Последние ритуалы - Сигурдардоттир Ирса - Страница 5

— Я поняла, — сказала Тора и ответила ему таким же прямым взглядом. — Могу вас заверить, что о своей работе ни с кем не болтаю. — И сухо добавила: — Никогда.

— Прекрасно.

— Скажите, раз вы собрали весь этот материал и, похоже, вполне способны получить любую информацию, зачем тогда вам я? Вряд ли я смогу сделать что-то лучше вас.

— Вы хотите знать, зачем вы нам нужны?

— Мне кажется, я только что спросила именно об этом, — ответила Тора.

Маттиас смешно потянул носом воздух.

— Хорошо, я вам отвечу. Я здесь иностранец, да еще и немец. Нам придется много разговаривать с разными людьми, но мне никогда не откроют что-либо действительно важное. Я собрал массу деталей, касающихся частной жизни Гаральда в Германии, но, по сути, лишь поскреб по поверхности. А здесь со мной не станут откровенничать на деликатные или запретные темы.

— Да, пожалуй, — вырвалось у Торы.

Первый раз за их разговор он весело улыбнулся. Тора с удивлением отметила, что у него красивая улыбка, зубы белые и ровные. Она улыбнулась в ответ и спросила, пряча смущение:

— А какие деликатные проблемы мне придется обсуждать?

Его улыбка исчезла так же быстро, как и появилась.

— Эротическая асфиксия, мазохизм, колдовство, членовредительство и другие виды извращенных увлечений.

Тора ошалело взглянула на него.

— Боюсь, мало что обо всем этом знаю…

Об эротической асфиксии, например, она никогда не слышала. Если это обозначает заниматься сексом, пока тебя душат, то, ей-богу, она предпочитает свою нынешнюю ситуацию — не заниматься сексом вообще, но по крайней мере свободно дышать.

Его улыбка вернулась — уже не столь веселая.

— Узнаете, не беспокойтесь.

Они допили кофе, не проронив ни слова, потом Тора взяла папку и сообщила, что возвращается к себе в офис. Они условились встретиться на следующий день и попрощались.

Когда Тора направилась к выходу, он тронул ее за плечо.

— Кое-что напоследок, фрау Гудмундсдоттир.

Она обернулась.

— Я забыл вам сказать, почему лично я убежден, что арестованный полицией человек не убийца.

— Почему?

— У него не нашли глаза Гаральда. А у трупа они были вырваны.

Тора уличных воришек не боялась, но по дороге в офис проверила, хорошо ли застегнута сумка. Представить страшно, как она звонит и объявляет, что документы украдены. В общем, она с огромным облегчением влетела к себе в контору.

Ее приветствовала табачная вонь.

— Белла, ты знаешь, здесь нельзя курить.

Белла что-то спешно выбросила и отскочила от окна.

— Я не курила.

Тонкая струйка дыма вилась из уголка ее рта. Тора про себя вздохнула.

— А, значит, у тебя просто рот загорелся, — заметила она и добавила: — Закрой окно и кури в курилке, она специально для этого оборудована. Честное слово, там сидеть уютней, чем свисать с подоконника.

— Я не курила. Я голубей сгоняла, — возмущенно соврала Белла.

Опыт научил Тору, что с этой девицей спорить не надо. Она прошла в свой кабинет и закрыла дверь.

Папка, которую дал Маттиас, была увесистой. Цвет черный, под стать содержимому. Надписи на корешке нет. Попробуй сообрази для нее подходящее название.

— «Гаральд Гунтлиб в жизни и смерти», — пробормотала Тора, открывая папку и просматривая четко систематизированное оглавление. В папке семь разделов — видимо, в хронологическом порядке: Германия; военная служба; Мюнхенский университет; Исландский университет; банковские счета; полицейское расследование. Седьмой и последний раздел назывался «Аутопсия». Тора решила читать в том порядке, в каком папка составлена.

Она посмотрела на часы, уже почти два. До пяти надо забрать Соулей с продленки, так что на изучение времени маловато. Впрочем, если поторопиться… Тора поставила будильник в мобильном телефоне на без пятнадцати пять. К этому времени большую часть можно будет хотя бы просмотреть. Иногда, когда было много работы, Тора уносила дела домой, однако эти документы рассматривать при детях не стоит. Она открыла первый раздел.

Сверху лежала ксерокопия свидетельства о рождении. Из него Тора узнала, что 18 июня 1978 года фрау Амелия Гунтлиб в Мюнхене родила здорового мальчика. В графе «Имя отца» стояло «герр Иоганн Гунтлиб, директор банка». Название больницы ей было незнакомо. Скорее всего закрытая частная клиника для богатых. В строчке о религии ребенка было написано «римское вероисповедание». Если память Тору не подводила, то к Римско-католической церкви принадлежит примерно треть немцев, особенно высок их процент на юге страны. Когда-то, приехав на учебу в Германию, Тора удивилась, как много там католиков. Она всегда считала Германию лютеранской и полагала, что католики в основном живут в более южных странах — в Италии, например, Испании и Франции.

Далее шли отсканированные и вложенные в прозрачные кармашки фотокарточки из домашних фотоальбомов семейства Гунтлиб. К каждому аккуратно приклеена полоска белой бумаги, на которой написано, кто изображен. Бегло просмотрев фотографии, Тора увидела, что Гаральд есть на каждой. Кроме семейных, тут были и школьные снимки разных лет, включая обязательные — образцовый ученик с аккуратной прической. Интересно, эти-то зачем? Единственное, чем Тора себе это объяснила, — напоминать тому, кто будет их смотреть, что убитый был когда-то живым человеком. Да, и это действовало.

С первых фотографий, самых старых, на Тору смотрел маленький пухлый мальчик: то рядом с братом, года на два-три старше его, то с матерью. Тору поразила красота Амелии Гунтлиб. Даже по нечетким снимкам заметно, что она из тех женщин, которые без труда выглядят превосходно. Особенно трогательной была фотография, где сын учится ходить, а мать ему помогает. Они в каком-то саду, фрау Гунтлиб держит Гаральда за руки, ему примерно год, ребенок чуть выгнулся вперед, приподняв полусогнутую ножку. Фрау Гунтлиб смеется в камеру, ее красивое лицо лучится счастьем. Холодный голос, который Тора слышала по телефону, никак не сочетался с такой располагающей внешностью. Индивидуальные черты ребенка пока еще не проявились, носик маленький, но, несмотря на детскую припухлость, сходство между матерью и сыном заметно.

На других фотографиях Гаральду около двух или трех лет. Он еще больше похож на мать, хотя в нем нет ничего девчачьего. Были снимки Амелии Гунтлиб во время беременности, и фотография, где она сидит в кресле и держит на руках младенца, плотно завернутого в одеяльце. Здесь же и Гаральд, стоит на цыпочках и заглядывает в личико запеленутой малютки, своей сестры. Другой рукой мать обнимает его за плечи. На приклеенной бумажке Тора прочитала, что девочку назвали Амелией, в честь матери. Амелия Мария, та самая, которая затем умрет от врожденного недуга. Судя по фотографии, поначалу семья не знала, что она больна. Мать по крайней мере смотрит весело и беззаботно. Потом пошли снимки, по которым стало ясно — что-то изменилось. Если раньше фрау Гунтлиб улыбалась с каждой карточки, то теперь она глядела отрешенно и безрадостно. Вот фотография, где она вроде бы улыбается, но улыбка искусственная, глаза холодные. И больше ни одного кадра, где они с Гаральдом прикасались бы друг к другу. Мальчик выглядит кротким и сконфуженным. Девочки нигде не видно.

Часть истории семьи пропущена, и следующие снимки перенесли Тору лет на пять вперед. Они открывались постановочным семейным фото, и на нем впервые появился герр Гунтлиб — респектабельный мужчина, заметно старше жены. Все элегантно и дорого одеты, мать снова держит на руках младенца. Должно быть, это младший ребенок, едва родившийся. На заднем плане в инвалидной коляске сидит маленькая увечная девочка. Не нужно быть доктором, чтобы понять — она неизлечимо больна: пристегнута к инвалидному креслу, голова запрокинута, нижняя челюсть отвисла (девочка, похоже, ее не контролирует), рот открыт. Конечности, видимо, тоже не слушаются: одна рука согнута в локте, кисть неестественно к ней прижата, пальцы сведены вместе будто судорогой. Другая рука безжизненно лежит на коленях. Позади кресла стоит Гаральд, ему лет восемь. Такого выражения лица Тора ни разу не видела у своего сына, когда он был в этом возрасте, — ребенок кажется опустошенным. Герр и фрау Гунтлиб подавлены, старший брат Гаральда тоже смотрит печально. Да, эту фотографию не назовешь картиной семейного счастья… Совершенно ясно — что-то произошло. Может ли мальчик так сильно переживать из-за болезни младшей сестры? Или у него просто психологические проблемы? У детей это не редкость. Возможно, он решил, что сестрам уделяется больше внимания, чем ему, и затаил на всех обиду. Если так, то, судя по следующим фотографиям, родители не знали, как на это реагировать. Теперь на снимках Гаральд всегда стоит отдельно от семьи. На паре фотографий рядом с ним старший брат. Никто не выказывает расположения к мальчику, никто не дотрагивается до него. Казалось, мать о нем забыла или сознательно игнорирует. Стоп. Не надо делать выводы по фотографиям. Они всего лишь зафиксировали эпизоды жизни этих людей и никогда не дадут полную картину, тем более не объяснят их поступки и мысли.