Летописи Святых земель - Копылова Полина - Страница 47
- Предыдущая
- 47/114
- Следующая
Потом я приехала в Айдер. Это королева Лидера была моей соперницей, ты догадался? Я приехала, а завтра его собирались казнить, и ничего нельзя было сделать. Там так страшатся гнева королевы, что даже взяток не берут. Да и что можно сделать за один день. Наутро я пошла на площадь. Было солнечно и очень холодно. Собралась вся знать, приехала в паланкине королева. Я пришла, укутавшись в серый плащ, а под плащом было мое свадебное платье. Я стояла в толпе вместе с хозяйками притонов и веселыми девушками. Все вокруг меня плакали навзрыд. Мне хотелось обнять какую-нибудь из них и тоже заплакать. А потом привезли его. Он был связан, конечно. И одет во все белое. Я вышла вперед и спустила капюшон. Меня ведь никто не знал в лицо, кроме него. Его взвели на помост, прочли приговор, и я крикнула: «Прости-прощай, Сикрингьер, я люблю тебя!» Он обернулся и успел мне ответить: «Я тебя тоже люблю…», прежде чем его швырнули на плаху. А вот дальше было так. Когда он умер, мне показалось, что небо почернело, словно земля, а всю землю обмело снегом. И стало тихо. Как будто все умерли. Я свободно прошла между стражниками, поднялась на помост, взяла двумя руками его голову и поцеловала. А потом пошла с этой головой обратно, и очень хорошо видела, как королева бесится и визжит в своих носилках, словно свинья, которую режут. И я что-то ей такое сказала… Впрочем, Алли меня потом уверял, что я ничего не говорила королеве, а просто упала без памяти, где стояла, и в толпе стали кричать, что я умерла от горя. Одно время я и вправду жалела, что не умерла тогда. Потом это прошло.
– Но, Беатрикс, это же «Последняя легенда»! Я чувствую, что-то страшно знакомое, имена, названия королевств, а вспомнить никак не могу. О боги!.. Да на тебя же, выходит, молится вся эта благородная шушера, включая Этарет! Ой-ой! – Он замолчал, с благоговением уставился на нее, и Беатрикс успела подумать: «Все-таки он тоже красивый. Только не всякий это увидит. Хорошо, что он красивый».
– Так вот, значит, какие героини в балладах бывают. Сопоставить «Письма» эти окаянные и «Последнюю легенду»… Представляю, сколько смеху и слез было бы. Ты эту балладу слышала?
– «Легенду» – то? Конечно. – Она еле заметно усмехнулась. – Красивая. Очень красивая. Но вранье. Желала б я увидеть того, кто это написал.
– Эринто?
– Ну да, если его так зовут.
– Зачем он тебе?
– А я бы рассказала ему, как это было на самом деле. Представь: солнце, словно расплавленное серебро; кругом ревут шлюхи, лица ненакрашенные, блеклые… Где он там «удрученных дев» отыскал? От этих «дев лилейных» перегаром так разило, что меня чуть ли не тошнило. Ну да, мне Сикрингьер крикнул, что любит… А лицо у него, знаешь, какое было? Белое. И слезами залитое. Он даже не понимал, наверное, что плачет. Об этом в легендах не пишут. Да. Может, – неожиданно стал суше ее голос, я бы ничего не сказала этому Эринто, я ведь вообще никому этого не рассказывала с тех пор. Тебе первому.
Ниссагль смотрел в ее глаза и видел там белые камни чужеземной площади, накренившееся небо и голову в луже крови. Глаза у этой головы распахнуты, рыбья муть в них. И Беатрикс целует эту голову.
– Не надо рассказывать никакому Эринто. Разве он поймет?
– А ты понял?
– Я это видел. Сейчас. В твоих глазах.
– Прости, что я тебя вчера так обидела. Мы не можем все предвидеть. Я… не знаю. Я… не уверена, что способна еще кого-нибудь полюбить. Но ты… ты мне стал очень дорог, Гирш… Знаешь… Мне жаль, что я причинила тебе боль… и словами… и… руками. Ты, может быть, лучше всех тех, кого я встречала После… «Последней легенды».
– Я никогда не умел говорить о любви, – голос у него был хриплый от волнения, – только знай, с кем бы я ни был, с кем бы ни была ты, – я тебя люблю.
– А я никогда… никогда не причиню тебе боль… Ни словами, ни руками. Правда, Гиршли.
Она нашла под одеялом его маленькую руку и пожала ее, и он ответил осторожным пожатием с грустной улыбкой и счастливыми глазами.
Уродливо вытянутый в луче далекой лампы профиль скользил по стене. Задержался, как бы принюхиваясь или прислушиваясь, и заскользил снова.
Он появился неожиданно – крошечного роста, с ног до головы в темном, напряженный, как тетива. От него волнами распространялся аромат благовоний – приторный до тошноты. Человек исчез, а запах долго еще сохранялся в коридоре…
Родери Раин отвернулся от освещенного перехода, по которому только что прокрался в спальню королевы Гирш Ниссагль, и задумался.
Щеки у камергера горели все сильнее и нестерпимее, шаг стал неверным, словно земля уходила у него из-под ног. Хорошо. Прыткий недомерок явно не знает всего про здешние переходы. Да и когда бы он успел узнать?
Галерея шла внутри толстой стены, извилистая, как ход древоточца. Во тьме он вел пальцами по стене, но пока ощущал лишь камень в наплывах известки. Потом рука мягко ушла в пустоту и коснулась деревянной поверхности. Дверь! Ниссагль был уже за этой дверью, запах сочился из темноты.
Раин осторожно приоткрыл дверцу – за ней было так же темно.
Лаз вел прямо в большой бельевой рундук, крышка которого до конца не закрывалась. Вверху золотисто светила щелка. К ней он и приник, стараясь не измять кипы чистых платьев и белья.
Они целовались на той же постели, под тем же самым зеленым балдахином!.. Он смотрел на них и вспоминал ту ночь, когда она впервые спала у него на груди. Они целовались – королева и Ниссагль, одновременно торопливо сдирая с себя одежду, точно у них времени было в обрез. Потом она упала на кровать, расцепив объятия, раскинув руки, нагая, только в золотых ожерельях, и медленно развела колени…
Раин почувствовал дурноту, зажал руками рот, скрипнул зубами, ткнулся лбом в вороха тряпок, извиваясь червем и не имея возможности даже биться головой об стены – могли услышать эти голые скоты! Его любовь! Его любовь! И с кем! Кровь кипела в жилах Раина. Голова гудела как колокол, гул боли заглушал даже стоны и всхлипывания королевы-блудницы. Будь она проклята! Проклята, проклята! Вместе со своим Ниссаглем!
Он неподвижно скорчился в рундуке, глядя сухими глазами на любовников под зеленым пологом, – а те млели от блаженства, даже не погасив свет.
Он, Родери Раин, отомстит королеве и Ниссаглю. Он непременно им отомстит.
Двухчасовые бурные ласки не утомили королеву, ей не спалось. Около четырех ночи она отослала своего нового любовника и попыталась задремать, но сон не шел.
Она лежала, укрывшись до подбородка простыней, с закрытыми глазами. Было тихо, лишь далеко в городе где-то стучал по металлу металл – то ли в кузне, то ли на какой-то стройке. От этого звука ей стало почему-то тоскливо, смутные желания зарождались в мозгу.
Она вспомнила ласки своего любовника и в безотчетной попытке их повторить скользнула рукой по своему горячему телу. Но ей больше не хотелось любви… Она даже не потрудилась вспомнить время очередной смены караула, когда можно подцепить на остаток ночи какого-нибудь рослого стражника. Попыталась было развлечь себя игривыми фантазиями, но и это средство не помогло уснуть, только породило где-то глубоко в душе отвращение к самой себе.
Почему почти каждая встреча с мужчиной продолжается не словами, не поцелуями даже, а бесстыдными прикосновениями и случкой? Почему?
Она знала ответ на этот вопрос. Портрет висел в дальней комнате, занавешенный бархатом. Когда становилось совсем невмочь, она уходила туда, снимала покров и пристально смотрела, иногда до ряби в глазах, на нежно-золотистое лицо и большие лукавые глаза темноволосого повесы. Что бы он сказал теперь про нее? Нет, он уже ничего никогда не скажет, хотя бы потому, что последним целованием она сковала эти уста, держа обеими руками отрубленную голову перед толпой и вздумавшей торжествовать соперницей…
Темнота и свет… Лиловая тень закоулков и ослепительный мрамор. Мосты, изогнутые, как ветви ив, над черной водой.
- Предыдущая
- 47/114
- Следующая
