Еретик - Корнуэлл Бернард - Страница 21

• Предыдущая
• 21/86
• Следующая

Два дня Женевьева молчала и не брала в рот ни крошки. Она не отходила от Томаса, наблюдала за ним, но когда он заговаривал с ней, лишь качала головой. Порой она тихо плакала. Плакала беззвучно, даже не всхлипывая, и лишь в глазах ее стояло отчаяние, а по лицу ручьями текли слезы.

Робби пытался поговорить с ней, но она шарахалась от него. Хуже того, при его приближении ее бросало в дрожь, что, в свою очередь, обижало Робби.

— Проклятая чертова еретичка, — ругал он ее на своем шотландском диалекте, и Женевьева, хоть и не зная английского языка, понимала смысл его слов и лишь глядела на Томаса большими испуганными глазами.

— Она боится, — сказал Томас.

— Меня? — возмущенно спросил Робби, и это возмущение казалось оправданным, ибо сам облик Робби Дугласа, курносого, простоватого паренька, говорил о добродушном нраве.

— Ее пытали, — пояснил Томас. — Неужели ты не понимаешь, что после этого чувствует человек?

Он непроизвольно глянул на костяшки своих пальцев, по-прежнему скрюченных после пыточных тисков. В свое время Томас даже боялся, что никогда больше не сможет натянуть лук, но Робби, как настоящий друг, не дал ему опустить руки.

— Она обязательно оправится, — сказал он Робби.

— Я же отношусь к ней по-дружески, — промолвил шотландец.

Томас поглядел на друга, и Робби покраснел.

— Епископ ведь пришлет новое предписание, — продолжил шотландец.

Первый документ, найденный в окованном железом сундуке среди прочих рукописей замка, Томас сжег. Большую часть этих пергаментов составляли податные списки, реестры солдатского жалованья, расписки и тому подобные документы. Были там и монеты, собранные для уплаты податей и составившие первую добычу отряда Томаса.

— И что ты будешь делать после того, как епископ пришлет новое предписание? — не унимался Робби.

— А что бы ты хотел, чтобы я сделал? — спросил Томас.

— У тебя не будет иного выхода, — пылко воскликнул Робби, — тебе придется отправить ее на костер. Епископ от своего не отступится.

— Вероятно, — согласился Томас. — Когда дело касается костров да пыток, церковь проявляет большую настойчивость.

— Значит, ей нельзя здесь оставаться! — воскликнул Робби.

— Я освободил ее, — отозвался Томас, — она может идти куда пожелает.

— Давай я отвезу ее в По, — предложил Робби. (В По, далеко на западе, стоял ближайший английский гарнизон.) — Там она будет в безопасности. Дай мне неделю на всё про всё, и я доставлю ее туда в целости и сохранности.

— Ты нужен мне здесь, Робби, — сказал Томас. — Нас мало, а врагов, когда они явятся, будет много.

— Позволь мне увезти ее отсюда...

— Она останется, — твердо заявил Томас, — пока не захочет уйти сама.

Робби собрался что-то возразить, но промолчал, резко повернулся и вышел из комнаты. Сэр Гийом слушал их молча и понял большую часть этого разговора.

— Через день-другой, — мрачно сказал он по-английски, чтобы не поняла Женевьева, — Робби захочет ее сжечь.

— Сжечь ее? — изумился Томас. — Что ты! Робби хочет спасти ее.

— Он хочет ее, — сказал сэр Гийом, — и если не получит, то, пожалуй, решит: пускай она не достанется никому. — Гийом пожал плечами, потом перешел на французский. — Будь она некрасивой, — произнес он, взглянув на Женевьеву, — осталась бы она в живых?

— Будь она некрасивой, — ответил Томас, — наверное, ее бы не осудили.

Сэр Гийом пожал плечами. Его незаконнорожденная дочь Элеанор была подругой Томаса, пока ее не убил Ги Вексий. Теперь сэр Гийом посмотрел на Женевьеву и понял, что она красавица.

— Ты ничем не лучше шотландца, — сказал рыцарь.

На вторую ночь после того, как они захватили замок, когда люди, высланные в рейд за фуражом, все благополучно вернулись домой, лошади были накормлены, ворота заперты, часовые расставлены, а ужин съеден, и бойцы в большинстве своем легли спать, Женевьева бочком вышла из алькова за гобеленом, где Томас предоставил ей кровать кастеляна, и подошла к очагу, возле которого устроился Томас с загадочной книгой своего отца. Обычно Робби и сэр Гийом спали в холле вместе с Томасом, но сегодня сэр Гийом отвечал за караул, а Робби внизу пил и играл в кости с ратниками.

Женевьева в длинном белом платье тихо сошла с помоста, подошла к его креслу и опустилась на колени у огня. Некоторое время она, не отрываясь, смотрела на пламя, потом подняла глаза на Томаса, и он залюбовался игрой света и тени на ее лице. Лицо как лицо, говорил он себе, однако на самом деле это лицо его завораживало.

— Если бы я была некрасивой, — спросила вдруг девушка, заговорив в первый раз с самого своего освобождения, — я бы все равно осталась жива?

— Да, — сказал Томас.

— Так за что же ты спас мне жизнь?

Томас закатал рукав и показал ей шрамы на руке.

— Меня тоже пытал доминиканец, — сказал он.

— Каленым железом?

— И каленым железом тоже.

Она поднялась с колен, обвила руками его шею и положила голову ему на плечо. Девушка молчала, он тоже, оба не шевелились. Томас вспоминал боль, унижение, ужас, и на глаза его невольно наворачивались слезы.

Тут заскрипели старые петли, и дверь отворилась. Томас сидел спиной к двери и не видел вошедшего, но Женевьева вскинула голову, чтобы посмотреть, кто нарушил их уединение. Повисла тишина, затем послышался звук затворяемой двери и удаляющиеся по лестнице шаги. Томасу не было нужды спрашивать, кто приходил. Он и так понял: это был Робби.

Женевьева снова положила голову ему на плечо. Она молчала. Он чувствовал, как бьется ее сердце.

— Ночью хуже всего, — сказала она.

— Я знаю, — сказал Томас.

— Днем, — сказала она, — есть на что смотреть. А в темноте остаются только воспоминания.

— Я знаю.

Не разнимая рук, она откинула голову и устремила на него жаркий, пламенный взгляд.

— Я ненавижу его, — сказала она, и Томас понял, что речь идет о ее мучителе. — Его зовут отец Рубер, — продолжила девушка, — и я хочу увидеть его душу в аду.

Томас, который убил своего мучителя, не знал, что сказать, поэтому промолвил уклончиво:

— Бог распорядится его душой.

— До Бога порой кажется так далеко, — сказала Женевьева, — особенно когда темно.

— Тебе нужно есть, — сказал он, — и нужно спать.

— Не могу спать, — сказала она.

— Надо — значит, будешь, — возразил Томас, снял ее руки со своей шеи и отвел в альков за гобелен. Где и остался.

Наутро Робби перестал разговаривать с Томасом. Правда, их отчуждение не так бросалось в глаза, ибо у всех было по горло дел. Требовалось собрать с города и заложить в замке на хранение запас провизии. Местного кузнеца надо было научить, как изготавливать английские наконечники для стрел, а самим бойцам нарубить тополей и ясеней на заготовки для щитов. Гусям общипали крылья на оперение для стрел, словом, люди Томаса ни минуты не сидели без дела. Только вот настроение у всех было мрачным. Воодушевление, охватившее всех после того, как отряд с такой легкостью захватил замок, сменилось тревогой, и Томас, в первую очередь отвечавший за боевой дух, понимал, что дело плохо.

Сэр Гийом д'Эвек, который был гораздо старше Томаса, разъяснил причину происходящего.

— Дело в девушке, — сказал он. — Она должна умереть.

Разговор происходил в большом холле, и Женевьева, сидевшая у огня, поняла, о чем речь. Робби пришел с сэром Гийомом, но теперь он смотрел на девушку не со страстным вожделением, а с нескрываемой ненавистью.

— Объясни почему, — потребовал Томас.

Он перечитывал копию книги своего отца со странными намеками на Грааль. Ее переписывали в спешке, кое-где неразборчивыми каракулями, многое в ней казалось бессмыслицей, но он верил, что когда-нибудь ему удастся извлечь из нее какой-нибудь толк.

— Она еретичка! — сказал сэр Гийом.

— Она проклятая ведьма, — запальчиво бросил Робби.

Теперь он уже немного говорил по-французски, достаточно, чтобы понять разговор, но предпочел высказать свое возражение по-английски.

• Предыдущая
• 21/86
• Следующая