Человек из тени - Макфейден Коди - Страница 10

Я просыпаюсь дрожа и соображаю, что звонит телефон. Смотрю на часы. Пять утра. Кто может звонить в такое время? Мне никто не звонил с утра пораньше с той поры, как я ушла в отпуск.

Жду, когда прекратится дрожь, и беру трубку.

— Алло?

Через секунду молчания голос Келли:

— Привет, лапонька. Извини, что разбудила, но… Тут у нас кое-что, тебя касающееся.

— Что? Что случилось?

Пауза. Меня вновь охватывает дрожь. Теперь от злости.

— Черт возьми, Келли. Говори.

Она вздыхает.

— Ты помнишь Энни Кинг?

Я удивляюсь:

— Помню ли я ее? Да, я ее помню. Моя близкая подруга. Переехала в Сан-Франциско примерно десять лет назад. Но мы обязательно созваниваемся, хотя и нечасто. Я крестная мать ее дочери. Так что я ее помню. Почему ты спрашиваешь?

Келли шепчет в сторонку:

— Черт. — Она произносит ругательство так, будто кто-то ударил ее в живот. Затем продолжает обычным тоном: — Я не знала, что она твоя подруга. Думала, что просто давняя знакомая.

Я чувствую, как меня охватывает ужас. Ужас и догадка. Я знаю, что случилось. Вернее, я думаю, что знаю. Но мне нужно услышать это от Келли, прежде чем я поверю.

— Говори.

Она тяжело вздыхает и неохотно сообщает:

— Она умерла, Смоуки. Убита в собственной квартире. Дочь жива, но находится в ступоре.

Кажется, рука онемела: я боюсь выронить трубку.

— Где ты сейчас, Келли? — спрашиваю я.

— В офисе. Мы собираемся отправиться на место преступления на частном реактивном самолете через полтора часа.

Даже через шок я ощущаю глубокое сомнение в голосе Келли. Понимаю: есть что-то, чего она не хочет говорить.

— В чем дело, Келли? О чем ты умалчиваешь?

Несколько секунд колебаний, затем еще один вздох:

— Убийца оставил для тебя записку, лапонька.

Я некоторое время сижу молча. Не могу сразу врубиться.

— Встретимся в офисе, — говорю я и кладу трубку, не дожидаясь ответа.

Я сижу некоторое время на краю постели. Обхватываю голову руками, пытаюсь заплакать, но глаза остаются сухими. Почему-то так еще больнее.

Еду в офис. Еще нет и шести часов. Раннее утро — лучшее время в Лос-Анджелесе для автомобилиста. Единственное время, когда на дорогах нет пробок. Большинство людей за рулем в это время направляются к чему-то дурному или возвращаются после чего-то дурного. Я хорошо знаю эти ранние утра. Я вела машину сквозь туман и серый свет начинающейся зари много раз, спеша на место кровавого преступления. Как и сейчас. Всю дорогу я думала об Энни.

Мы с Энни познакомились в средней школе, когда нам обеим было по пятнадцать лет. Она вскоре должна была возглавить группу поддержки школьной футбольной команды, я же была бесшабашной хулиганкой, покуривавшей травку и любившей все быстрое. В иерархии средней школы мы никак не должны были пересечься. Вмешалась судьба. Во всяком случае, я всегда так считала.

Месячные пришли как раз посредине урока математики, и я с разрешения учительницы схватила сумку и бросилась к туалету. Месячные у меня начались всего восемь месяцев назад, я к ним еще не привыкла и жутко смущалась.

Я заглянула в туалет и с облегчением увидела, что там никого нет. Я заскочила в кабинку и только собралась решить проблему, как услышала всхлипывания, они заставили меня замереть с прокладкой в руке. Я затаила дыхание и прислушалась. Всхлипывания повторились и перешли в тихое рыдание. Кто-то плакал в соседней кабинке.

Я всегда была жалостлива к страдальцам. Ребенком мечтала стать ветеринаром. Если мне встречалась подбитая птица, собака, кошка или другое ползающее или бегающее существо, я обязательно тащила его домой. Чаще всего мои найденыши не выживали. Но те, которым повезло выздороветь, поддерживали меня в крестовом походе против смерти. Сначала родители считали мое пристрастие к калекам забавным, но после очередного путешествия к ветеринару пришли в раздражение. Впрочем, оно не привело к запрету на мои деяния в стиле матери Терезы.

Когда я подросла, моя благотворительность распространилась на людей. Если над кем-то издевались, то я или вступалась, или подходила потом и узнавала, как человек себя чувствует. В школьном рюкзачке я всегда носила аптечку и в последних классах пораздавала кучу бинтов. Меня не беспокоила эта черта моего характера. Странная вещь, я с ужасом думала о необходимости встать и отправиться в туалет посреди урока, чтобы воспользоваться прокладкой, но никогда не обращала внимания на то, что меня дразнят «нянечка Смоуки». Ничуть. Я знаю: именно эта черта характера привела меня в ФБР. Решение найти источник боли — преступников, которым нравится причинять людям боль. Еще я знаю: то, что мне довелось увидеть за годы работы в ФБР, здорово меня изменило. Я стала осторожнее в выражении сочувствия. Моей аптечкой стала команда детективов, а бинтами — пара наручников и тюремная камера.

Так что когда я услышала, что кто-то плачет рядом со мной, я быстро и механически положила на нужное место прокладку, забыла все свое смущение, натянула джинсы и выскочила в комнату. Остановилась перед дверями кабинки, откуда слышались рыдания.

— Эй, привет! Ты там в порядке?

Рыдания прекратились, но шмыганье носом продолжалось.

— Уходи. Оставь меня в покое.

Я немного постояла, не зная, как поступить.

— У тебя что-то болит?

— Нет! Просто оставь меня в покое.

Я поняла, что никакой физической травмы, требующей моей помощи, нет, и уже хотела последовать совету и уйти, но судьба остановила меня… Я снова осторожно спросила:

— Послушай… Может, я как-то могу помочь?

Голос, ответивший мне, был печальным.

— Никто не может помочь. — Последовало молчание, затем рыдания зазвучали с удвоенной силой.

Никто не способен плакать так горько, как пятнадцатилетняя женщина. Никто. Тут в рыдания вкладывается все сердце, ничего не остается. Все, конец жизни.

— Будет тебе. Не может быть, чтобы все было так плохо.

Я услышала шорох, и дверь кабинки резко распахнулась. Передо мной с распухшим лицом стояла очень хорошенькая блондинка. Я сразу ее узнала и пожалела, что не послушалась ее совета и не ушла. Энни Кинг. Лидер группы поддержки. Одна из тех девиц. Ну, вы знаете их, самодовольных, идеальных, которые пользуются своей красотой и прекрасными фигурами, чтобы править королевством средней школы. Увы, именно так я считала в то время. Я отнесла Энн к определенной категории и осудила, хотя люто ненавидела, когда осуждали меня. И она была в ярости.

— Что ты обо мне знаешь? — Голос был полон злости, и эта злость была направлена на меня.

Я таращилась на Энн, слишком удивленная, чтобы тоже разозлиться. Вдруг ее лицо сморщилось, и ярость исчезла быстрее, чем появилась. По щекам Энн потекли слезы.

— Он показал всем мои трусики. Как он мог так поступить после того, что он мне говорил?

— А? Кто?.. Что говорил?

Иногда, даже в средней школе, легко открыться незнакомому человеку. И она начала говорить, тем более что, кроме нас, никого в туалете не было. Защитник из футбольной команды, некий Дэвид Рейборн, встречался с ней почти полгода. Он был красив, умен и, казалось, действительно влюблен. Вот уже несколько месяцев он уговаривал ее «пойти до конца», но она не соглашалась. Но он был так искренен в любовных клятвах, что несколько дней назад она сдалась. Он был очень ласков и заботлив. Когда же все кончилось, он обнял ее и спросил, нельзя ли ему взять ее трусики на память о дивном моменте. Он сказал, что это будет их общий маленький секрет, нечто такое, о чем никто из посторонних никогда не узнает. Немножко дико, однако мило. Даже романтично. Сейчас, повзрослев, я плохо понимаю, как можно было воспринять его просьбу таким образом. Но когда тебе пятнадцать…

— Так вот. Сегодня, когда я уходила с поля после тренировки, они все там собрались. Ребята из команды. Дэвид тоже был с ними. Они все показывали на меня пальцами, ржали и строили всякие рожи. Затем он это сделал. — Лицо Энн сморщилось, и я поёжилась, догадываясь, что последует. — Он поднял их вверх. Мои трусики. Как трофей. Затем он улыбнулся, подмигнул ребятам и заявил, что пока это лучшее пополнение его коллекции.