1612 год - Евдокимов Дмитрий Валентинович - Страница 30
- Предыдущая
- 30/102
- Следующая
Вернувшись в стан, Пожарский и его воины застали страшную картину. Всех пленных, кроме поляков, Мстиславский приказал немедленно казнить. Вешали везде: на воротах домов, в амбарах, на деревьях. По всей деревне раскачивались, свесив буйные головы, комарицкие мужики да казаки. А стрельцы, по приказу воеводы, стреляли в повешенных из пищалей, упражняясь в меткости. Пожарский пришпорил лошадь, торопясь отъехать от места казни: ему не по нутру была такая жестокость. Наутро польских гусар, взятых в плен, повезли в Москву, порадовать царя-батюшку. С сеунчем о славной победе был отправлен Михаил Борисович Шеин. Вез он в подарок царю и брошенное при бегстве позолоченное тяжелое копье самозванца с тремя пышными белыми перьями. На казни пленных воеводы не успокоились. Мстиславский отдал мятежную Комарицкую волость на разграбление касимовским татарам хана Исента, входившим в состав основного полка. Когда через несколько дней армия Мстиславского неторопливо двинулась к Рыльску, куда бежал самозванец, Пожарский с ужасом видел опустошенные деревни, где на подворьях, обильно раскрасив белый снег алой кровью, валялись разрубленные трупы не только мужчин и женщин, но даже грудных младенцев.
Наконец войско Мстиславского достигло Рыльска. Самозванца здесь уже не было, крепость оборонял князь Долгорукий, один из первых присягнувший «прирожденному государю». Переговоры с ним ни к чему не привели, жители, устрашенные зверством царских войск, наотрез отказались сдаться добровольно. Артиллерия открыла беспрерывный обстрел крепостных стен, длившийся две недели. Однако и это не сломило боевой дух обороняющихся, они успешно отразили штурм, затеянный Мстиславским, к слову сказать, и царские стрельцы лезли на стены без всякой охоты, только из-под палки. Никому не хотелось гибнуть зря.
В войсках все больше возникал ропот. Многие прямо говорили об измене воевод, тайно ведущих переговоры с царевичем. Целые отряды провинциальных дворян стали покидать лагерь, отправляясь домой, в свои поместья.
Воевода Мстиславский, видя, что войска его начинают таять как апрельский снег, снял осаду и двинулся в обратную сторону, к Севску. Здесь совет воевод в составе Мстиславского, братьев Шуйских и Голицына принял неожиданное решение: вывести армию из «бунташной» волости, где, несмотря на лютые казни, народ не успокаивался, нападая на обозы и отставшие малочисленные отряды, а служилых дворян отпустить домой до лета. Деи, войско самозванца разгромлено, да и сам он, по слухам, ушел с остатками панов и казаков в Литву.
Однако не успела армия отойти от Севска, как в ставку прибыли важные гости из Москвы: князь Петр Шереметев и дьяк Афанасий Власьев. Собравшийся было в отъезд со своими дружинниками Дмитрий Пожарский решил навестить старого знакомого, чтобы доподлинно узнать, что происходит. Дьяк, вернувшийся вечером с переговоров с боярами, принял князя приветливо, обнял, провел в свой шатер, предложил ковшик крепкого меда из своей сулейки.
— Что слышно в Москве? — спросил Пожарский, поблагодарив за угощение.
— Гневается наш царь-батюшка на Мстиславского. Велел нам от его имени попенять воеводам за роспуск воинства и строжайше запретить.
Пожарский покачал головой:
— Роптать дворяне начнут, ведь три месяца воюем. И все как-то бестолково. В поле самозванца разгромили, а Рыльск взять не смогли. Не узнаю я наших военачальников Мстиславского да Шуйских, уж больно робки стали. Стареют, что ли?
Дьяк хитро прищурился, снова протягивая ковшичек гостю:
— Не в старости дело.
— А в чем же тогда?
— Сомневаются бояре… не против ли законного наследника свои сабли подняли.
Пожарский аж поперхнулся:
— Так ведь доподлинно известно, что самозванец — беглый монах Гришка!
— Откуда тебе это известно? — снова испытующе прищурился Власьев.
— Как откуда? Из царских грамот, вестимо.
Афанасий сторожко прислушался, не ходит ли кто около шатра, потом перешел на жаркий шепот:
— Государь тайно послал в Путивль, где царевич обретается, трех монахов Чудова монастыря, что Отрепьева доподлинно знают…
— Ну и что?
— На днях монахи прислали письмо оттуда. Пишут, мол, показал им всепарадно царевич доподлинного Григория Отрепьева. Тот тайно сидел в Самборе, у Мнишека. А когда молва пошла, будто царевич и Гришка одно и то же лицо, царевич и велел доставить его в Путивль.
— Так ведь доподлинно известно, что царевич Угличский зарезался…
Афанасий покачал головой и снова шепнул, прямо в ухо:
— Сам Борис сомневается, понял? От страха совсем ума лишился. Мстиславскому в случае поимки царевича дочь Ксению в жены пообещал и еще додумался — самых своих лютых недругов, Шуйских да Голицыных, вместо того чтобы глаз с них не спускать, отослал из Москвы к войску. Ведь здесь, вдали от Сеньки Годунова, им легче договориться. И дворец свой без охраны оставил. Сначала телохранителей-немцев сюда прислал, а сейчас последних дворцовых слуг лишился: под Кромы послал отряд Федьки Шереметева из своих охотников, псарей, сенных, подключников, чарошников, сытников, трубников. Без самых верных ему людей остался.
— Под Кромы? — переспросил Пожарский. — Почему?
— Потому что Кромы — ключевой город. Его царевичу не миновать, коль на Москву пойдет. Мы привезли приказ Мстиславского — со всеми полками идти тоже туда, да бояре спорят. Видать, не хотят новой встречи с царевичем.
— Неужто измена? — жарко воскликнул Пожарский. Дьяк испуганно закрыл ему рот пухлой ладошкой и снова жарко зашептал в ухо:
— А если это законный наследник?
— Но Бориса всем Земским собором избирали…
— Собор — видимость одна. Все знают, что Бориса царем сделали патриарх Иов да сестрица его, жена покойного Федора. Боярская дума была вся против. Думаешь, бояре это забыли? Вот сейчас они и юлят, смотрят, на чью сторону переметнуться, а некоторые уже присягу царевичу дали. Он еще не на престоле, а уже чины придворные раздает. Кстати, и «дружок» твой, Бориска Лыков, уже у него при дворе.
— Как так? — изумился Дмитрий. — Он же был воеводой в Белгороде?
— Был, да сплыл, — рассмеялся Власьев. — Говорят, повязали его стрельцы дворовые да прямиком в Путивль и доставили. А может, и сам перебег.
— Иудина душа, — убежденно сказал Пожарский. — А мне бояре не захотели выдать его голову за матушку. Ох, встретиться бы мне с ним в открытом поле!
…3 февраля [43]ночью старец Филарет старца Иринарха бранил, с посохом к нему прискакивал, из кельи его выслал вон и в келью ему к себе ходить никуда не велел; а живет старец Филарет не по монастырскому чину… смеется неведомо чему… и говорит им: «Увидите, каков я вперед буду!»
…Если ограда около монастыря худа, то ты велел бы ограду поделать… и между кельями двери заделать… а незнакомых людей ты бы к себе не пускал, и нигде бы старец Филарет с прихожими людьми не сходился.
…Кромы оказались еще более крепким орешком, чем Рыльск. Здесь в осаде сидел знаменитый атаман Андрей Корела с верными ему донцами. В Кромы своего самого надежного и верного соратника направил царевич еще до Добрыничского сражения, преследуя далеко идущие цели: ведь через эту небольшую крепость с бревенчатыми стенами лежал путь через Орел и Тулу к вожделенному московскому престолу.
Федор Шереметев с многотысячным отрядом придворного воинства потерпел позорное поражение от шести сотен казаков. Что и говорить — псари да виночерпии были приближены к царю отнюдь не за успехи в бранном деле. Во время ночных вылазок казаков они мгновенно впадали в панику и бежали без оглядки, так что наутро воеводе нелегко было вновь собрать свое воинство. Не помогала и мощная артиллерия, в том числе и знаменитая пушка «Лев Слободской», присланная из Москвы. Как только начиналась канонада, казаки быстро скрывались в глубоких подземных ходах, поэтому огромные ядра не достигали цели. Но стоило царским воинам вновь пойти на приступ, как казаки, забравшись на стены, открывали меткий прицельный огонь, усеивая подступы к крепости трупами противника. Взгромоздясь на стены, казаки выкрикивали вслед отступавшим обидные ругательства. А порой на валу показывались и пьяные бабенки, спутницы казаков, с бесстыдно задранными подолами.
43
По старому стилю.
- Предыдущая
- 30/102
- Следующая