбки.

Стирлинг невесело согласился.

Откуда-то из-за спины послышался взрыв буйного хохота, заставивший Анцелотиса оглянуться. Через примыкавший к арене луг, расталкивая табун оставленных приезжими зрителями лошадей и пони, ехал Кута со своей свитой; за ними с каменными лицами следовал отряд катафрактов в цветах рейгедской кавалерии.

Что бы там ни задумали Кута со товарищи, по крайней мере это им приходилось делать под неусыпным наблюдением бриттов. Кута махнул рукой в сторону Эмриса Мёрддина и Анцелотиса и сказал что-то, от чего его спутники снова зашлись хохотом. Большая часть их едва держалась в седле: судя по всему, давешняя вечеринка затянулась до самого утра и имела тенденцию продолжиться и дальше, до самой ожидаемой победы Куты над своим противником.

— Самоуверенные бурдюки, — буркнул Анцелотис, и Эмрис Мёрддин усмехнулся в ответ.

Впрочем, от внимания Стирлинга не укрылось то, что сам Кута держался в седле крепко и вообще не выказывал никаких признаков опьянения. Зато ехавший следом Креода перестал быть похожим на загнанного кролика: теперь он напоминал тоже кролика, но вареного.

— Сдается мне, — заметил Стирлинг вполголоса, — что он переносит крепкие напитки куда лучше своих приятелей. Чертовски некстати.

Тем временем с трибун послышались крики, и фанфары возвестили об окончании состязания бегунов: завершив еще один круг, те пересекли отмеченную мелом финишную черту и сбавили ход, жадно глотая воздух. Только победитель продолжал бег и остановился перед королевским шатром. Поднявшись по каменным ступеням, он склонился в поклоне перед Мерхионом и Тейни. Король Рейгеда произнес короткую речь, которой Стирлинг не расслышал, потом Тейни увенчала его лавровым венком — с натуральной, а не золотой, как в Вечном Городе, листвой; правда, при более внимательном рассмотрении листья оказались похожими скорее на дуб, чем на лавр. Вслед за этим победитель получил в награду пухлый кошелек и повернулся поклониться зрителям, встретившим это новыми восторженными криками.

Они никак не поймут, что больше не римляне,с горечью подумал Стирлинг. Они сохраняют все обычаи, но Рим уже ушел из их жизни и больше не вернется.

Ответ Анцелотиса оказался для него неожиданным.

Мы никогда не считали себя римлянами, Стирлинг из Кэр-Удея. Но мы цивилизованные люди — не менее цивилизованные, чем Рим. Мы обучаем наших детей латыни и греческому, мы растим их на Платоне и Аристотеле, Юлии Цезаре и Цицероне. Мы передаем нашим детям, а они потом — своим те ремесла, которые принесли сюда римские легионы и колонисты, и это дополняет наши собственные навыки работы с металлами, и целительства, и наши искусства, и все такое. И как Рим, мы всеми силами поддерживаем наши обычаи — особенно тогда, когда границам нашим угрожают варвары. Ведь это не пустяки, верно? Охранять веру и обычаи, которых придерживаются бритты, — от Стены на севере и до южной оконечности Кэрнью, вне зависимости от того, которому из королевств угрожает непосредственная опасность? Арториус живет единственно ради этого: защищать бриттов от алчных соседей. Это хорошая цель. Довольно и ее.

Действительно, хорошая цель — та же цель, что послала Стирлинга очертя голову сквозь время. Он с ужасом сообразил, что в его положении нет ничего проще поддаться соблазну помогать этимлюдям, вмешаться в ход событий — то есть сделать то, чего он никак не может себе позволить без угрозы для будущего всего человечества. Хорошо хоть, Анцелотис, внимавший советам Эмриса Мёрддина, пропустил эту последнюю мысль мимо ушей. Король-шотландец наверняка расценил бы нежелание Стирлинга помогать как прямую измену.

И в глубине души Стирлинг боялся, что так оно и есть.

Усталые бегуны покинули арену через стартовые ворота, мимо Стирлинга и Эмриса Мёрддина. Следуя указаниям друида, Стирлинг въехал в одну из стартовых кабинок и развернул коня. Кута, с налитыми кровью глазами, но крепко сидящий в седле — плоховатом, надо сказать седле, у которого не было ни защитных выступов, ни даже стремян, — ухмыльнулся Стирлингу и издевательски отсалютовал ему, прежде чем занять место в другой стартовой кабине.

— Да помогут тебе Бог и души твоих предков, Анцелотис, — негромко произнес Эмрис Мёрддин у него за спиной.

Стирлинг кивнул. Откуда-то бесшумной тенью возник Гилрой и подал ему длинное копье, напомнившее ему пики швейцарских гвардейцев в Ватикане, римский пилум— метательное копье с изящным древком и длинным наконечником из мягкого металла, и тяжелый, окованный железом дубовый щит. Щит напоминал современную судовую обшивку: многослойный, из расположенных крест-накрест для крепости досок. Он имел овальную форму со скругленными углами, и в центре его красовалась большая железная шишка со зловеще торчащим острием. Точного ее назначения Стирлинг не знал, но предположения имел самые зловещие.

Он просунул левую руку под кожаные ремни с тыльной стороны щита, потом сунул копье и пилумв кожаные гнезда на выступах седла. Он успел еще невесело подумать, каково будет Анцелотису управляться разом со щитом, оружием и поводьями, и решил не вмешиваться в процесс. Анцелотис явно знал, что делает.

Хорошо еще, хоть одному из нас это известно,буркнул он про себя.

Где-то наверху, на судейской балюстраде, невидимый Стирлингу распорядитель принялся выкрикивать речь — как довольно быстро понял Стирлинг, не столько благословение, сколько напутствие соперникам. Им рекомендовалось соблюдать правила поединка, установленные Господом Богом, биться, не щадя сил, дабы выявить сильнейшего, не пользоваться запрещенными приемами и т. д., и т. п. В общем, это было довольно забавное смешение раннехристианской морали с языческими традициями. Кута — язычник до мозга костей — с трудом сдерживал смех, судя по доносившемуся до Стирлинга сдавленному фырканью.