Коммуна, или Студенческий роман - Соломатина Татьяна Юрьевна - Страница 62
- Предыдущая
- 62/106
- Следующая
Без собаки – суки мраморной догини – Тонька не мыслила своё существование. И потому, наплевав на то, что у неё нет ни мебели, ни зимних пальто для Оксаны и для Даши, она приобрела очередного дорогущего элитного щенка мраморного дога. Ту самую Таис, а в обиходе – Татуню.
«Падла Нелька» пыталась было устроить демарш, но Антонина была куда витальнее дворника Владимира. И, прижав тёмной-тёмной ночью Нелю Васильевну в «телефонном» переходе, сообщила ей, сколько её, Нелькина, поганая жизнь стоит и что с ней будет, если она хотя бы криво посмотрит в сторону её, Тонькиной, собаки. Будет ей скромный фанерный гроб и похороны без музыки. А про то, что бердичевско-жмеринско-винницкая родня здесь не живёт, – так про то у Антонины Марченко уже бумажки имеются от соседей. Потому что – ах, Неля Васильевна! – тут же все знают, что вы падла и родного брата со свету сжили. Он, рассказали тут старушки, с войны пришёл, живой, хоть и не совсем здоровый, а вы его жить к себе не пустили. Его, говорят те же старушки, Валентина Чекалина к себе на пол пустила. А потом и в постель. Так вы и этим сильно недовольны были. И куда-то там всё писали-писали, что брата вашего родного и во время оккупации здесь видели, и что по-немецки он шибко хорошо для украинского еврея говорил. Ну а после – да-да, всё те же языкатые старушенции просветили – брат помер от чего-то странного, а к вскрытию тогда, после войны, очень халатно относились. Валентина Чекалина долго в больнице лежала. Вроде как с ртутным отравлением. Но это же всё шутки – про вытряхнутый в тапочки градусник, не правда ли, Неля свет Васильевна? Не могли же вы родного брата отравить? А мне вы, дорогая ответственная квартиросъёмщица, не брат, не сестра и даже не бабушка. Так что на собачку мою вы молиться должны. И просто-таки ложкой с паркета хавать то, что она туда насерить нечаянно или намеренно изволит.
Доподлинно, разумеется, не известно, что и как говорила Антонина Марченко Неле Васильевне Аверченко в том тёмном коридорчике у рогатого эбонитового телефона. Свидетелей-то не было. Владимир был в сладостной отключке, а Валентина Чекалина уже отъехала с родины российско-украинской – из жемчужины у моря Одессы – на родину российско-татарскую – под Казань, в славный городишко сплава брёвен и бумажного производства – Волжск.
Но стала ответственная квартиросъёмщица тише воды ниже травы. Если и материлась-бурчала-ущемляла, так то и близко не шло в сравнение с недавно властвующей в этих коммунальных пенатах фурией.
И всё-таки Тонька, при всём легкомыслии, безалаберности и воинственности, была человеком со знаком плюс. В отличие от «падлы Нельки» – однозначно минусовым человеком.
Шила Антонина и вправду неплохо, но была очень ленива. Очень-очень ленива. Очень-очень-очень ленива. И совершенно безответственна в том, что касалось хоть какой-нибудь работы. Равно и своих детей. Назначая день примерки, она совершенно забывала к указанному дню не то что сметать, а даже раскроить. К тому же оказывалось, что на кусок дорогущей шерсти нагадил щенок королевского дога. Ну а чего не нагадить, если этот кусок валяется в пыльном углу, а щенки – такие шалопаи! Заказчицы отчего-то не умилялись вслед за Тонькой, обещавшей выстирать, отутюжить и раскроить к очередному числу неизвестно какого месяца непонятно какого года, а сердились и больше у Тоньки не появлялись. В каком конкретно классе (и даже какого номера школе) учатся её дочки – Антонина не помнила. Она даже не знала, если честно, как они вообще туда попали, в эту школу. Толковых зимних вещей у Тонькиных дочерей так и не появлялось – ну какая в той Одессе зима? В курточках перебегают. Правда, она всё время пыталась что-то своим дочуркам сшить из покинутых заказчицами материалов. Но пока было лень стирать, кроить, намётывать и сшивать – уже как-то и зима миновала. А затем наступила весна, и Антонина, выгуливая Татуню в парке Шевченко, познакомилась с Анатолием Марченко. Она была очень хороша собой – высока, стройна и красива лицом, – и Толик сделал ей предложение руки и сердца и взял на себя заботу о Тоньке, Тонькиных дочерях, несмотря на то что был моложе, собственно, избранницы на три года. И значит, Оксане годился не столько в отцы, сколько в старшие братья. Девицы, вслед за мамой, были безалаберно-беззлобно эгоистичны и всё, что предоставлял им новоявленный папаша – от наконец-то личных толковых тряпок на все сезоны до денег и появлений на родительских собраниях в наконец-то уточнённой им по номеру школе – воспринимали как должное. Толику никогда не доставалось ничего из принесённого им же вкусненького. Потому что, например, последний кусочек буженины доставался Татуне, а вовсе не добытчику. Но Толик Марченко был настолько добр и незлобив, что никогда не обижался на кагал «своих девочек», включая догиню. Для него это было в порядке вещей. Как в порядке вещей было для него – стирать свои рубашки, гладить свои брюки, и проч., и проч., и проч. Со временем он стал стирать и Тонькины вещи, и вещи дочерей, мыть им обувь, мыть за ними посуду (которая могла скапливаться всю ту неделю, что он был на вахте). В общем, Толик был… Даже не знаю, как правильно назвать-то? Толик был хорошим добрым человеком. Наверное, святым. Лишь однажды, после того как во время вахты покалечило его товарища, он пришёл домой немного мрачный. С бутылкой водки и, почему-то, тортом. Пока он принимал душ, бутылку водки выпила Тонька с дворником Владимиром, а торт – без остатка! – проглотили Оксана и Даша.
– Меня не было всего лишь полчаса! – взвыл Толик, не столько мывшийся, сколько оплакивавший своего здорового товарища, навсегда – при любом, самом благополучном исходе – теперь ставшего инвалидом. Ему раздробило ногу. Врач приехавшей «Скорой» сказал, что «конечность отнимут», а у товарища жена и трое детей. Как же они, жена и дети, теперь, с безногим-то инвалидом?!
– Ну, Пупсик, ну не сердись! – сказала ему Тонька. – Девочкам надо сладкое, они растут.
– А Тоньке нужны углеводы! – поднял вверх указательный палец дворник Владимир. – Чисто как источник энергии. Потому что она беременная!
– Да, Пупсик. Я беременна! – подтвердила Тонька, подкурив сигаретку.
Щенок Татуня ничего не сказала Толику, а только радостно залаяла на него. Толик тут же забыл о товарище и о том, что ему не оставили рюмку водки. Подумал о том, что только ничтожество может уйти из семьи, потому что, видишь ли, в полном соответствии со Жванецким, «ему не оставили кусок торта». И немедленно стал счастлив. Потому что любимая женщина беременна от него. Не это ли самое главное счастье? И разве что-нибудь может такому счастью помешать или такое счастье омрачить? Ничего! Даже то, что тот казан фаршированных перцев, что два дня назад занесла сюда его мамаша, уничтожили тоже без него! Фу! Какие грязные меркантильные мысли! Лишь бы девочки были сыты и довольны! Что он, на водку с тортом не заработает?
Беременность Антонина носила отлично, а вот рожала тяжело. Она всегда тяжело рожала. Высокая. Очень высокая. Очень стройная. Очень узкий таз. Девочка-мальчик, которую не испортили даже беременности и роды. Ну, или таковому сохранению её способствовали полнейшая бездумность и весёлая ярость против всего. Такой вот удивительный характер. Остаётся только позавидовать.
Видимо, эта самая весёлая ярость позволяла ей переносить боль. И в первых, и во вторых, и, разумеется, в третьих родах промежность Тонькину разрезали на немецкий крест. И она ещё вдобавок умудрялась порваться после в совсем другой, не по разрезу, стороне. Ни разу ещё ничего не зажило у неё первичным натяжением, поэтому швы в некотором месте долго осложняли ей жизнь. Не половую, конечно же, – к этой она никогда скоро после родов не возвращалась. А самую обыкновенную жизнь с самой обыкновенной её нормальной физиологией.
Плюс ко всему, каждый раз у Тоньки развивался термоядерный гнойный мастит, и она непременно через месяц после родов оказывалась в гнойной хирургии. Грудь её испещряли ужасные рубцы – не из-за тяжёлой руки или безграмотности хирурга, – а, опять же, из-за таковой вот Тонькиной «счастливой» особенности – образованию излишней рубцовой ткани – келоида.
- Предыдущая
- 62/106
- Следующая
