Москва слезам не верит - Черных Валентин Константинович - Страница 6

• Предыдущая
• 6/93
• Следующая

Людмила сделала еще несколько попыток попасть в Дом кино, ей не удалось, и они двинулись в обратный путь. И тут они услышали, как через громкоговоритель объявили:

– Машину боливийского посла – к подъезду.

Они свернули на улицу Герцена. Мягко подкатил приземистый, почти распластанный по земле «форд». Из подъезда посольства вышел темноволосый господин с дородной женщиной в блестящем платье. И снова громкоговоритель потребовал:

– Машину военно-морского атташе, командора…

Далее следовала непонятная, довольно длинная фамилия.

– Как, как его фамилия? – не поняла Катерина.

– Фамилия не имеет значения, – отмахнулась Людмила.

Она наслаждалась блеском никеля на машинах, сиянием драгоценностей на женщинах, сверканием орденов на мундирах.

– Вот это – настоящее, – восхитилась Людмила.

– Что настоящее? – не поняла Катерина.

– Все это!

– Ну да, – возразила Катерина. – Я недавно в оперетту ходила. Там точно такие же мундиры и платья показывали.

– Ну и дура же ты! – хмыкнула Людмила. – Именно это и есть жизнь. Настоящая жизнь. Для этой жизни мы в Москву и приехали, потому что Москва сегодня – большая лотерея. Можно выиграть сразу и по-крупному. Москва – это… это дипломаты, внешторговцы, ученые, художники, артисты, писатели – и все это мужчины.

– Ну и что?

– А мы – женщины!

– А мы-то зачем нужны этим писателям, дипломатам, артистам? – удивилась Катерина. – У них свои женщины есть.

– А мы не хуже ихних.

– А где мы дипломатов и артистов встретим? – трезво рассудила Катерина. – Они на хлебозаводе и галантерейной фабрике не работают.

– Да, – подтвердила Людмила. – Ты смотришь в самый корень. Главный вопрос: где найти? А везде! Приходится быть щукой с раскрытой пастью. Чтобы твой карась не проплыл мимо тебя. Надо быть всегда наготове, чтобы схватить его. Ты почитай книги. Во всем мире в столицы приезжают молодые, чтобы завоевать их. Мужики идут одним путем, мы другим.

– А мы каким? – спросила Катерина.

– У нас один путь. Через мужиков. Мы им нужны. Так природа устроила. Я тебе столько раз твердила: не вяжись с лимитой. Замуж надо выходить за москвичей. Ух, как я их ненавижу!

– Кого? – не поняла Катерина.

– Москвичей! Но они выбирают. Они – как дворяне, которые захотят или не захотят жениться на нас, барышнях-крестьянках. Им такое право дало это сволочное государство. Оно им дало прописку. Они рождаются сразу с пропиской. Это их главная привилегия. И даже если они живут в коммуналках, у них есть своя площадь. Они могут переходить с работы на работу, их никто не выкинет из общежития, как нас. Они могут даже временно не работать. Переждать, выбрать. Деньги? У них есть родители, которые всегда помогут. Они не работают на этих черных, грязных, тяжелых работах, как лимита. Сидят в теплых конторах, торгуют в магазинах и презирают нас. За что? За то, что мы работаем на них. За то, что мы бесправные рабы! У нас нет выхода из рабства, кроме как замуж. Мы должны выходить за этих колченогих, дутых идиотов!

– Нет уж, – подумав, решила Катерина, – это не для меня. Лучше обратно в Красногородск.

– Фигушки! – выкрикнула вдруг Людмила. На них стали оборачиваться, и она заговорила чуть тише, но все так же темпераментно. – Нет уж, я выйду замуж за колченогого, за идиота, за старого пердуна. Я пропишусь. Если надо, я потерплю. А потом разойдусь и разменяю квартиру. Пусть даже в коммуналку, но чтобы постоянная прописка. Потом можно поднакопить денег и обменяться на отдельную, приплатив конечно. Вся Москва против нас, а мы против нее. Кто кого! Мы все равно победим.

– Почему? – спросила Катерина.

– А потому, что нам отступать некуда.

– Ты как герои панфиловцы, – рассмеялась Катерина. – Велика Россия, а отступать некуда.

– А я и не отступлю, – подтвердила Людмила. – Сучья Москва еще будет меня уважать. У меня будет все, что имеют московские выродки.

Они шли по Москве. В квартирах уже зажигались огни. Окна были открыты, дома за день нагрелись в июльскую жару. В квартирах двигались мужчины в майках, за одним из окон женщина лежала на диване и читала книгу. Светились экраны телевизоров. Нет, размышляла Катерина, успокаивая себя, совсем не обязательно выходить замуж за старика. Она закончит институт, ее распределят на работу, как молодому специалисту ей вначале, конечно, выделят комнату в общежитии. Дальнейшую свою жизнь она представить пока не могла.

Общежитие просыпалось рано.

Блондинки, брюнетки, худенькие, полные, выбегали из подъезда общежития, поеживаясь от утренней свежести, бежали к автобусной остановке. У остановки на лавочке в этот утренний час всегда сидел пожилой мужчина, а невдалеке от него гулял старый толстый фокстерьер. К мужчине привыкли, с ним здоровались, хотя никто не знал, кто он и где живет. Он отвечал на все приветствия, а тех, кто уже долго жил в общежитии, называл по именам.

Катерина поздоровалась с ним, мужчина приподнял кепку. Никто не задумывался, почему он здесь сидит каждое утро. Он выгуливал собаку, но выгуливать ведь можно и в других, более удобных местах. Катерине он казался стариком.

…Через двадцать лет, когда она уже стала директором комбината химволокна, она как-то утром проезжала мимо своего бывшего общежития, увидела стайку девушек на остановке и попросила шофера остановиться. Ничего не изменилось. Только общежитие перекрасили в зеленый цвет. А невдалеке от остановки сидел все тот же старик. Он почти не изменился, только поседел и подсох. И фокстерьер был таким же толстым и старым. Но ведь прошло двадцать лет, подсчитала она. Значит, старику тогда было не так уж и много лет, та собака, конечно, умерла, это – другая собака, а может быть, уже третья, собачий век короток. И девушки из общежития другие…

Что влекло сюда старика? И она вдруг поняла: старик получал удовольствие, рассматривая юных женщин. Такого не увидишь больше нигде: одновременно так много молодых женщин.

Один знакомый Катерины говорил: «Я люблю всех молодых женщин. Я бы и эту, и эту, и ту. Я хотел бы переспать со всеми. У этой такая замечательная грудь, у этой замечательная подпрыгивающая попка». Катерине это казалось непонятным. Попка и есть попка. У мужчин она замечала небритость, мятые лацканы пиджаков, стоптанные каблуки ботинок, тусклые, засаленные галстуки. Она уже не обращала внимания ни на лицо, ни на фигуру, если видела плохо сшитый костюм, несвежую рубашку. В толпе она могла выделить только одного, и то если он сам отличал ее взглядом, если показывал свою заинтересованность. Ее подруги по общежитию мечтали познакомиться с высоким и красивым. Для нее рост не имел значения. Ей, конечно, нравились высокие мужчины – когда идешь с высоким, на тебя обращают внимание, – но нравились и плотные, коренастые, если от них исходила сила и уверенность. И это всегда был один. Только один.

…У Катерины будет несколько любовников и ни одного мужа, но это все потом, в те двадцать лет, которые еще впереди.

А пока она и Людмила протиснулись в переполненный автобус.

Стройка, где работала Антонина, была невдалеке от общежития. Микрорайон застраивался уже несколько лет.

Антонина дошла до блочного двенадцатиэтажного дома с одним подъездом, поднялась на шестой этаж – лифт еще не работал, – приготовила инструменты.

Ее напарница Полина, как всегда, опаздывала, но опоздать на стройку было невозможно: придя, мужчины курили, готовили инструменты и, хотя смена начиналась в семь утра, раньше восьми к работе не приступали.

Полина добралась до шестого этажа и села перекурить на площадке. Наверху, на седьмом этаже, курили электрики. Иванов – сорокалетний, широкоплечий, с кривоватыми ногами (он всегда ходил в зеленых армейских галифе и брезентовых сапогах), Николай – в чистом комбинезоне, такие выдавали авиационным механикам, и запасливый Николай привез их несколько из армии, и Борщ – тридцатилетний электрик, имени которого никто не запоминал, потому что нормальная украинская фамилия была редкостной и необычной для русских и его все звали по фамилии. Электрики говорили о женщинах. Борщ спросил Иванова:

• Предыдущая
• 6/93
• Следующая