Кто-то должен умереть - Малышева Анна Витальевна - Страница 47

• Предыдущая
• 47/71
• Следующая

– Зачем тебе это?

– Как зачем? Зачем вообще люди женятся? – возражала слегка сбитая с толку невеста. – Почему ты против?

– Я не понимаю! Ты уже не девочка, пора бы задуматься… Что хорошего вышло в первый раз? Теперь повторяешь…

Мария гневно дергала плечом и говорила, что не собирается никому отдавать отчета в своих поступках. Да, она в самом деле давно уже не девочка и тем самым, кажется, вполне заслужила некоторую самостоятельность.

Но мать начинала плакать медленными жалостными слезами, и женщина, котора считала себя вполне взрослой, мгновенно становилась маленькой девочкой и ластилась к родительнице:

– Мамочка, зачем… Ты же совсем его не знаешь!

– А ты-то знаешь?

Мария опускала ресницы и ответа не давала. Борис торопился – она медлила. Он настаивал – она молча сопротивлялась. Все шло по плану, но этот план составляла не она. Это ее тревожило.

– Мамочка, не переживай. В конце концов, в этой стране еще существует развод.

– В том-то и дело, что не существует, – мать вытирала щеки и с мольбой вглядывалась в лицо дочери. – Неужели ты не понимаешь?

– Да чего?

– Я верила, что ты серьезно относишься к браку. Первый блин комом – бывает. Но этот твой Борис… Ты могла бы отнестись немного серьезнее… Подумай – а вдруг придется расстаться? Он не кажется мне хорошим человеком…

И тут Мария вскакивала. Она до крови, до ссадин кусала губы, стараясь удержать на них слова, которые так и рвались наружу. Да, ее родителям хотелось бы, без сомнения, чтобы она навеки осталась в одиночестве. Ведь это удобно – ох, куда как удобно! Никаких проблем! Никаких внуков! Дочь-монашка, работяга, заезженная кляча! Мария подозревала, что ее мать, такую же загнанную, посеревшую от бытовых проблем женщину, которой на глазах становилась она сама, чрезвычайно возмущало, что дочь вдруг переменилась. Обрела счастье, потеряв волю. Обрела женственность, утратив самостоятельность. Стала тем, чем так и не сумела стать мать, дожив до пятидесяти с лишним лет.

– Я счастлива с ним, – жестко говорила Мария, вглядываясь в серые глаза матери – очень похожие на ее собственные.

– Нет. Он тебя подавляет.

– Не вздумай становиться между нами!

– Хорошо, – шепотом отвечала та, поднимаясь с кровати и как-то брезгливо оглядывая это ложе, на котором, как легко было догадаться, и протекал скоропалительный роман. – Я не буду вмешиваться. Но запомни: если он тебя бросит, не стану утешать.

– И не нужно!

– Господи, – мать обернулась и в последний раз оценила изможденное, искаженное яростью лицо дочери.

– В самом деле, зачем я впутываюсь… Мы придем на свадьбу. И подарки подарим. Главное… – Ее губы дрогнули: – Не делай глупостей.

И когда Мария спросила, с чего это кто-то взял, что она способна на глупости, мать ответила, что Борис слишком смазлив.

– Мне не верится, что он в тебя влюблен.

– А мне и не нужно, чтобы он был влюблен, – холодно ответила та.

– Что же тебе нужно?

Мария отшвырнула белый шелковый костюм – сегодня она впервые его примерила, и на нее произвело неприятное впечатление то, что в нем она выглядела старше. Почему – она сама не понимала. Ведь, казалось, белый цвет должен был пойти к ее бледному, правильному лицу, к светлым глазам… Но, глядя на себя в зеркало, женщина возмущалась – ее попросту изуродовали!

– Мне нужна нормальная семья, – сказала она. – Ребенок. Возможно – двое детей. Мне нужно, чтобы я не боялась опоздать на работу. Я ненавижу, когда звонит будильник. Когда нужно вскакивать и помнить о том, что если ты сама себе не поможешь, никто тебе не поможет.

– И он даст тебе это?

– Даст, – ответила дочь. – Я это знаю. Уверена. Он – настоящий мужчина.

Мать сама предоставила ей кольца для бракосочетания. Они были фамильными. Одно, разрезанное, когда-то принадлежало двоюродной бабушке. Ее судьба была драматична и достойна описания, но никто никогда даже не заинтереосвался этой высохшей старушкой, пережившей то, что мало кому под силу. Она родилась под Астраханью, вскоре после Кровавого воскресенья. Лет в девять заболела чахоткой, переняв ее у отца – сельского учителя. Во время гражданской войны ее, двенадцатилетнюю девочку, изнасиловал разъезд казачьей дивизии. После этого девочка повредилась в уме. Однако когда ей исполнилось двадцать пять лет, она вышла замуж. Муж умер. Обручальное кольцо она нашла случайно, перекапывая огород под картошку. К тому времени венчаться ей было не с кем, но кольцо она все-таки носила, не снимая, и сняли его только после смерти, надпилив. Мария знала всю эту историю и потому надевала перепиленное кольцо с каким-то трепетом.

– Почему ты не дала мне его в тот раз? – спросила она мать. – Ведь тогда мы купили кольца в магазине для новобрачных.

– Ну и что?

– Ты видишь какую-то разницу между тем браком и этим?

– А ты – нет?

Мария хотела было ответить, что, по ее мнению, это плохая примета, но все-таки промолчала.

Борису для бракосочетания выдали столь же старую семейную реликвию. Это массивное, красноватого золота кольцо с истертым рубином когда-то принадлежало прадеду Марии. Он выиграл его в лотерею, в конце девятнадцатого века. Регистраторша в ЗАГСе удивлялась, видя, какие украшения положили на символическое белое блюдо новобрачные. Мария и сама была озадачена – она то и дело оглядывалась на родителей, на свидетелей. Ей было не по себе из-за колец. Она ругала себя – где была ее голова, чтобы надеть на палец такое… И о чем думала мама? Хотела отравить ей праздник? Еще раз напомнить, что жизнь – не такая уж легкая штука, какой пытается ее выставить Борис? «А я только-только стала об этом забывать!»

– Ну, поздравляю!

Валерьян Тимофеевич крепко, не по-галантному пожал ей руку, и Мария внезапно расплакалась. Мать вздрогнула, отец стушевался. Борис вертел на пальце кольцо, которое было ему чересчур велико и норовило упасть.

– Не понимаю, – еле слышно вымолвила она, глядя на свой окольцованный палец.

– Чего не понимаешь?

– А ничего, – ответила она новоиспеченному супругу. – Как все это случилось? Неожиданно. Я даже не предполагала…

– Но сама же хотела устроить жизнь!

– Да… Но не так. – Мария огляделась по сторонам. Казенная обстановка комнаты, где регистрировались браки, угнетала ее до тошноты. Нет, все было куда как неромантично. Даже хуже, чем во время первого бракосочетания. Тогда она даже не поняла, что над нею проделали, пришла в себя лишь после брачной ночи, слащавых поздравлений, прикосновения вышитого серебром черного платья, прилипшего к потной груди… Это платье, для контраста с белым, ей сшили для второго дня свадьбы. Тогда полагалось позвать самых близких родственников. Мария чувствовала себя отвратительно. Ей было противно все – и затянувшаяся ночь, и свое удивление, когда она обнаружила, что муж ей противен, и его храп – впервые рядом с нею дышал во сне мужчина. А потом – розовый махровый халат в красных сердечках, и тревожный голос матери:

– Ну как?

А что она могла ответить? Вот и сейчас, глядя по сторонам, она не понимала, что с нею сотворили. Натыкаясь на взгляд Бориса, женщина замирала и тут же опускала ресницы.

– Что с тобой?

– Ничего.

Валерьян Тимофеевич – образцовый шафер – суетился вокруг, подавал налитые бокалы с шампанским, Мария покорно пила, удивленно вглядывалась в лицо новоиспеченного мужа… Мать с отцом переживали.

– Ты рада?

– Да.

– Боря, – мать глядела на него с мольбой. – Она такая хрупкая! Береги ее!

– Будьте уверены, – отвечал зять, совершенно сбитый с толку. Валерьян Тимофеевич был невозмутим.

– Мам, это нужно было говорить первому мужу, а второму-то уж – ни к чему, – заметила Мария.

И когда мать попросила ее не шутить подобными вещами, Мария очень серьезно ответила, что вовсе не шутит.

– Настя тут больше не живет, – как-то очень воодушевленно сообщила женщина, снявшая трубку. – Она теперь у своего жениха.

• Предыдущая
• 47/71
• Следующая