Козни колдуна Гунналуга - Самаров Сергей Васильевич - Страница 8

– Гунналуг рыбой не занимается. Ты видел, как мы входили в твой фьорд?

– Видел. И мои люди видели. Я как раз собирался спросить тебя об этом странном деле. Так это колдун? Это он провел лодки и укротил волну?

– Он вел лодки своей мыслью, без помощи весел и паруса. И волну укротил. Моряки могут ошибиться, особенно в незнакомом месте. Колдун никогда не ошибается. А сутки назад выставил мысленную стенку шторму, и мы плыли по спокойной воде, а шторм бушевал в пятидесяти локтях от нас. А до этого просто выбросил из времени двое суток, чтобы мы не опоздали по своим делам, и мы оказались вдруг там, куда еще было плыть и плыть. А еще до этого он мыслью сжег острог русов в Бьярмии. А раньше… А раньше было еще много того, что не умеет ни один колдун на свете. А он умеет…

– У тебя сильная команда, – заметно подсевшим голосом согласился Китобой. – Но я не задал тебе главный для меня вопрос. Чего ты хочешь от нас взамен своей помощи? Ты хочешь, чтобы мы воевали за тебя?

– Именно так… Хотя бы на первых порах. Мне показалось, я сказал это ясно. Пока вам позволяет время.

Китобой думал долго. Наконец ответил, старательно, как заметил Торольф, подбирая слова, чтобы не обидеть ненароком ярла, на стороне которого такой сильный колдун, как Гунналуг:

– Я не могу тебе ничего обещать так вот, сразу. Я должен посоветоваться со своими людьми. Я не ярл, чтобы люди пошли за мной только по моему приказу. Я лишь глава клана, и все свои действия согласовываю со своими людьми. Ты дашь нам время на раздумья?

– Как долго вы собираетесь думать?

Торольф откровенно торопился и задал вопрос недовольным тоном. Он ожидал, что Китобой более влиятельный человек и в состоянии все решать самостоятельно. Впрочем, это, может быть, даже лучше. Самому Торольфу будет легче взять власть над его людьми.

– Твоя команда не успеет сварить похлебку, когда я приду с ответом, каким бы он ни был.

– Я жду, – Торольф встал, показывая, что первичный разговор окончен. – Но ты напомни своим людям, что мы с одинаковым успехом может обратиться со своим предложением к ярлу Ингьяльду, как и к вам. Может быть, тот сумеет лучше оценить способности Гунналуга, если вас не заинтересует наше предложение. Я думаю, что Ингьяльд наверняка оценил бы их выше и не стал бы думать излишне долго. Гунналуг обидчив, и даже я стараюсь быть с ним предельно осторожным. А мне он во многом обязан своим могуществом. Именно я дал ему то, что ему не хватало, потому что сам пользоваться этим не умею. Иначе я сам мог бы обрести его могущество.

– Я слышал, что ты сказал. Но мы можем оставить свои дома только в том случае, если ярл Ингьяльд уже не сможет угрожать им. Это ты понимаешь?

– Конечно. И потому тороплюсь. Я буду ждать твоего ответа на своем драккаре…

Привычному к узким и длинным драккарам, подверженным только боковой качке, которая при большой скорости движения лодок, особенно при движении по реке, была не слишком и заметна за счет гибкости ясеневых досок, из которых делались борта, Ансгару плыть на, казалось бы, валких и внешне слегка неуклюжих ладьях показалось сначала даже странным. Он и раньше думал, что на ладье плавать все равно что в большом тазу под парусом. Слишком уж заметно было одновременное раскачивание и боковое, и по длине, слишком чувствительной была ладья к любой волне, попадающей под широкий нос, даже к той, казалось, которую она догоняла. Тем не менее юный конунг быстро убедился, что в быстроте хода ладья за счет более широкого паруса[1] превосходит любой равновесельный драккар, и превосходит его маневренностью, что при движении по реке, где было множество поворотов русла, оказалось немаловажным качеством. Там, где драккару для выравнивания курса требовалось два одновременных гребка с одной стороны с одновременным торможением веслами с другой, ладье хватало только торможения с одной стороны, и курс уже выравнивался, позволяя идти дальше почти на той же скорости, что и прежде. А уж про удобство лодки, имеющей палубу и трюм, и говорить не приходилось.

Ансгар, в отличие от своих друзей из сотни Овсеня, успел за остаток ночи почти выспаться, тогда как они грузили на ладьи сначала лошадей и лосей, что оказалось делом не самым простым, особенно это касалось лосей, которые вообще не любят замкнутые пространства, и только потом, уже перед самым рассветом, грузились сами.

Последним покинул причал и взошел на борт сотник Овсень, дожидавшийся, когда загрузят несколько больших корзин с древками для стрел и тяжеленную, едва не разваливавшуюся корзину с наконечниками, которую с большой натугой тащило четыре человека. Овсень желал сам убедиться, что никто не забыт и все, что следовало погрузить, погружено. Одновременно с Овсенем по широкому ладейному трапу, втрое превышающему ширину привычного Ансгару трапа драккара, прошел в лодку и тот маленький нелюдь, что был при сотнике в первую встречу в большой горнице дома воеводы Вихорко. Это странное существо тащило на плечах мешок размером чуть не больше его самого, набитый чем-то непонятным.

К концу погрузки Ансгар как раз проснулся и вышел на палубу, для чего ему пришлось протиснуться между лошадьми и лосями, спокойно и привычно соседствующими рядом. Маленький нелюдь, стряхивая что-то с бороды, устроился как раз рядом с тем местом, где стоял на палубе конунг, и поудобнее укладывал свой объемный мешок под голову.

– А тебя здесь волной не смоет? – поинтересовался Ансгар. – К вечеру уже в Ильмень-море выйдем. Волны в море большущими бывают. Поберегся бы…

– А может и смыть? – тонким, словно детским, но одновременно и почти старческим голоском поинтересовался нелюдь. И смотрел при этом на конунга невинными мигающими глазами. Нелюдь выглядел смешной игрушкой, но странно было представить себе сотника Овсеня, играющим в игрушки.

И тут же, не дождавшись ответа конунга и всерьез приняв предупреждение, домовушка решил вместе со своим объемным мешком побыстрее перебраться в глубину трюма под палубу, куда волна не должна была достать.

– Извеча у нас легкий, его может смыть… – заметил, подходя, и сам сотник.

– Зачем ты его с собой берешь? – с легким осуждением спросил юный конунг. – Какая может быть польза в нашем деле от такого малыша.

– Польза не польза, а не бросать же его, – ответил Овсень. – Без меня его обидит кто угодно, пропадет домовушка… Он добрый и на меня полагается… А делать только то, из чего можешь пользу извлечь – это как-то и не по-людски…

Ансгар пожал плечами. Только из доброты тащить с собой в опасное место того, кто сам себя защитить не сможет, но кого, возможно, придется лишний раз защищать, – это было выше его понимания. Конунга с детства учили быть рациональным, и потому ему трудно было правильно оценить славянскую натуру, в угоду которой люди с непонятным удовольствием мирятся с неудобным и даже мешающим. Но спорить конунг не стал, понимая, что доказывать что-то сотнику сейчас бесполезно. Он просто не захочет понять, потому что это идет против его натуры.

Если на драккаре командовал всем ярл, которому принадлежал драккар, то на ладье командовал даже не сотник Овсень, старший среди воинов, а кормчий, который только что закончил пристраивать свое тяжелое весло и подошел к сотнику.

– Будем отплывать? Другие ладьи тоже готовы.

– Отплываем, Валдай. Если что-то нужно будет, спрашивай меня.

С кормчим Овсень общался подчеркнуто уважительно. Должно быть, у славян кормчие в почете, как сразу заметил Ансгар. Значит, и ему самому следует относиться к Валдаю с уважением. Впрочем, юный конунг слышал от кого-то, что славянские кормчие часто являются одновременно и хозяевами лодок. А хозяин лодки уже человек не простой.

– А что мне может быть нужно? – Валдай пожал плечами.

– Помощь гребцам выделить или еще что…

– Пока не нужно. Идем в двадцать весел. На реке больше не потребно. Десяток гребцов отдыхает. Если что, я их подниму.