Пепел острога - Самаров Сергей Васильевич - Страница 1

Костер ярко горел, сильно потрескивал и пощелкивал, и в ночное небо при каждом новом щелчке взвивались снопы искр. Чуть в стороне от большого костра горело несколько костров поменьше, и все они подражали большому, все они свои искры посылали ввысь.

Тишина полной не была, часто нарушалась. Даже если люди сами не производят большого шума, они своим присутствием будоражат ночную природу. И шумит она. Особенно стараются ночные цикады, беспокойные от огня костров. И ночные птицы то в одной, то в другой стороне издают свои визгливые пронзительные крики. Ночные птицы всегда почему-то кричат визгливо. Но люди беречь тишину и не старались.

Золоченые драконы на носах трех больших драккаров, вытащенных далеко на песчаную косу, сверкали в свете костров кроваво-красными хищными отливами. Но аппетит драконов был, видимо, удовлетворен раньше, и потому отблески казались слегка спящими, какими и положено им было быть в сытой ночи. А об удовлетворенном аппетите время от времени напоминал женский или детский плач, доносящийся из чрева прожорливых драконов, то есть из самих драккаров. Такой же плач порой раздавался и от костра, горящего в стороне, в дальнем конце песчаной косы. Часть пленников была еще на берегу, под присмотром диковатых воинов, носящих поверх доспехов лохматые шкуры и прикрывающих головы рогатыми шлемами. Эти воины ногами, кулаками, а то и рукоятками мечей или черенками топоров подталкивали женщин и детей ближе к большому костру, где кузнец заклепывал у них на шеях металлические ошейники рабов, через кольца которых продевалась цепь. Мужчин среди пленников не было ни одного. Те мужчины, что встретились воинам в этой земле, погибли достойно, до последнего вздоха и до последнего удара защищая свои и соседские дома, но было их слишком мало, чтобы они смогли все же эти дома защитить. Теперь место их гибели и ночную стоянку пришельцев разделяло уже дневное расстояние. И пленников, которых раньше на драккары просто согнали, следовало уже скрепить цепью, чтобы исключить возможность побега. Это было дело хлопотное, но обязательное.

Большая часть воинов, приплывших на драккарах, уже спала, устроившись вокруг костров или прямо на берегу. Неприхотливые, сильные и презирающие удобства, они могли устроиться где угодно и в любых условиях, и только рогатые шлемы, часто помятые мечами врагов, бросали рядом с собой прямо на землю. Доспехи, выполняя команду, в этот раз никто не снял, потому что от сожженного накануне острога было слишком недалеко, и туда вот-вот могли подойти местные воины, которые наверняка бросятся в погоню, если, конечно, смогут, потому что их там тоже поджидают жаждущие крови и алчные до нее мечи, копья и топоры. Но кто знает, как поведут себя обиженные местные жители и какой дорогой они подойдут к месту, которое еще недавно было их домом. Они могут и избежать встречи с засадой. И тогда будут в состоянии отправиться в погоню. И даже берегом, сокращая путь, а не по реке, делающей здесь своим руслом большую излучину. Местные скорые пути местным жителям хорошо знакомы. И потому прозвучал приказ ярла – спать в доспехах. Это, впрочем, привычное для набегов состояние, и приказ ни у кого не вызвал удивления. Воинам не нужно было никакого укрытия, и ночевка на свежем воздухе была для них делом обычным. Даже в открытом море, где ночные туманы никогда тепла не несут, они спали, укрываясь только шкурами, надетыми поверх доспехов, и устроившись в тесноте драккара. А здесь можно было и ноги вытянуть, и даже место найти помягче, на траве или на песке.

На берегу, чуть в стороне от драккаров, стояла только пара остроконечных палаток-шатров. Первый шатер, красный и расшитый золотым животным орнаментом, любимым скандинавами, тоже светился в отблесках костра и был чем-то схожим с носами драккаров. Второй шатер, синий, без орнаментов, скучно стоял в стороне от всех, и даже от костра в стороне, и потому в ночи казался полностью черным. Но если у первого перед входом расположились двое полностью вооруженных часовых, хмуро смотрящих окрест из-под рогатых шлемов, то у синего шатра не было никого, и даже воины не устроились на ночь рядом по каким-то непонятным непосвященному причинам, старательно выдерживая дистанцию от этого места.

В самом синем шатре горел медный походный очаг, выставляемый на металлической треноге, и свет этого очага красно-желтой неровной и неверной полосой выходил из-под полога и ложился на серый песок берега. Время от времени какая-то тень перекрывала полоску света, и было понятно, что по шатру кто-то ходит. Наконец полог слегка отодвинулся под чьей-то рукой, и в ночь посмотрело немолодое темное лицо с бритым до синевы подбородком, что отличало это лицо от лиц всех усыпавших берег бородатых воинов.

– Эй, кто там есть поблизости… – крикнул человек властно.

Но, несмотря на властность тона, никто на его зов не отозвался. И тогда хозяин шатра просто махнул рукой в сторону лежащих на земле человеческих фигур, и тут же один из воинов вскочил, словно от сильного удара, и стал озираться по сторонам, и даже руку на рукоятку меча положил.

– Это я тебя зову… – сказал человек из шатра. – Приведи ко мне конунга… И быстро…

Воин знал, что такие приказы следует выполнять незамедлительно, и побежал, тяжело ступая по вязкому песку к красному золоченому шатру, где сказал что-то воинам у входа. Один из часовых тут же громко кашлянул, предупреждая, и, только выждав несколько мгновений, не отгибая полог, сказал десяток негромких слов. Но заходить в шатер не решился.

Из шатра что-то тихо ответили. А еще через мгновение красный полог отогнулся полностью, показывая, что очаг горел и здесь, и в ночь выступил высокий немолодой воин в богатых византийских доспехах, блеснувших в свете костра затейливым позолоченным узором. Длинные соломенного цвета волосы прямыми линиями спускались воину на плечи и не закрывали лица, отчего под бликами недалекого костра сразу красным светом озарился обезображивающий лицо шрам, проходящий через глаз и глубоко рассекающий щеку. Воин видеть мог только одним глазом, но его самого, привычного к этому, собственное уродство ничуть не смущало, а до других ему было дела мало. Единственный глаз светился холодным стальным высокомерием и презрением ко всему окружающему, что при свете костра, делающего черты лица более острыми, было заметно даже лучше, чем при дневном освещении.

Где-то в небе над лагерем опять противно и визгливо прокричала ночная охотница сова. Но пожилой воин в небо не посмотрел, он к таким звукам привык и не считал нужным обращать внимание ни на что, кроме звона оружия или золотых и серебряных монет, к чему имел некоторое пристрастие.

Не задерживаясь в лагере и даже не интересуясь, что там происходит, воин напрямую прошел к синему шатру и, осознавая свой сан, вошел в него без предупреждения. Хозяин шатра, сидящий на медвежьей шкуре перед несколькими раскрытыми книгами с толстыми пергаментными страницами, уже ждал ночного гостя. Однако не проявил к нему особого почтения, какое проявляли простые воины, и жестом предложил конунгу сесть на другие шкуры, брошенные рядом. Воин сначала сел, потом даже прилег на локоть и с отвращением отодвинул от себя ближайшую из тяжелых книг, словно она своим запахом, слегка отдающим тленом, отравляла ему дыхание. Книги были и в самом деле ветхими и имели собственный непонятный для воина запах. Ноздри воина больше привыкли к запаху пота и крови, а все другие запахи он презирал, как презирал крик совы, потому что ее охота не могла сравниться по своему размаху с его охотой и ее добыча не шла в сравнение с добычей его.

– И что ты, Гунналуг, мне скажешь? Как там дела обстоят?

Тот, кого назвали Гунналугом, человек с бритым подбородком, усмехнулся:

– Я скажу, ярл, что тебя ждут, видимо, осложнения… Твои три драккара проплутали в тумане и не успели перекрыть вовремя устье Ловати. И сейчас мальчишка уже подплывает к месту…