Выбери любимый жанр

Бессмертный диптих - Копылова Полина - Страница 3


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

3

Его глаза, сузившись, сверкнули.

– Это вы, пожалуй, сможете для меня сделать. Сжечь меня. Здесь достанет сухого дерева.

– Разве вы не… разве не достаточно вас обезглавить?

Послышался тихий клекочущий смех.

– Они пробовали. Разве остался хоть след?

Он закинул голову. Его шея была безупречна в почти девичьей нежности. Лишь чуть выступал кадык.

– Мне перерезали горло. Из меня выпускали кровь, как из борова. Мне, как я уже говорил, отрубили голову… Вы можете себе вообразить, что от вас осталась одна голова, которая видит и слышит? И ее не трогает тлен – неделю, месяц. И однажды ее приставляют к телу – тоже нетленному – и она прирастает, мучая меня страшным зудом и жжением? Вот и скажите мне – если у меня есть душа, как она может жить в этом мясе? Во мне, наверное, не осталось ни клочка прежней плоти – все наросло заново. И чем больше меня истязали, тем быстрее заживали раны.

Мне в голову не пришло ничего иного, кроме сделки.

– Я помогу вам покинуть этот мир. Но перед тем вы расскажете мне… о себе. И о Крае Бессмертия. Я алчу. Не зря же судьба свела нас на этом забытом острове.

Он опять засмеялся.

– Я и сам об этом подумал. Должны же вы до конца осознать, что сделаете мне добро, если, – он запнулся перед непривычным словом, – если убьете.

– Мы не знаем своего начала. Иными словами – предел нашего небытия нам неведом. Но о нашем бессмертии мы знаем сыздавна. Предел моего небытия отстоит от сего дня на две с половиной тысячи лет. Я помню ваших предков лохматыми дикарями на холмах, помню ход плавучих островов по морской равнине.

Он задумался.

– Буду честен – мы брали невольников. Их потомки до сих пор живут в Краю Бессмертия, их век – впятеро-вшестеро дольше людского, их больше, чем нас. Они – искуснейшие мастера, им мы обязаны воплощением многих чудес. Именно они строят наши корабли, например. Слуги, пожалуй, образовали совершенно особенное племя. Наши жилища в Краю Бессмертия мы называем чертогами, за их простор и протяженность. Слуги живут в подножиях чертогов. Так что не думайте больше, будто мы их пожираем, – чуть улыбнулся он, дав мне понять, что видит меня насквозь.

– Там много чудес, на моей родине. Чертоги, вытесанные из цельных скал. Сады, укрытые прозрачными куполами. Неотразимое оружие. Порой я сам не пойму – Слуги ли живут при нас или мы при Слугах. Несмотря на то, что мы бессмертны… Вы, наверное, с трудом себе представляете, как это?

Это значит, что можно все испробовать и всему научиться. Мы, бессмертные и неизменные, – созерцатели изменчивого мира. Вы спросите – зачем нам чертоги и прочая тщета? Зачем нам слуги, если мы по сути своей нетребовательны? До известной степени это наша забава. Забавно и любопытно видеть, как Слуги учатся, совершенствуются в своих умениях. Кроме того, мы восприимчивы к людским выдумкам: люди часто видят в нас божества и, не скрою, нам лестно быть божествами. Я смотрю на человека – и в один миг мне внятны все его мысли, как будто я вместил его сознание. Я знаю, что мое телесное совершенство пребудет вечно, а мудрость и опыт будут лишь возрастать. Мне не грозит никакая опасность – повсюду меня знают и принимают с почетом, даже со страхом. Словом, в моей жизни властвует сияющая безмятежность. И в один прекрасный день я совершаю путешествие в страну… В страну, где дотоле не был, и где в последние столетия творятся интересные дела. Я жил на Мосту при Вэцли-Мореходе, Старом Оатли и Вальпе. Не скрою, что Вэцли не стал бы Мореходом, не подскажи я ему, как строить суда и куда их вести – мне было любопытно столкнуть разные народы не в войне, а во взаимном познании. А Оатли не звался бы Старым и не прожил бы своих ста десяти полных лет, не слушай он моих советов. Он был слишком хорошим правителем, дальновидным, когда нужно – терпеливым, когда нужно – стремительным. Мне нравилось быть ветром в его парусах – так у нас говорят. И я старался продлить его жизнь. У него был сын, Кэяли, которого Оатли пережил – ведь наследники, обыкновенно, ранние дети. Внук Уцвэли тоже стал сед и медлителен разумом. Правнук Орэтли… Наконец, праправнук, Итли. Итли должен был наследовать Оатли. Я готовил его к этому. Он должен был прожить не менее ста сорока лет. Я увлекся. Я хотел создать образцовую державу людей. Морской Мост казался наилучшей основой: щедрая земля, работящий, почитающий законы народ…

– И вас не смущали заклания?

– Я разменял третье тысячелетие. Что из людских бесчинств может меня смутить? Я полагал, что через несколько столетий заклание сменится иным служением, например, Солнцу, что было бы так понятно: вся их жизнь расчислена по солнцу… Ваш народ, Обарт, тоже не всегда верил в Судьбу: всего пятьсот лет назад у вас была толпа богов. Нас, бессмертных, частенько с ними путали и дарили нам девиц. И хорошо, что нам. Тысячу лет назад девиц в вашем краю жертвовали Змею Озера – тогда в этом озере гнездились последние водяные ящеры. А потом вы пришли к тому, что есть сила, властная и над богами, – Судьба.

Да, так вот, когда Оатли почил и его предали огню на вершине храмовой пирамиды, власть принял Итли, как и должно было быть. А далее все пошло, как недолжно…

Бессмертный ненадолго смолк.

– Подумать, я знал его с рождения. Благонравный, прекрасный лицом Итли. С расширенными глазами внимающий мне Итли. Еще до смерти Оатли я обещал ему полтора века жизни – и счастливое царствование. Я был мягок, как пух, и терпелив, как змей, – иначе не огранить такого алмаза, как Великий Правитель. Я чаровал его пророчествами о его державе – через сто, двести, триста лет. Я внушал ему трепетнейшие видения, которые когда-либо создавало мое воображение. Мои чувства к нему, конечно, нельзя назвать отеческими: нельзя быть отцом существу, которое на твоих глазах состарится и умрет.

Если бы мне знать его ревность! Он ревновал меня к своей державе, к Морскому Мосту. Он хотел всё – сам. Его ревность росла день ото дня. Он дышал ею. Он старался опередить мои советы и намеки – ему порой удавалось! Я был захвачен этим странным состязанием не менее Итли, подчас мне казалось, что он читает мои мысли столь же легко, как я – его. Пожалуй, такого я еще не испытывал. В этих поединках ума, чутья и чувств он превосходил любого из своих советников – и даже своего прапрадеда. И однажды он это осознал. Осознал, что превзошел свою людскую природу – пусть на палец, но превзошел. И сделал это только благодаря мне. После этого он меня возненавидел.

Я ощущал всю полноту его ненависти. Я знал, что он хотел бы со мной сотворить. Я терзался. Он тоже мучился. Мучился тем, что желал бы, но не мог идти мне наперекор, потому что мои советы были самыми разумными – да и сам он давно уже перенял мой образ мыслей, насколько это возможно для человека. Единственное, что он сделал, – сменил имя «Итли» на «Вальпа». Слово «Итли» само по себе ничего не значит, но его окончание «ли» – знак принадлежности к правящему роду. А «вальпа» – значит «власть», и звучит как еще один титул. Так он стал безымянным – Властью Морского Моста.

Мне было так тяжко, что хотелось исчезнуть. Но он был полон гнева, и я боялся за Морской Мост. Людская жизнь быстротечна, но для Морского Моста уже столько было сделано, что я хотел спасти это, ради самого же Итли, ради его сыновей, внуков и правнуков…

Догадка ожгла меня, как стрекало ската.

– И вы… сами…

Он кивнул.

– Я пришел к нему и сказал: если ты ненавидишь меня, дай волю своей ненависти. И он спустил ее с цепи. И заодно постарался вырвать у меня тайны бессмертия. А что я мог ему рассказать? Что наши матери вынашивают дитя те же девять полных месяцев? И что до двадцати лет мы растем, как люди? И что мы на самом деле боимся смерти и очень бережемся? Ведь втайне каждый бессмертный убежден, что его можно убить, – и бережет свое бессмертие. И когда я предался палачам Вальпы, я думал, что его ненависть умрет вместе со мной, что над моим телом он раскается и станет тем самым совершенным правителем, каким я чаял его увидеть. Но я оказался бессмертным, как… болотная плесень!!! Что бы со мной ни делали – рано или поздно все зарастало и заживало. Я читал мысли моих стражей – они брезговали мной. Сам Вальпа испытывал при виде меня гадливость. Но более всего отвратителен я стал себе сам. Моя плоть прорастала сквозь черное беспамятство, и я снова открывал глаза. Наконец, я уж сам не понимаю – Вальпа ли это придумал, я ли ему внушил, – меня решили бросить акулам. Для того и живот располосовали – чтобы вернее приманить их на кровь. Но даже акулы погнушались.

3
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело