Москва слезам не верит - Черных Валентин Константинович - Страница 53

• Предыдущая
• 53/93
• Следующая

– Мы знаем все, но еще не все можем. Но после Брежнева придет наш человек, и он сможет остановить этот процесс.

– Но Брежнев может прожить еще лет двадцать!

– Он проживет не больше двух. А насчет сбережений подумай. Во времена перемен умные люди не копили деньги, а вкладывали их в вечные ценности.

– А что такое вечные ценности?

– Антиквариат, он чем старше, тем дороже. Картины хороших художников, драгоценные камни…

– А у тебя они есть? – напрямую спросила Людмила.

– Есть, – признался Еровшин. – Немного, но достаточно, чтобы выжить мне, моей семье и тебе.

Но ты-то не вечен, подумала Людмила. Еровшин последние годы болел и уже несколько раз лежал в госпитале КГБ.

– Я бы хотела часть своих сбережений во что-нибудь вложить, ты скажешь куда?

– Я тебя познакомлю с человеком, который тебе даст советы лучше, чем я. Я сам у него консультируюсь.

Еровшин познакомил ее с Келлерманом, старым евреем-ювелиром. Он уже не работал как ювелир, но иногда реставрировал драгоценности. Людмила у него купила брошь с бриллиантами, золотую табакерку времен императрицы Екатерины. Все стоило дорого – на это ушло больше половины ее сбережений. Она вдруг поняла, что нужен богатый муж или хотя бы богатый любовник. Муж лучше, надежнее. Она бы даже не стала ему изменять. Но никто не подворачивался.

Она по-прежнему встречалась со своим доктором наук. Обычно в воскресенье он теперь приходил к ней – она так и не могла наладить отношения с его ротвейлершей Груней. Когда они садились рядом, Груня протискивалась между ними, а когда Людмила что-то рассказывала и жестикулировала, Груня следила за каждым ее жестом, готовая мгновенно броситься, если рука Людмилы приближалась к хозяину. Людмила приносила собаке мясо. Груня брала мясо из ее рук и ворчала: не прощая Людмиле, что не может удержаться и берет мясо из ее рук. Когда они закрывались в спальне, Груня ложилась у порога и тихо подвывала. Он нервничал, и у него не всегда получалось.

Недавно у нее возник новый роман – с кинорежиссером, сравнительно молодым, почти ее ровесником. Он привез вещи в химчистку, и Людмила вычислила его семью. Жена высокая, тонкая, сорок четвертого размера, сын подросток – она определила это по курткам и брюкам. Режиссер приехал за своими вещами к концу смены.

– Если вам недалеко, я вас могу подвезти, – предложил он.

– А если далеко? – улыбнулась Людмила.

– Все равно подвезу.

Через три минуты он остановился у подъезда ее дома.

– А я живу на соседней улице, – признался режиссер.

– Я знаю.

– Откуда? – удивился режиссер.

– Из квитанции. Еще я знаю, что у вас молодая жена, стройная, высокая, рост сто семьдесят – сто семьдесят пять. Сын четырнадцати лет.

– Но этого в квитанции нет.

– Это по вещам, которые вы сдавали.

– Ну и глаз! – восхитился режиссер. – Поразительная женщина! Может быть, вы меня пригласите на чашку чая?

Начиналось все как обычно. Выпили по чашке чая, он обнял ее, она отвела его руки и сказала:

– Я в ванную.

Когда она вышла из ванной, он спросил:

– Теперь моя очередь?

– Слева – свежее синее полотенце.

У него была одна особенность – он непрерывно все комментировал: восхищался ее бедрами, грудью, кожей. Потом, когда она отдыхала, сварил кофе, принес ей в постель, предложил «Мальборо». Уходя, он произнес:

– Извини, я не рассчитывал на эту прекрасную встречу, у меня нет никакого подарка. Может быть, ты купишь сама, а потом покажешь мне. – И положил сто рублей.

В следующий раз она показала ему духи, которые ей подарил доктор наук.

– Замечательные духи, – похвалил режиссер. – Следующие тебе понадобятся не скоро, поэтому купи себе что захочется, – снова оставил сто рублей.

Он заходил не чаще раза в неделю, почему-то предпочитал пятницы, это и ее устраивало. С доктором наук она встречалась в воскресенье. Деньги, которые оставлял режиссер, в конце месяца Людмила относила в сберегательную кассу. У нее установились вполне партнерские отношения с Келлерманом. В химчистку заходили старушки, жившие раньше на Арбате и переселенные после реконструкции в новые окраинные микрорайоны. Людмила быстро сходилась с людьми и вызывала доверие. Одна из старушек доверительно ей сообщила, что у нее есть несколько этюдов Кустодиева и она уступила бы их недорого тому, кто интересуется живописью. Людмила отвезла старушку к Келлерману. Тот за три рисунка дал старушке две тысячи рублей – пенсия почти за три года. Келлерман, всегда в сером твидовом костюме с синим шерстяным галстуком, в ослепительно белой сорочке, черных английских ботинках, после ухода старушки предложил Людмиле кофе.

– Людмила, – радовался он, – у тебя есть дар привлекать людей. Эти этюды Кустодиева сегодня стоят тысяч двадцать.

– Две «Волги», – прикинула Людмила.

– Запомни, – посоветовал Келлерман, – вкладывать деньги в автомобили, в радиоаппаратуру нет смысла. С каждым годом появляются новые модели, а старые резко дешевеют. Дорожает только антиквариат. Через год наш Кустодиев будет стоить в два раза дороже.

Келлерман протянул Людмиле один из рисунков.

– Это тебе комиссионные. И для начала. И вообще. Присматривайся к интеллигентным старушкам.

– А к старичкам?

– Их мало. Их выбили на войнах, они перемерли в лагерях, а старушки живут. И у старушек всегда есть что-то в заначках. Старушки бережливы.

– Мне эту бабулю жалко. Вы ей дали в десять раз меньше.

– Больше ей никто бы не дал. К тому же ей осталось немного. Чуть больше года. У нее эмфизема легких.

Старушка жаловалась Людмиле на здоровье и рассказывала об эмфиземе.

– А как вы определили болезнь? – удивилась Людмила.

– Я специалист по старине, – усмехнулся Келлерман.

Так Людмила начала собирать живопись. Она стала читать монографии о художниках и, проживя в Москве больше пятнадцати лет, впервые съездила в Третьяковскую галерею. Ее вполне устраивала жизнь, которую она сама себе создала, беспокоило единственное: ей по-прежнему хотелось замуж. Но по-настоящему. И, может быть, даже родить ребенка. Из трех любовников никто не хотел жениться. С режиссером было приятно и весело. Он пригласил ее на премьеру своего фильма в Дом кино. Фильм о детях и военной игре «Зарница». Режиссер работал на студии детских и юношеских фильмов. Посмотрев фильм и послушав разговоры в фойе, Людмила поняла, что ее любовник средний, но крепкий профессионал. Доктор наук научил ее разбираться в кино, и она спросила режиссера:

– Зачем ты снимаешь про детей? Сними нормальный детектив. У тебя есть темп, ничего не затянуто.

– Я работаю на детской студии. К тому же нужен сценарий. Еще нужно, чтобы сценарист отдал этот сценарий только мне и никому другому. И еще чтобы сценарий утвердили в Министерстве внутренних дел. А это все – связи, которых у меня нет.

Людмила ничего не стала обещать, но поговорила с Еровшиным.

– Ты очень хочешь ему помочь? – поинтересовался Еровшин.

– Не так чтобы уж очень, – честно призналась Людмила, – но после окончания фильма он получил постановочное вознаграждение (так это у них называется) и купил мне дубленку.

Людмила была абсолютно откровенна с Еровшиным. Он не ревновал, расспрашивал о подробностях, она обсуждала с ним свои шансы на замужество и с режиссером, и с доктором наук, и они пришли к выводу, что никаких шансов нет.

– Хорошо, – кивнул Еровшин, – я подумаю, как ему помочь.

Через неделю он ей позвонил.

– В субботу встретимся в ресторане Дома кино в восемнадцать часов.

Еровшин все помнил: и что режиссер обычно приходит к ней по пятницам, и что у них односторонняя связь – звонит только он, у нее не было его номера телефона.

В пятницу Людмила сообщила режиссеру:

– Завтра в шесть тебе надо встретиться с одним человеком, который поможет с постановкой детектива.

– Кто он?

– Он из КГБ, – ответила она и добавила: – Мой родственник.

– А как я его узнаю?

– Я узнаю.

• Предыдущая
• 53/93
• Следующая