Последнее королевство - Корнуэлл Бернард - Страница 6

• Предыдущая
• 6/79
• Следующая

Оружие заточили на точильных камнях, священники обошли лагерь, бормоча благословения, пока воины клялись друг другу в верности и братстве. Некоторые собирались в группы по нескольку человек, обещая честно делиться добычей, а некоторые совсем спали с лица, и не один из них дал деру через канавы, пересекавшие плоскую сырую равнину.

Двум десяткам воинов было приказано остаться в лагере присматривать за женщинами и лошадьми, но нам с Беоккой велели сесть на коней.

– Ты останешься в седле, – сказал мне отец и обратился к священнику: – А ты будешь с ним.

– Да, мой господин, – отозвался Беокка.

– Если что-нибудь случится, – отец намеренно не уточнил, что именно, – скачите в Беббанбург, закройте ворота и ждите.

– Бог на нашей стороне, – ответил Беокка.

Отец выглядел так, как и должен выглядеть великий воин, хоть и уверял, что слишком стар для битвы. Его седеющая борода торчала над кольчугой, поверх которой он надел распятие из воловьей кости – подарок Гиты. Перевязь его меча была кожаной с серебряной отделкой, ножны прославленного меча Костолома были перехвачены полосками позолоченной бронзы. Железные пластины на сапогах защищали лодыжки, и при виде этих пластин я вспомнил, что отец говорил о клине. Отполированный шлем сиял, отверстия для глаз и рта обрамляло серебро. На круглом, обтянутом кожей щите из липы с тяжелым железным умбоном[5] скалилась волчья голова. Олдермен Утред шел на войну.

Звуки рога собрали армию, но порядка в строю почти не было. Возник спор, кто будет на левом фланге, кто на правом. Беокка после рассказал, что спор разрешил епископ, подбросив кости, и королю Осберту выпало стоять справа, Элле – слева, а моему отцу – в центре.

Три знамени трех полководцев развернули под звуки рогов, воины собрались под эти знамена. Гарнизон отцовской крепости, его лучшие воины, выстроились впереди, а за ними – таны. Таны были важными людьми, владельцами обширных земель, у некоторых имелись собственные крепости. Именно такие люди на пирах сидели на возвышении рядом с отцом, но за ними требовалось приглядывать, поскольку амбиции заставляли танов искать шанса занять его место. Однако теперь они преданно встали за ним, а дальше выстроились простолюдины, свободные люди низшего ранга. Воины сражались рядом со своими родственниками или друзьями. С армией пришло и много мальчишек, хотя верхом был только я, и только у меня имелись меч и шлем.

Я видел, как датчане рассеялись по обеим сторонам пролома за уцелевшим частоколом, а бо?льшая часть их воинства собралась на земляном валу, закрыв щитами дыру в стене. То была высокая земляная стена, футов десяти-двенадцати в высоту, очень крутая; на нее нелегко будет забраться перед носом у поджидающих убийц, но я был уверен в нашей победе. Мне было тогда девять лет, почти десять.

Датчане что-то орали, но мы стояли слишком далеко и не слышали оскорблений. Их щиты, такие же круглые, как у нас, были раскрашены в желтые, черные, коричневые и голубые цвета.

Наши воины принялись стучать оружием о щиты: впервые в жизни я слышал этот пугающий звук, слышал, как армия исполняет музыку войны, грохоча древками копий и железными клинками мечей по дереву щитов.

– Ужасная вещь, – сказал мне Беокка. – Война – это кошмарная вещь.

Я не ответил. Мне казалось, что происходящее передо мной величественно и прекрасно.

– Клин – место, где умирают, – проговорил Беокка и поцеловал висящий у него на шее деревянный крест. – Еще до завершения дня души будут толпиться во вратах рая и ада, – скорбно продолжал он.

– А разве покойники не попадают в пиршественный зал? – спросил я.

Он поглядел на меня очень странно: похоже, мой вопрос его потряс.

– Где ты такое услышал?

– В Беббанбурге, – мне хватило ума промолчать, что подобные сказки рассказывал мне Элдвульф-кузнец, когда я приходил поглядеть, как он превращает полосы железа в мечи.

– В это верят язычники, – сурово сказал Беокка. – Они думают, будто погибших воинов относят к Вотану, чтобы пировать с ним до конца света, но это пагубное заблуждение. Это грех! И датчане вечно грешат. Они поклоняются идолам, отрицают истинного Бога, они – заблудшие.

– Но ведь мужчина должен умереть с мечом в руке? – настаивал я.

– Вижу, придется как следует наставить тебя в вере, когда все закончится, – сурово произнес священник.

Больше я ничего не сказал. Я наблюдал, стараясь запечатлеть в памяти все события этого дня.

Небо было по-летнему синим, только несколько облачков висело на западе; солнечный свет играл на наконечниках копий, словно на глади летнего моря. Первоцветы рассы?пались по лугу, на котором собралась армия, кукушка куковала позади, в лесу, откуда за армией наблюдали наши женщины. По реке плавали лебеди, вода была спокойна в тот безветренный день. Дым от лагерных костров в Эофервике поднимался в небо почти вертикально, и это напомнило мне, что нынче ночью в городе будет пир, мы станем есть жареную свинину и другую поживу, которую найдем среди запасов врага.

Некоторые наши воины из передних рядов выбежали вперед с криками, вызывая врагов на бой, но никто из датчан не нарушил строя. Они просто смотрели и ждали: их копья топорщились частоколом, щиты стояли стеной… И тогда наши рога опять затрубили и крики и грохот смолкли – наша армия двинулась вперед.

Двинулась неровно.

Позже, гораздо позже, я понял, с какой неохотой люди заставляли себя идти клином, особенно навстречу другому клину, ожидающему на вершине крутого земляного вала. Но в тот день я с нетерпением ждал, когда же наша армия ринется в атаку и разобьет нахальных датчан, и Беокке пришлось удерживать меня, хватая лошадь под уздцы, чтобы не дать поскакать вслед за воинами.

– Мы должны ждать, пока они прорвутся, – сказал он.

– Я хочу убить дана! – заупрямился я.

– Не глупи, Утред, – рассердился Беокка. – Ты попытаешься убить датчанина, и твой отец останется без сыновей. Ты теперь его единственный наследник, и твой долг остаться в живых.

Итак, я исполнял свой долг, стоя на месте и глядя, как медленно, очень медленно наша армия собирается с духом и движется к городу. Слева от нас была река, опустевший лагерь остался справа, а гостеприимная дыра в стене зияла прямо впереди, и в пробоине молча ждали датчане, закрывшись сомкнутыми внахлест щитами.

– Самые храбрые пойдут первыми, – сказал Беокка, – и твой отец будет среди них. Они образуют клин, то, что латинские авторы называют porcinum caput. Ты знаешь, что это такое?

– Нет.

Мне было наплевать, что это значит.

– Свиная голова. Напоминает по форме кабанье рыло. Самые храбрые идут первыми, и, если они прорываются, остальные следуют за ними.

Беокка был прав. Три клина построились перед армией: по одному из гвардии Осберта, Эллы и моего отца. Воины стояли, плотно прижавшись друг к другу, сомкнув щиты внахлест, как датчане, а в задних рядах клина – держа щиты над головой, словно крышу.

Когда же все было готово, воины всех трех отрядов издали боевой клич и двинулись вперед. Они не бежали. Я ждал, что они вот-вот побегут, но на бегу невозможно удержать сомкнутый строй. При построении «свиньей» наступают медленно – достаточно медленно, чтобы люди в клине успели задуматься, как силен враг, и испугаться, что оставшаяся часть армии не придет им на подмогу. Но армия пошла. Три клина не проползли и двадцати шагов, как прочий люд двинулся следом.

– Хочу посмотреть поближе! – сказал я.

– Ты будешь ждать здесь, – приказал Беокка.

Теперь я слышал крики – крики угрозы, крики, придающие человеку храбрости; и тут лучники на городской стене выстрелили, и я увидел, как промелькнули перья стрел, падающих на наши клинья. А спустя миг взметнулись копья, перелетели по дуге ряды датчан и ударили о поднятые над головами щиты. Поразительно – во всяком случае, меня это поразило, – что никого из наших не ранило, хотя я видел, что щиты их утыканы стрелами и копьями, словно дикобраз иглами. Три клина по-прежнему шли вперед, и теперь уже наши лучники стреляли в датчан, а несколько воинов выскочили из задних рядов и метнули копья в стену вражеских щитов.

• Предыдущая
• 6/79
• Следующая