Привести в исполнение - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 32
- Предыдущая
- 32/61
- Следующая
В диспетчерской выпили. На этот раз водка пошла хорошо, и Попов не отказался от второй порции. Ромов оказался прав – напряжение снималось лучше, чем транквилизатором. В два часа Валера был уже дома. Спиртное действовало не только расслабляюще, и он разбудил жену.
– Ты что, пил? – прошептала горячая от сна Валентина.
– Самую малость, родная, – с придыханием ответил он.
В сентябре Попов проверил трех уволенных и двух действующих сотрудников, неделю провел в районах, выполняя обязательную миссию областного аппарата по оказанию помощи в раскрытии зависших преступлений к концу отчетного квартала.
Кроме того, исполнили Башкаянца – главаря банды, совершавшей разбойные нападения и оставившей за собой три трупа. Тот плакал и пытался ползать в ногах и целовать руки. Процедура произвела на Валеру тягостное впечатление, и он уже спешил в диспетчерскую, чтобы снять стресс, впервые оценив мудрость простого и действенного способа, к которому относился вначале с некоторой брезгливостью.
В октябре исполняли двоих – Савина и Хвостова. Первый убил инкассатора и при приведении находился в безразличном оцепенении. Особо опасный рецидивист Хвостов, имевший за плечами семнадцать лет отбытого срока и осужденный за терроризирование осужденных и захват заложников, вел себя спокойно. Выслушав прокурора, он сплюнул и выматерился: «Стреляйте, менты поганые, мне все равно».
Потом, в диспетчерской, Попов сказал:
– Крепкий кремушек! Интересно, кто его брал?
– Войсковики, – пояснил по-прежнему непьющий Сергеев. – У них своя группа захвата. Ребята – будь здоров, черту рога обломают!
– А знаете что, государи мои, – умильным, «сдруживающим» тоном заговорил Иван Алексеевич Ромов, – ведь скоро праздники!
– Будем скидываться? – ухмыльнулся Буренко.
Прокурор страдальчески скривился.
– Надо нам здесь субботник устроить, – предложил первый номер. – Приберемся, почистимся, выкинем со двора все железяки. А потом и посидим, как положено…
– Давайте и газончик разобьем, клумбу, цветочки посадим, елочки, – очень серьезно поддержал Ромова врач. – Дорожки песком посыплем, шезлонги поставим. В выходные с семьей – на отдых…
– Послушай, Николай, ну почему ты такой желчный? Ведь есть вещи, которые смаковать нельзя! Ну вот ты к себе в морг экскурсии разве устраиваешь? Или в газетах про то пишешь, как покойников потрошишь?
Иван Алексеевич обиженно пожевал губами.
– Зачем же ты все время намекаешь, что мы что-то нехорошее делаем? Мы ведь закон исполняем! Закон! Правда, Степан Васильевич?
Прокурор скривился еще больше и отвернулся.
– Если не мы, то кто же? – возбужденно привстал Ромов. Он завелся, на щеках наметились красные пятна. – И ты вместе с нами это делаешь и деньги за то же самое получаешь! Так зачем, спрашивается, все время в душу плевать? Мол, ты это дело осуждаешь и вроде как в стороне остаешься! Не-е-е-т, милый, ты с нами в одной упряжке!
Красные пятна запылали вовсю.
– А действительно, Николай Васильевич, что вы имеете в виду? – Викентьев исподлобья уставился на врача. – Я думаю, что наш ветеран совершенно прав и ваши постоянные шуточки просто неуместны. Определите свою позицию раз и навсегда. Иначе мне придется искать вам замену.
Руководитель спецопергруппы говорил негромко и внушительно. Хотя и он сам и все присутствующие знали, что заменить Буренко – дело вовсе не простое, тем более что любые подвижки нарушают стабильность группы.
– Моя позиция проста. – Врач мрачно смотрел в стол прямо перед собой.
– Любая законная процедура, подчеркиваю – законная процедура, должна быть выполнена достойным способом. Какой-то ритуал: священник, последнее желание, известная всем атрибутика, торжественность…
Буренко поднял голову и обвел всех взглядом, в котором отчетливо читался вызов.
– Да-да, торжественность, – упрямо повторил он. – Ведь прерывание жизни – акт еще более значимый, чем рождение!
– Вот даже как? – Викентьев не сводил с судмедэксперта пристального взгляда.
– Именно! Рождение – естественная процедура, запрограммированная природой. И сам появляющийся на свет мало что понимает, практически ничего. И ничего от него не зависит.
Теперь Буренко смотрел прямо в глаза второму номеру. Попов подумал, что Наполеон был для доктора отвлекающей фигурой, а главным оппонентом он считает руководителя группы.
– А здесь, – Буренко ткнул пальцем вниз, в направлении подвала, – происходит противоестественная процедура, весь ужас которой воспринимается… – он замялся, подыскивая слово, – приговоренным. Так разве не заслуживает он торжественного ритуала? А вместо этого – ночь, подвал, наручники, отобранный у бандитов пистолет…
– Да какая ему разница? – буркнул Наполеон.
– И вся процедура тайная, с душком предосудительности… Вот это мне и не нравится, хотя я участвую в работе вместе с вами. Ветеран прав – без этого не обойтись. Но все должно быть по-другому!
– Комендантский взвод, залп на заре? – спросил Викентьев.
– Человечество накопило большой опыт, к сожалению, и в этом страшном деле. Вполне можно перенять что-то более подходящее.
Буренко закончил непривычно длинную речь и откинулся на спинку расшатанного стула.
– Так вот, залп с некоторого расстояния чаще всего калечит смертника, – по-прежнему тихо продолжал Викентьев. – И его все равно приходится добивать выстрелом в голову в упор, ничего красивого в этом нет. А что касается мирового опыта… Гильотина? Гаррота? Меч или топор? Это отбросим сразу. Электростул, на котором жарят заживо иногда десять-пятнадцать минут? Газовая камера, где корчится удушаемый? Виселица, с которой традиционно связано обесчещивание, позор и отсутствие покоя там? – Викентьев поднял глаза вверх. – Или ядовитый укол в вену, против которого протестуют ваши коллеги потому, что он компрометирует медицинское ремесло?
Викентьев выдержал паузу, но Буренко отвечать не собирался.
– Только красиво и гуманно отправить человека на тот свет нельзя. И требовать от этого процесса эстетической формы – чистейшее чистоплюйство! Ассенизатор всегда пахнет дерьмом, а не французским одеколоном; но, если он не станет работать, дерьмом будем вонять мы все.
– К тому идет, – сердито буркнул Ромов.
– Я вам расскажу одну историю, доктор, – подался вперед Сергеев, и выражение его лица было не самым добродушным. – Наш товарищ. Женя Гальский, сейчас умирает от рака. Он не совершил ничего плохого, наоборот – честно пахал всю жизнь и был отличным парнем. Ваши коллеги выписали его из больницы на пятый день и поставили крест – для них его уже нет на свете. Парень корчится дома, жена бегает по кабинетам, подписывает десятки бумажек и ставит десятки печатей, чтобы купить промедол. Больше двух ампул в день не дают, у нас же в здравоохранении это строго… И упаси Бог пустую ампулу разбить или выбросить, только на возврат, учет прежде всего…
Сергеев облизнул пересохшие губы, а Попов разлил остатки водки.
– Пришлось мне поймать одного негодяя и вытрясти из него все что надо! У негодяев есть любые препараты и в любых количествах, без всяких рецептов, разрешений и печатей!
Сергеев нервно пристукнул ладонью, стол скрипнул, водка плеснулась в стаканах.
– Не хотите поморализировать на эту тему, доктор? Да насчет торжественности и ритуалов порассуждать?
В диспетчерской на миг стало совершенно тихо.
– Ладно, – сказал Ромов своим обычным тоном, – давайте за Женьку… Субботник все-таки провели. Иван Алексеевич домовито наводил порядок в диспетчерской, Сивцев с Шитовым возились в гараже и подвале, Попов, Сергеев и Викентьев разбирали металлический хлам во дворе. Послонявшись по точке исполнения, к ним присоединился и Буренко. Григорьева на субботнике не было, да никто его и не собирался приглашать.
– Помогай, Васильич… – Второй, третий и четвертый номера с натугой тащили проржавевший задний мост какого-то допотопного грузовика, и в голосе Викентьева ощущалась неподъемная тяжесть ноши.
- Предыдущая
- 32/61
- Следующая
