Верни мне мои легионы! - Тертлдав Гарри Норман - Страница 19

• Предыдущая
• 19/84
• Следующая

Хорошенькая женщина с развевающимися на ветру светлыми волосами вынырнула из командирской палатки, но при виде Арминия пискнула и юркнула обратно. Значит, еще не совсем потеряла стыд и не хотела, чтобы соплеменник узнал о ее позоре, о том, что она отдается захватчику.

Но Арминию было некогда отвлекаться на шлюх. Сопровождавший его легионер остановился и, указав на один из шатров, бросил:

— Наместник там. Ты можешь привязать свою нэг перед его шатром.

Этот римлянин тоже говорил не на литературной, а на армейской латыни. Вообще-то лошадь по-латыни называлась «эквис», но военные называли скакуна «кабаллус». [5]Арминий, говоря о римском боевом коне, тоже пользовался словом «кабаллус», но германская низкорослая лошадка на армейском жаргоне называлась «нэг».

То, что Арминия впустили в шатер, вовсе не означало, что он сразу предстанет перед Квинтилием Варом. Германец на такое и не рассчитывал. Римский наместник мог принимать в это время кого-нибудь другого; но даже если Вар ничем не был бы занят, он все равно заставил бы Арминия подождать, чтобы произвести на варвара впечатление своей важностью.

Матерчатые перегородки разделяли просторный шатер на несколько помещений. Человек, писавший что-то за раскладным столом возле входа, наверняка был рабом, но, поскольку он был рабом столь значительной персоны, как наместник, писца переполняла важность, отражавшая величие его господина.

— Ты кто такой? — спросил он Арминия, хотя наверняка уже знал, кто явился в шатер и зачем.

Судя по тону, писец ожидал услышать в ответ: «Я всего лишь жалкая овечья лепешка».

Германца, позволившего себе столь презрительную усмешку, Арминий вполне мог бы убить, но он уже научился играть по римским правилам, потому ответил писцу так же, как ответил часовому:

— Я — Арминий, сын Зигимера, римский гражданин из сословия всадников. А кто ты такой?

— Аристокл, педисеквий наместника.

Создавалось впечатление, что раб гордится своим положением больше, чем Арминий — своим отцом. Для германца, даже самого бедного и ничтожного, такое казалось немыслимым и некогда поражало Арминия, но он уже достаточно имел дела с римскими рабами и знал: этот — вовсе не исключение.

— Наместник скоро тебя примет, — сказал писец.

— Хорошо. Спасибо.

Арминий проглотил свой гнев, зная, что, когда имеешь дело с римлянами, нельзя давать волю чувствам. Иначе проиграешь, не успев толком начать игру.

Аристокл вновь занялся своей писаниной. Арминий понимал, для чего люди пишут, хотя сам, конечно, не владел грамотой. Понимал он и то, что Аристокл намеренно оскорбляет его, давая понять, что работа важнее внимания к визитеру. Еще одним оскорблением являлось то, что ему приходилось стоять, в то время как раб сидел.

Но тут, словно по волшебству, появился еще один раб с вином, хлебом и миской оливкового масла, куда следовало обмакивать хлеб. Арминий предпочитал сливочное масло, но признаться в этом перед римлянами было все равно что выжечь у себя на лбу клеймо «дикарь». Ему, как и другим служившим в Паннонии германцам, не раз приходилось слышать шуточки по этому поводу.

Может, Аристокл ждал, что непривычная пища смутит германца — недаром тощий коротышка то и дело поглядывал на него, но не тут-то было: Арминий ел и пил, всячески демонстрируя лучшие римские манеры. Может, по меркам этого раба они не были идеальными, но тем не менее совсем недурными для варвара.

Из-за перегородки доносились голоса — то тише, то громче; один из них наверняка принадлежал Вару. Арминий исподтишка прислушивался. Германец, никогда раньше не имевший дела с римлянами, приставил бы к уху сложенную ладонь, чтобы лучше слышать. Точно так же поступили бы многие легионеры. Но важные римские вожди и командиры играли по другим правилам, а поскольку Арминий сам являлся вождем, ему следовало демонстрировать знание этих правил.

Римляне обсуждали вопросы снабжения Минденума. Судя по их словам, со снабжением не было никаких затруднений… Но дело могло обстоять совсем иначе. Может, они специально позволили Арминию подслушать свой разговор, чтобы уверить германца: с поставками продовольствия у них все в полном порядке. Наверняка собеседники знали, что Арминий дожидается неподалеку, и понимали, что он прислушивается к разговору, хоть и не подает виду. Арминий скрывал свое любопытство. Римляне скрывали правду. И умолчание, и недомолвки, и прямой обман были в ходу у римлян куда чаще, чем у германцев.

Спустя некоторое время голос, который, как догадывался Арминий, принадлежал Вару, спросил:

— Что ж, забота о прикрытии лежит на тебе, так ведь, Нумоний?

— Так точно, командир, — отозвался другой римлянин. — Я усилю патрули. У меня и мышь не проскочит, обещаю.

— Я и не беспокоюсь. Знаю, что ты за всем присмотришь, — произнес первый голос. — А сейчас мне нужно потолковать с тем человеком, который сбежал с девушкой.

Раздался вздох, словно Арминий не стоил того, чтобы тратить на него время.

— Уверен, командир, ты как следует с ним разберешься, — заявил Нумоний, и Арминий чуть было не прыснул.

Римские подчиненные так открыто льстили своим начальникам, что германцев чуть не тошнило от этого. Если начальники верили столь беззастенчивой лести, они были сущими дураками.

Но вряд ли народ, которым командовали одни глупцы, смог бы создать ту грозную, победоносную армию, в которой служил Арминий; армию, разбившую укрепленный лагерь в самом сердце Германии. Значит, высокопоставленные римляне не могли верить всей этой подхалимской чепухе… Но тогда оставалось непонятным, зачем ее вообще произносили.

Единственный приходивший на ум правдоподобный ответ заключался в том, что римляне не считали себя великими, пока не получали признание со стороны других людей. Германец черпал чувство собственного достоинства в себе самом, римлянин же нуждался в одобрении со стороны. Ему нужно было слышать от окружающих, какой он чудесный малый, какой умный и храбрый. Тогда римлянин кивал, улыбался (разумеется, скромно) и говорил:

— Да, вообще-то я такой. Как мило, что вы это заметили.

Из-за перегородки вышел Нумоний: поджарый, невысокий, кривоногий — в нем с первого взгляда можно было узнать кавалериста. Он одарил Арминия кивком одновременно и небрежным, и вполне дружелюбным.

— Наместник скоро тебя примет.

— Спасибо, — отозвался Арминий.

Было бы невежливо признаться, что он подслушал чужой разговор; впрочем, на сей счет понятия германцев не слишком отличались от понятий римлян.

Аристокл торопливо удалился за перегородку, и оттуда донеслась греческая речь. В лагерях и казармах Арминий выучил пару ругательств на этом языке, но разговаривать на нем, разумеется, не умел. Потом раб вернулся и с весьма важным видом объявил, что имеет честь пригласить посетителя предстать перед наместником.

Арминий поблагодарил, хотя про себя подумал: «Давно пора!»

Многие из его соотечественников наверняка сказали бы это вслух. До того как Арминий отправился в Паннонию учиться римским обычаям, он сам, скорее всего, поступил бы так же. Но теперь, худо-бедно усвоив эти обычаи, германец собирался как можно выгодней воспользоваться приобретенными знаниями.

Публий Квинтилий Вар сидел в кресле со спинкой (в таких креслах восседали только по-настоящему важные персоны) и при появлении Арминия не встал. Германец приветствовал его по-военному, вытянувшись в струнку и выбросив вверх сжатый кулак правой руки.

Улыбнувшись, Вар жестом указал Арминию на табурет.

— Стало быть, ты тот самый молодой человек, который по уши влюбился и украл свою красотку, а? — сказал Вар.

Германец не понял — то ли над ним смеются, то ли предлагают посмеяться вместе. С римлянами у него нередко так бывало: вроде бы каждое их слово понятно, но поди уразумей, что они имеют в виду?

Так или иначе, Арминий решил говорить напрямик:

— Вовсе нет, командир. Все было не так. Сегест обещал девушку мне. Когда он забрал ее у меня и решил отдать Тадрасу, он тем самым нанес мне оскорбление.

• Предыдущая
• 19/84
• Следующая