Еретик - Корнуэлл Бернард - Страница 51
- Предыдущая
- 51/86
- Следующая
Брат Климент уже закатал рукава и показывал Томасу, что нужно снять с раненой кольчугу. Это было непросто, потому что в груди у нее засела пронзившая кольчугу стрела. Однако монах, по всей видимости, знал, как это сделать; отодвинув Томаса, он отвел руки Женевьевы за голову и взялся за кожаные лопасти стрелы. Женевьева застонала, но монах придерживал стрелу очень бережно, закатав кольчугу и находившийся под ней кожаный подкольчужник до засевшей стрелы. Он левой рукой приподнял подкольчужник с кольчугой и удерживал их на весу, чтобы они не касалась древка. Потом кивнул Томасу и выразительно повел головой, показывая, что теперь нужно просто вытащить Женевьеву из ее кольчуги. Лучник взялся за ее лодыжки. Монах одобрительно кивнул, потом кивнул еще раз, показывая, чтобы он начинал.
Томас зажмурился и потянул. Женевьева пронзительно вскрикнула. Рука лучника дрогнула, он перестал тянуть, и брат Климент издал какой-то невнятный звук, суть которого, однако, была ясна: следовало довести начатое до конца. Пересиливая себя, Томас потянул снова, вытягивая девушку из плена доспехов, а когда осмелился открыть глаза, то увидел, что тело освободилось, оставалось только вынуть руки из рукавов и открыть лицо. Главное было сделано — стрела больше не держала кольчугу. Брат Климент, невнятно поквохтывая, стянул кольчугу с рук и плеч девушки и отбросил в сторону.
Монах направился к столу. Женевьева громко стонала, плакала и металась на подушке от боли, из раны опять потекла кровь. Полотняная рубашка девушки окрасилась кровью от подмышки до пояса.
Опустившись рядом с ней на колени, брат Климент положил ей на лоб смоченную водой сложенную тряпицу, похлопал девушку по щеке, не переставая ласково квохтать, и девушка стихла. Не переставая улыбаться, монах поставил ей колено на грудь, взялся обеими руками за черное древко и дернул. Она вскрикнула, но окровавленная черная стрела уже была в руках у цистерцианца. Он отбросил ее, взял нож, разрезал рубашку, обнажив рану, и положил на нее влажную тряпичную подушечку.
Сделав Томасу знак, чтобы он удерживал ткань на месте, монах снова отошел к столу. Вернулся он с кусочком размоченного в воде заплесневелого хлеба. Убрав тряпицу, брат Климент наложил на рану хлеб, сильно надавил, так что мокрый мякиш расползся лепешкой, дал Томасу полоску мешковины и все так же, жестами, показал, что ткань нужно обмотать вокруг груди Женевьевы как повязку.
Ей было больно, ибо, чтобы сделать это, Томасу пришлось ее усадить. Брат Климент срезал остальную часть окровавленной рубашки, а Томас туго замотал мешковину вокруг ее груди и плеча, позволив ей лечь лишь после того, как припарка с плесенью была надежно закреплена на ране. Брат Климент улыбнулся, как бы говоря, что все было сделано правильно, потом, молитвенно сложив ладони, прикоснулся к ним щекой, показывая, что больная должна поспать.
— Спасибо, — сказал Томас.
Брат Климент широко улыбнулся, губы его приоткрылись, и Томас увидел, что у монаха нет языка. В соломенной кровле прошуршала крыса, и маленький монах схватил трезубец для ловли угрей и принялся яростно тыкать в солому. Правда, преуспел он лишь в том, что проделал в крыше несколько здоровенных дырок. Женевьева уснула.
Брат Климент на время удалился, чтобы позаботиться о нуждах прокаженных, потом вернулся с жаровней и глиняным горшком, в котором было несколько тлеющих угольков. Он зажег в жаровне связку трута, подпитал огонь лучиной и, когда пламя как следует разгорелось, сунул ранившую Женевьеву стрелу прямо в его жаркое сердце. Опаленные кожаные лопасти завоняли, брат Климент с довольным видом кивнул, и Томас сообразил, что маленький монах врачует рану, наказывая предмет, ставший ее причиной. Потом, когда провинившаяся стрела была наказана огнем, брат Климент на цыпочках подошел к Женевьеве, внимательно посмотрел на нее и с довольной улыбкой извлек из-под стола два грязных одеяла. Томас накрыл ими девушку.
Он оставил ее спящей. Ему нужно было напоить лошадей, дать им пощипать травки, потом поставить их в стойла рядом с монастырской давильней. Томас надеялся увидеть аббата Планшара, но монахи ушли на молитву и еще оставались в церкви аббатства, когда он, подражая брату Клименту, заставил кобылу вскрикнуть, рывком выдернув стрелу из ее крупа. Он был начеку и быстро отскочил в сторону, чтобы не получить от нее удар копытом. Когда лошадь успокоилась, он промыл ей рану водой, погладил животное по шее, а потом собрал в охапку седла, уздечки, луки и мешки и отнес их в лачугу, где застал Женевьеву уже проснувшейся. Она полулежала, прислонившись спиной к сложенному мешку, а брат Климент, со своим непременным квохтанием, кормил ее грибным супом со щавелем. Монах радостно улыбнулся Томасу, потом кивнул в сторону двора, откуда доносились звуки пения. Это пели прокаженные. Брат Климент стал им подтягивать, не раскрывая рта.
Ломоть хлеба и миска супа нашлись и для Томаса. После того как он поел, брат Климент ушел к себе спать, а лучник лег рядом с Женевьевой.
Еще болит, — пожаловалась она, — но уже не так сильно.
— Вот и хорошо.
— А когда стрела в меня попала, больно почти не было. Как будто толкнула, и все.
— Ты поправишься, — пылко заверил он девушку.
— Ты знаешь, о чем они поют? — спросила она.
— Нет.
— О Геррике и Аллоизе. Это были влюбленные. Они жили в давние времена.
Девушка потянулась и провела пальцем по его небритой щеке.
— Спасибо тебе, — сказала она.
Спустя некоторое время Женевьева снова заснула. Маленькие полоски лунного света проникали сквозь дырявую кровлю, в их свете Томас видел выступавшие на ее лбу бусинки пота. Однако дышала она ровнее и глубже, и некоторое время спустя Томаса тоже сморил сон.
Спал он плохо. Ему снился грохот копыт и громкие голоса, а когда он проснулся, оказалось, что это не сон, а явь. В обители ударил колокол, и лучник сел, уже собираясь пойти посмотреть, в чем дело, но тут колокол смолк и вновь воцарилась тишина.
Томас снова заснул.
Он проснулся внезапно, почувствовав, что кто-то над ним стоит. Рослая фигура отчетливо вырисовывалась на фоне бледного утреннего света, лившегося через открытый дверной проем. Томас инстинктивно отпрянул, потянулся за мечом, но пришелец отступил от кровати.
— Тсс! Прости, я не хотел тебя тревожить, — тихо промолвил он густым бархатным голосом, в котором не было ничего враждебного.
Томас поднялся и увидел, что вошедший был монахом. Лица нельзя было разглядеть, для этого в хижине было слишком темно, но тут высокий незнакомец в белом облачении снова подошел ближе и, посмотрев на Женевьеву, спросил:
— Как чувствует себя твоя подруга?
Женевьева спала. Прядь золотистых волос, упавшая на щеку, подрагивала при каждом вздохе.
— Вчера вечером ей стало лучше, — тихонько сказал Томас.
— Очень хорошо! — с чувством откликнулся монах.
Потом он снова отступил к дверному проему. Наклоняясь, чтобы приглядеться к Женевьеве, он поднял лук Томаса и теперь рассматривал оружие в слабом сером свете. Как всегда, когда его оружие оказывалось в руках незнакомого человека, Томас ощутил неприятное чувство, но промолчал, а монах скоро оставил лук, прислонив его к столику для снадобий брата Климента.
— Мне бы хотелось поговорить с тобой, — сказал цистерцианец. — Давай встретимся в обители, там и потолкуем. Приходи, я буду ждать.
Утро выдалось холодным. На траве под оливковыми деревьями и на лужайке в центре монастырской усадьбы лежала роса. В одном углу монастырского двора стояло корыто, в котором монахи, отстояв утомительную службу, ополаскивали лицо и руки. Томас сперва поискал взглядом высокого монаха среди умывающихся, но потом увидел его сидящим на каменной ограде между двумя колоннами южной аркады. Монах жестом подозвал его к себе, и Томас увидел, что он очень стар, лицо его покрыто глубокими морщинами, а во взгляде светится доброта.
— Твоя подруга, — сказал старый монах, когда Томас подошел к нему, — в превосходных руках. Брат Климент весьма искусный лекарь, но у него с братом Рамоном серьезные расхождения во взглядах, поэтому мне приходится держать их порознь. Рамон приглядывает за госпиталем, а Климент ухаживает за прокаженными. Рамон настоящий врач, обучался в Монпелье, так что мы, конечно, должны считаться с его мнением, но похоже, что у него на все случаи одно средство: молитва и обильное кровопускание. Он использует их при любом недуге, а брат Климент, по-моему, прибегает к какой-то своей магии. Наверное, мне не следовало бы это поощрять, но, честно признаться, случись мне захворать, я бы предпочел, чтобы меня пользовал брат Климент. — Он улыбнулся Томасу. — Меня зовут Планшар.
- Предыдущая
- 51/86
- Следующая
