Время жизни - Корнеев Роман - Страница 25
- Предыдущая
- 25/94
- Следующая
Я огляделся. Черт, убрать их отсюда не успею – Кора появится. Предстать перед ней вот так, в крови, над этими уродами… Да и на видном месте больше шансов, что их подберет соцпатруль – идиотов еще можно было спасти, я свою силу знал – сами очухаются не все.
Я вдохнул и как мог быстро (раненое плечо саднило ужасно) убрался на ближайшую эстакаду, откуда было удобно наблюдать за проходными. Дешевенький мой ай-би прошелестел бестелесным голосом «ответьте после сигнала», я быстро проговорил координаты и вырубил связь. Если надо – вычислят, кто звонил. Но меня заподозрить трудно, да и кому это надо. Дела между бандами. Нужно больше патрулей на улицах, они разберутся с каждым. Никому нет дела, что творится в дебрях дешевых многоквартирников южной окраины.
Кора показалась из-за угла, словно тень на старом кладбище. Она шла, пригнув голову, чуть не дрожа, обхватив руками плечи, судорожно оглядываясь по сторонам. Она знала, что здесь случилось. Нет, не знала. Чувствовала. Только чувствовала. И потому была в панике.
Я затаился в своем укрытии, пытаясь сообразить – что же дальше. Я еще никогда не убивал. И теперь эти гулкие шаги Коры, эта оглушительная тишина, хоть бы вой сирен, крики случайных прохожих… Я был прав, конечно, они сами напали, да и Кора могла от них пострадать. Глядя на то, как ее шаги замедляются возле места моего преступления, я ощущал себя последней сволочью, совершавшей поступок, которому нет прощения. Но вину чувствовал не перед ними, не перед собой. Перед ней.
Кора остановилась, неотрывно глядя на расплывшееся по бетону кровавое пятно, в неверном свете казавшееся почти черным. Оглянулась и вдруг посмотрела точно в мою сторону. На ее лице была растерянность.
Я не встал, я не позвал ее, я не попытался объяснить. Она отвернулась и пошла вперед, все ускоряя шаг и поминутно оглядываясь.
Спустя какие-то мгновения она уже исчезла из виду. А я так и остался лежать там, скорченный, ощущая лишь пустоту на сердце и дергающую боль в предплечье.
Не помню, как добрался домой. Сумел пробраться в ванную, не привлекая внимания матери, промыл рану, засыпал ее желтой дрянью из аптечки, перевязал, затянув узел зубами.
На следующий день я встал с чугунной головой, воспоминаниями о каких-то кошмарах, что преследовали меня всю ночь, но с твердой решимостью поговорить сегодня с Корой. Попытаться ей что-то объяснить, раскрыться перед ней, сказать, чтобы не боялась.
Но на занятиях ее не было, никто ничего не знал, только к вечеру прошел слух, что она слегла от какой-то хвори, а девчонки тут же начали тупо шутить, что когда лишают девственности в столь позднем возрасте, могут быть большие проблемы с самочувствием. Это если опустить гнусные словосочетания, которые они использовали на самом деле. Я скрежетал зубами, но молчал. Хотя одного моего взгляда было бы достаточно, чтобы это стадо угомонилось. Каждую из них я хотя бы раз провожал домой, «а то родня уехала, страшно же вечером». Все без исключения, включая самых страшненьких и, по обыкновению, самых застенчивых, предлагали мне остаться переночевать у них. Мне было противно об этом вспоминать, я всегда отказывался. Мне было известно, они за спиной у меня шушукаются вволю, не стесняясь в выражениях на мой счет, но мне было все равно. А вот когда судачить начали о Коре…
Как мне достало сил все это вытерпеть, не знаю. Вечером я бился в спарринг-зоне так, словно хотел забыться в этом бесконечном мелькании рук и ног. Никто у меня ничего не стал спрашивать, Мартин тоже. Даже моя свежая повязка, расплывающаяся алым пятном, словно осталась незамеченной. Я вернулся домой усталый, как черт, но зато почти забыл вспоминать и о тех парнях, и о Коре, и о своей любви, которую я теперь наконец осмеливался называть любовью.
Кора появилась в социалке спустя три долгих дня. Она казалась такой же, как прежде, ничуть не более отстраненной, она так же не обращала на меня и остальных внимания, так же молча обедала в обжираловке за пустым столиком, но ее взгляд в подслеповатые окна уже был не таким отрешенным. Я чувствовал порчу в том соке жизни, что струился от нее ко мне еще вчера. И чувствовал в том свою необъяснимую вину.
Вечером я снова, не улучив времени для разговора по душам, отправился вслед за ней.
Она больше не оглядывалась судорожно по сторонам, ее шаги камертоном стучали по плитам покрытия, но что-то изменилось. Я продолжал чувствовать ее страх, направленный вовне, во враждебную ей среду, которую она ненавидела сегодня всей душой. А еще, она знала, что я иду за ней, и, не понимая моих мотивов, считала меня частью этой среды.
Я тенью двигался по пыльным городским лабиринтам, стараясь держать ее на самой грани собственных чувств, до предела натягивая связывающую нас нить, и никак не мог разобраться. В ней, в себе. В нас.
В классе она смотрела сквозь меня, ни жестом, ни дрожанием ресниц не выделяя меня из серой толпы наших сверстников. Здесь же, на улице, я для нее существовал – призраком в подступающей ночи, убийцей, кружащим вокруг нее, таящейся тенью, что играла со своей будущей жертвой.
Еще вчера «братушки» ничуть не пугали Кору. Сегодня же я занял их место, даже хуже. Почему? За что?!
Так пугает неизвестность. Значит, нужно суметь раскрыться перед ней, сделать так, чтобы она забыла придуманный образ бездушной машины убийства. Она смотрела на меня тогда, в первый миг нашей встречи, и смотрела без сегодняшнего отвращения. Нужно вернуть тот день.
Я еще несколько дней провожал ее до дома, не вмешиваясь, только наблюдая, как она точно обходит группы поздних прохожих, подозрительные подворотни и мосты. Она лучше меня знала, как не попадать в неприятности. А я был идиотом тогда, нарвавшись на «братушек».
Но ведь я прожил здесь всю сознательную жизнь, а вот откуда такая прыть у нее, дочери «белоручек» из центра? Чем дальше, тем больше я задумывался о том, что у нас с ней гораздо больше общего, чем могло показаться с первого взгляда. Перед глазами поднимались мерцающие колонки цифр, которые вдруг сами собой складывались в образы и звуки. Выли сирены, неслись на перегретых подвесках спасательные глайдеры. Я отгонял этот преследующий меня из ночи в ночь кошмар, но он снова возвращался.
Кора тоже жила в мире несуществующего. Делающего опасности этого мира несущественным элементом бытия. И потому я оставил Кору, более не провожал ее. И только едва ощутимая ресничка ее дыхания грела мне сердце сквозь окружающий бездушный железобетон.
Прошел месяц, и не один. Тянулись тоскливые осенние дожди. Кора успокоилась. Я больше не чувствовал ее страха, она снова безмятежно глядела в окно, а я пытался делать вид, что увлечен темой очередного урока.
Тот взгляд я почувствовал, не поднимая головы от терминала. Кора смотрела на меня, словно вдруг заметив. На ее губах не было той улыбки, о которой я мечтал все эти долгие недели, но она больше и не хмурилась.
Мое тело застыло каменной глыбой, пальцы вцепились в заскрежетавший от натуги пластик, сердце остановилось, пропуская такт. Я боялся оборвать, спугнуть это прикосновение. Кора, хорошая моя. Дождись перерыва, дай мне подойти, объяснить тебе…
Зуммер прошипел коротнувшим фидером. Я чуть не подскочил – нервы были напряжены до предела. Вот так, спокойнее, еще спокойнее, а теперь встань и подойди.
Шаг дался мне с невероятным трудом, я словно разом разучился ходить. Второй был легче, но пот полился с меня градом. Не сорваться, не побежать…
– Кора, мне нужно тебе что-то сказать…
– Чего надо?
Я приходил в себя слишком медленно, чтобы сразу понять – меня встретил тот же отрешенный, глядящий сквозь меня взгляд чужого человека, которому ты ничуть не интересен. Этот взгляд сквозь ничто предназначался мне, только мне. Но Кора меня опять не узнала, не поняла.
Побитой крысой я отполз к себе на место, более не чувствуя ничего, кроме опустошения. Остатку дня было суждено тянуться бесконечно.
Сходя с ума от бесконечных раздумий я в перерывах против обыкновения ввязывался в какие-то споры, потом вдруг понял, что разговариваю с какими-то полузнакомыми личностями годом старше о вечернем походе «в залы», и причем я чуть не выступаю этого дела зачинателем.
- Предыдущая
- 25/94
- Следующая
