Расписной (Адрес командировки - тюрьма) - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 41
- Предыдущая
- 41/96
- Следующая
Надо попробовать устроиться в гостиницу. Деньги есть, выбрать гостиницу попроще и сказать, что украли документы… И не снимать перчатки… Если поверят на слово, если не увидят татуировок, если ничего не заподозрят… Слишком много «если»! Скорей всего, вызовут милицию и ночь придется провести в камере, а может, и следующий день тоже… Может, переночевать на вокзале? Но там тоже проверяют документы у подозрительных типов. Татуированному человеку трудно жить в Москве!
Он почувствовал, что мерзнет, и ускорил шаг. Надо погреться в метро. Да, в метро лучше всего. И безопасней. Вольф дошел до следующей станции и нырнул под землю. В вагоне было тепло. Грохотали колеса, входили и выходили люди, он тоже выходил и пересаживался в другие поезда. Он потерял ориентировку и уже не знал, где находится. Но главное – удалось согреться, подземная суета сняла напряжение, расслабила нервы. Поклонило в сон, откинувшись на спинку сиденья, он задремал.
Это был чуткая, тревожная дрема. Дремлющий в метро человек уязвим для карманников, хулиганов, оперативных работников уголовного розыска и агентов спецслужб. Он выделяется из общей массы и привлекает постороннее внимание. Он беспомощен, и с ним можно сделать что угодно. Правда, большинство москвичей, придремывающих по пути на работу или домой, об этом не задумываются. Но Вольф не относился к большинству, хотя изо всех сил пытался замаскироваться под обычного человека из толпы, у которого в жизни все в порядке. Почти на каждой остановке он просыпался и вскидывал голову, осматриваясь, чтобы окружающие не подумали, что он никуда не едет, а просто спит в метро. Несколько раз Вольф выходил, будто достиг нужной станции, пересаживался на другую ветку, а в новом вагоне десять-пятнадцать минут можно было спать спокойно. В принципе, вот так, урывками, он мог за три-четыре часа восстановить силы, но дело шло к закрытию метро, а куда деваться после этого, он совершенно не представлял.
Вагоны то переполнялись, то пустели, менялись попутчики и попутчицы, менялись даже стандартизированные голоса, объявляющие остановки. Вынырнув из дремы очередной раз и оглядевшись, он увидел рядом знакомое лицо. Старый домовой с растрепанными седыми волосами, нос картофелиной испещрен красными прожилками. Старое выношенное пальто, облезлую шапку он снял и держит в руках – не по возрасту сильных руках с широкими запястьями и крепкими пальцами.
«Гля, кто! Узнаешь? Колыцик! Это я его приманил, – довольно сказал кот. – Побазарь с ним, может, на хату позовет. А то ночью замерзнем на хер!»
Только сейчас Вольф понял, кто волею судьбы оказался рядом с ним.
– Здорово, Потапыч!
Домовой безразлично повернул голову, покарябал острым взглядом лицо соседа.
– Это ты кому?
– Не узнал, Потапыч? – улыбнулся Вольф. Он искренне обрадовался, будто встретил родственника.
– Кого узнавать-то? – домовой поджал губы. – Я тебя отродясь не видел. Да и никакой я вообще не Потапыч!
– На лице у меня маска была марлевая, потому и не видел. А вот это узнаешь?
Вольф поднес к лицу домового кулак. Тот уперся взглядом в перстни, быстро оглянулся по сторонам и совсем другим тоном спросил:
– Петро, что ли?
– Точно. Только на самом деле я Владимир.
– Ты-то особо не болтай, тут, знаешь, сколько ушей…
Домовой огляделся еще раз:
– Вернулся, значит? Ну, как все прошло? Гладко аль не особо?
– Долго рассказывать. А скажи-ка, Потапыч, как ты рядом со мной оказался? Почему сел именно сюда? Случайно, что ли?
– А ведь действительно… Я вон туда, в уголок хотел, а тут как позвал кто… Тоненьким голоском позвал, вроде как кто знакомый…
– Это кот. Я думал, он бахвалится, а выходит, правда.
– Какой такой кот? Откуда здесь коты? И с каких пор они по-человечьи разговаривают? Ты, Петро, случайно, головой не подвинулся?
– Поговорить нам надо, Потапыч, – сказал Вольф. – Документов нет, ночевать негде, а я уже засыпаю…
– А давай ко мне поедем, – оживился домовой. – Старуха у дочки ночует, никто мешать не будет!
«Вот видишь! – радостно взвизгнул кот. – Благодаря мне все и устроилось. А ты не верил!»
Вольф повернулся к домовому.
– Слышал, Потапыч? Голос тот самый слышал? Ну, который тебя позвал?
– Брось дурить, Петро. Я пока не пьяный. Вставай, нам на следующей сходить.
Потапыч жил в старом доме в районе Белорусского вокзала. Две узкие комнаты с высоченными потолками сохранили невыветривающийся дух расселенной коммуналки. На длинном шнуре висел желтый абажур с кистями, из-под него лампочка-сотка ярко высвечивала круглый стол на толстых квадратных ножках, застеленный бордовой бархатной скатертью. Дальше свет постепенно рассеивался, и углы комнаты таились в полумраке.
– Радио включить надо, а то тихо, как в могиле, – аж на мозги давит…
Потапыч повернул ручку допотопного приемника, медленно накалился зеленый глазок, затеплилась желтым шкала настройки.
«Вы слушаете программу „Маяк“, – во всю мощь динамика рявкнул диктор. Потапыч удовлетворенно кивнул:
– Есть будешь? Старуха вчера борщ варила.
– Буду! – обрадованно кивнул Вольф. С утра он не держал во рту ни крошки, а мечте поесть борща дома так и не суждено было осуществиться. Впрочем, с чего он выдумал этот борщ? И Лаура и теща не отличались кулинарными способностями или склонностями к домашнему хозяйству…
Пока Потапыч гремел кастрюлями на кухне, Владимир осмотрелся. Тяжелый неуклюжий буфет, обтянутый потертым дерматином диван с высокой спинкой и двумя съемными валиками-подушками, заваленная газетами этажерка. Такую обстановку он видел в фильмах пятидесятых годов. Раздвинув ситцевые шторки, он заглянул в другую комнату.
Трехстворчатый шифоньер, кровать с никелированной спинкой и облезлыми шарами, тумбочка, на стенах с потускневшим золотым накатом – десяток фотографий.
Воровато оглянувшись, он щелкнул выключателем и скользнул за занавески.
«Не наглей, – сказал кот. – Лучше утром, перед уходом. Сейчас только пригляди, что брать…»
«Не базарь под руку, пусть хоть раз дело сделает», – возразил пират.
Вольф подошел к фотографиям. Из выцветшего, но тщательно отретушированного и увеличенного черно-белого далека смотрел мужчина в наглухо застегнутом под горло кителе с капитанскими погонами. Мощная грудная клетка, крепкая шея, массивный бульдожий подбородок, прямой, сверлящий пространство взгляд, – от него исходила волна силы, уверенности и напора. Это был молодой Потапыч. Потапыч крупно по пояс, Потапыч в группе сослуживцев, Потапыч у пулемета, Потапыч в тире, в вытянутой руке непропорционально увеличенный «ТТ»…
Владимир вернулся к столу. Хозяин застелил праздничную скатерть потертой клеенкой, поставил дымящуюся тарелку с борщом, блюдечко с чесноком, черный хлеб и крупную соль. Что-то в его облике изменилось, он уже не казался немощным стариком… А может, Вольф теперь смотрел на него другими глазами.
– Самогонку пить будешь, – не спросил, а констатировал домовой. – Хорошая, хлебная. За водкой по нынешним ценам не угонишься.
На столе появилась наполненная на три четверти кривоватая бутылка и два маленьких граненых стакана. Ребенком Вольф видел такие на кухне тиходонской коммуналки.
– Давай за то, что ты вернулся, – Потапыч чокнулся и залпом выпил, потом посолил черный хлеб и бросил в рот зубок чеснока. Вольф сумел проглотить только половину: огненная жидкость обожгла глотку так, что перехватило дыхание.
– Когда меня домой отпустили, я понял – обошлось, – как ни в чем не бывало продолжил Потапыч, словно выпил стакан воды.
– Как обошлось? А что могло быть?
– Да очень просто. Как обычно. Ты прокололся – те на куски порвали… А эти меня расстреляли. Все в дамках – и дело с концом.
Домовой снова наполнил стаканы.
– Окстись, Потапыч! Ты что? Кого сейчас за это расстреливают?!
Старик вздохнул:
– Это верно. Потому и порядка нет. Порядок – он ведь на страхе держится! Только у меня страх в крови сидит, в костях, в сердце, в мозгах! Вот и не знал: отпустят или расстреляют. Мало ли, что сейчас послабления кругом, а вдруг как раз мне-то послабления и не сделают! Пулю в затылок пустить дело нехитрое. И тогда какая мне разница, что там у других делается… Давай поднимай!
- Предыдущая
- 41/96
- Следующая
