Верни мне мои легионы! - Тертлдав Гарри Норман - Страница 17

• Предыдущая
• 17/84
• Следующая

Ему и в голову не приходило, что женщина, которая дарит столько радости, естественно, должна казаться ему красивой. Он был еще очень молод.

Туснельда была очарована Арминием не меньше, чем он ею. Он знал, что в первый раз причинил ей боль — тут уж ничего не поделаешь. Однако потом… Потом она выказывала не меньше пыла, чем он сам. А это говорило о многом.

Молодая парочка забавляла отца Арминия.

— Мне следовало бы окатить вас ведром холодной воды, как собак, совокупляющихся перед дверью, — сказал Зиги-мер.

— Почему? — возразил Арминий. — Мы же не занимаемся этим на виду. Мы всегда вешаем перед своей постелью плащ.

То была наибольшая степень уединения, возможная в германском доме с одной большой общей спальней. Отец усмехнулся.

— Может, никто вас и не видит, но это не значит, что никто вас не слышит. Твоя жена визжит, как дикая кошка.

— Ну и что?

Арминий тоже это заметил и этим гордился, как доказательством своей мужской мощи.

Не успел Зигимер ответить, как к ним подбежал домашний раб, крича:

— Господин! Сын господина! Полдюжины римлян скачут по тропе к усадьбе!

— Римляне! — воскликнул Арминий.

В нынешние времена в некоторых частях Германии отряды римлян разъезжали вполне свободно. Открытой войны пока не было, а рисковать, устраивая засаду на римских всадников, местным жителям не хотелось. Слишком велика была вероятность того, что один или двое римлян ускользнут — а германцы успели хорошо усвоить, что возмездие в таких случаях неминуемо.

Зигимер, услышав о римлянах, проклял Сегеста: отец Арминия решил, что Сегест нажаловался римскому вождю.

Арминий не ожидал ничего подобного, но теперь вспомнил, что Сегест, как и он сам, является римским гражданином. Если отец Туснельды сумел обратить это обстоятельство против него… Что ж, тогда Сегест и впрямь превратился в римлянина, в отличие от Арминия, который принял римское гражданство только для виду.

— Что собираешься делать, сын? — спросил Зигимер. — Мы можем убить их, если другого выхода не будет.

— Пока мы не готовы выступить против Рима, — ответил Арминий.

Отец промолчал, не пытаясь его разубедить.

— Давай я поговорю с ними и выясню, что у них на уме.

С этими словами Арминий вышел наружу.

День стоял серый, обычный для Германии в это время года.

Римляне уже почти доехали до усадьбы. Они не отличались высоким ростом, зато их лошади были по германским меркам очень крупными, и всадники могли смотреть на Арминия сверху вниз — такое редко удавалось их пешим соотечественникам. У римлян были резко очерченные лица, орлиные носы и темные глаза, казавшиеся германцам кусочками полированного гагата.

— Я Арминий, сын Зигимера, — обратился на латыни к подъехавшим всадникам сын хозяина дома. — Римский гражданин. Какое у вас ко мне дело?

Отец и раб Арминия стояли за его спиной. Рука Зигимера оставалась возле рукояти меча, но не прикасалась к оружию.

— Приветствую, Арминий, — откликнулся один из римлян, вскинув в салюте сжатый кулак, как было принято у его народа. — Публий Квинтилий Вар, наместник Германии, призывает тебя в свою резиденцию в Минденуме, чтобы ты дал объяснения насчет похищения дочери другого римского гражданина.

Всадник выпалил все это единым духом, словно хотел затруднить варвару понимание своей речи. Но Арминий понял все до последнего слова, хотя не был уверен, что понял и Зигимер.

— Меня арестовали? — спросил он, сознавая, что, если ответ будет утвердительным, скорее всего, придется сражаться.

Германцы считали римское правосудие слишком суровым и деспотичным.

Но римлянин покачал головой.

— Нет. Мне велено сообщить, что тебя вызывают лишь для беседы.

— Ты можешь поклясться своими богами, что говоришь правду? Ты клянешься орлом своего легиона, что не лжешь?

— Клянусь моими богами и орлом Восемнадцатого легиона, Арминий, сын Зигимера, что говорю тебе правду, — без колебаний ответил римский кавалерист.

Конечно, Арминий знал, что все римляне — прирожденные лгуны, но даже среди них лишь немногие решились бы нарушить такую клятву. Служа бок о бок с ними, Арминий убедился, что легионного орла, символ боевого товарищества, римские воины почитают выше своих богов. Циничные, распущенные, алчные легионеры, готовые на любое притворство и любое злодейство, защищали орла до последней капли крови и без колебаний жертвовали ради него жизнью.

— Ты можешь поклясться, что я уйду оттуда свободным? — уточнил молодой германец.

— Нет. Это не в моей власти, не стану лукавить. Решать твою судьбу будет наместник, — честно признался всадник. — Однако все знают, что судит он справедливо.

Арминий задумался. Может, Сегест и нажаловался наместнику, но всем известно, что именно Сегест первым нанес оскорбление, а он, Арминий, лишь отстаивал свою честь. Это ясно и дураку, а наместник, надо думать, не дурак. И если Вар хотя бы наполовину так справедлив, как говорит римлянин…

Кроме того, Арминий заметил, что посланец не стал обещать ему полной неприкосновенности, значит, слов на ветер не бросал.

Все это, вместе взятое, помогло Арминию принять решение.

— Я поеду с тобой, — сказал он. — Пусть твой наместник рассудит по справедливости.

«Надеюсь, так и будет».

— Он не мой наместник. Он наместник всей Германии.

Никто, никогда не управлял, да и не мог управлять, всей Германией. Сама мысль об этом была смехотворной, Однако Арминий удержался от смеха и ограничился спокойным ответом:

— Едем.

Находясь в Минденуме, Люций Эггий пил больше пива, чем вина. Пиво варили местные жители, поэтому оно было дешево, а каждую амофору вина везли через всю страну из Ветеры, и алчные маркитанты драли за него втридорога. Вар, конечно, мог позволить себе самые изысканные напитки, что же касается Эггия — будучи префектом, он, конечно, не бедствовал, но средств у него было куда меньше, чем у наместника провинции.

— Я вот что тебе скажу, — заявил он, когда светловолосая служанка принесла ему новую кружку. — Сперва это пойло кажется ослиной мочой, а потом к нему привыкаешь.

— И все-таки, — возразил другой римлянин, — это дикарское пойло. Иначе как пойлом его и не назовешь. И вот тому доказательство: даже проклятые германцы покупают вино, когда могут себе это позволить.

— Просто вино вошло в моду, — заметил Эггий. — С модой всегда так. Каждый римлянин, который считает себя не последним человеком, учит греческий, чтобы все видели, как он умен. Потому и германцы пьют вино — чтобы считать, будто они ничем не хуже нас. Вот почему они это делают.

— Сколько же надо вылакать, чтобы до такого додуматься! — ввернул другой командир, и легионеры в таверне покатились со смеху.

— Ладно вам насмешничать, — хмыкнул в свою кружку Люций Эггий. — Варварам и вправду нравится обезьянничать. Это всем известно и иногда бывает нам на руку. Например, недавно один здешний заправила явился к Вару с жалобой на то, что кто-то у кого-то украл женщину. Германец подал в суд, вместо того чтобы затевать войну, не то нам пришлось бы вмешаться.

— Боюсь, вмешаться нам все равно придется: без драки они не разберутся, — возразил младший командир по имени Калд Кэлий. — Отец девицы по здешним меркам — большая шишка, но и парень, который сбежал с девушкой, — тоже. Значит, один из видных германцев в любом случае останется недоволен.

— Это похоже на сюжет из Гомера, — вдруг раздался голос Валы Нумония.

Эггий и не заметил, как командир конницы вошел в таверну, не то воздержался бы от насмешек над римлянами, любящими прихвастнуть своей греческой образованностью. Нумоний был как раз из таких римлян, что тут же подтвердил, продемонстрировав свое знание «Илиады»:

— Что заставило греков пойти на Трою? Бегство Париса с Еленой, вот что. А что вызвало гнев Ахилла? То, что Агамемнон оставил себе Брисеиду, хотя не имел на нее никаких прав.

— Да, и все это вылилось в кровавую войну, — заметил Эггий. Как и любой римлянин, он, разумеется, понял, о чем речь. — Но нам здесь такая бойня вовсе ни к чему.

• Предыдущая
• 17/84
• Следующая