Прощай, детка, прощай - Лихэйн Деннис - Страница 15

• Предыдущая
• 15/87
• Следующая

— Один раз. Только один раз, и то пьяная. Пришла с Дотти Мэхью, та тоже была подшофе, вели себя очень шумно. Мне кажется, Аманде было стыдно за мать, она все спрашивала, когда игра закончится. — Соня покачала головой. — Дети в этом возрасте ощущают ход времени совсем не так, как взрослые. Различают только долго-недолго. В тот день игра, наверное, показалась Аманде нескончаемой.

К этому времени на поле вышли еще несколько родителей, тренеров и команда «Звезд» в полном составе. Несколько ребят все еще копошились в куче, хотя многие уже отделились от нее, разбились на небольшие группы, играли в салочки, бросались друг в друга перчатками или просто валялись по траве.

— Мисс Гарабедьян, вы не замечали здесь посторонних во время игры? — Энджи показала Соне фотографии Корвина Орла и Роберты Третт.

Соня взглянула на них, поморгала, пораженная габаритами Роберты, и отрицательно покачала головой.

— Видите того здоровяка? — Она указала на высокого, коротко стриженного коренастого мужчину лет сорока. — Это Мэт Хогланд, профессиональный культурист, несколько лет подряд побеждал в конкурсе на звание «мистер Массачусетс». Очень приятный человек. Обожает своих детей. В прошлом году у нас возле поля терся какой-то оборванец, наблюдал за игрой несколько минут, нам всем его взгляд очень не понравился. Мэт его… попросил уйти. Понятия не имею, что он этому чесоточному сказал, но тот просто побелел, сразу ушел, и больше его не видели. Может, такие… личности имеют свою сеть, обмениваются данными или что-то в этом роде. Не знаю. Но других незнакомых я здесь не видела. Вот только вы пришли.

Я потрогал себя за волосы.

— Как там моя чесотка?

Соня прыснула.

— Кое-кто из наших узнал вас, мистер Кензи. Мы помним, как вы спасли ребенка на игровой площадке. Мы все своих детей вам доверим, только скажите.

Энджи подтолкнула меня локтем:

— Герой ты наш.

— Отстань, — отмахнулся я.

Для восстановления порядка на поле потребовалось еще минут десять, и игра продолжилась.

Соня познакомила нас с некоторыми родителями. Хелен и Аманду знали немногие, и остаток матча мы провели, расспрашивая их. Помимо подтверждения сложившегося у нас мнения о Хелен Маккриди как о создании крайне эгоистичном, результатом этих разговоров стало более полное представление об Аманде.

Вопреки рассказам Хелен, пытавшейся представить дочку как приветливую, улыбчивую девчушку, складывалось впечатление, что Аманда была слишком вялая и тихая для четырехлетнего ребенка.

— Моя Джессика? — округлила глаза Фрэнсис Нигли. — От двух до пяти лет на стены налетала. А почемучка была просто невообразимая! Все спрашивала: «Мам, а почему животные не говорят, как мы? Откуда у меня пальцы на ногах? Почему одна вода горячая, а другая холодная?» Не унималась ни на минуту. Любая мать знает, каким невыносимым может быть четырехлетний ребенок. Ведь в четыре — ей ведь четыре? — человек удивляется миру каждую секунду.

— А Аманда? — спросила Энджи.

Фрэнсис прислонилась к спинке скамьи и огляделась по сторонам. Тени сгущались, поглощая детей на поле, отчего те, казалось, уменьшались в размерах.

— Мне случалось присматривать за Амандой. Не по своей инициативе. Бывало, Хелен забежит: «Нельзя ли оставить у вас на секундочку?» Потом приходит часов через шесть-семь. А что делать? Ведь не откажешь. — Она закурила. — Аманда тихая была, послушная. Где посадишь, там и сидит, глазеет на стены, на телевизор или еще на что-нибудь. Не интересовалась игрушками моих детей, кошку за хвост не тянула, ничего. Просто сидит, как неживая, даже не спросит, когда мама придет.

— Может, у нее отставание в развитии? — сказал я. — Аутизм или что-нибудь такое?

Фрэнсис покачала головой:

— Нет. Заговоришь с ней, все понимает, отвечает вполне разумно. Мне всегда казалось, что она просто не ожидает, что к ней обратятся с вопросом. Но такая ласковая, и говорит очень хорошо для своего возраста. Нет, она умная девочка. Просто чуть заторможенная.

— И это показалось вам странным, — уточнила Энджи.

Фрэнсис пожала плечами:

— Пожалуй, да. Мне кажется, она не привыкла, чтобы на нее обращали внимание. По-моему, это очень плохо.

Она отвернулась и стала смотреть на поле. Ее дочка подошла к «домашней» базе, неловко держа в руках биту и глядя перед собой на мяч, лежавший на Т-образной подставке.

— Стукни, детка, так, чтоб мяч из парка вылетел! — крикнула Фрэнсис. — У тебя получится.

Дочка оглянулась, посмотрела на мать, улыбнулась, помотала головой и швырнула биту на землю.

Мы зашли в «Эшмонт-гриль» поесть и выпить пива, и тут с Энджи случилось то, что я не могу назвать иначе, как запоздалой реакцией на посещение «Филмо Тэп».

Я заказал мясо с картошкой под соусом. Здесь это готовили так же, как моя мама, и официантки вели себя тоже как мама. Если посетитель оставлял что-то на тарелке, они спрашивали, выбрасывают ли еду голодающие дети в Китае. Я бы не удивился, если бы меня не выпустили из-за стола, пока не доем все до последней крошки. Энджи тогда пришлось бы ковыряться со своей курицей до следующей недели. Несмотря на свою миниатюрность, в том, что касается аппетита, она даст фору любому дальнобойщику. Но в тот вечер моя напарница была явно не в себе: накрутит на вилку лапшу и будто о ней забудет. Уронит вилку в тарелку, отопьет пива и уставится в одну точку.

Дело дошло до четвертого кусочка курицы, от моей порции уже ничего не осталось, Энджи решила, что ужин закончен, и отодвинула тарелку.

— Людей не поймешь, — сказала она, уставившись в стол. — Не поймешь. Нельзя постичь, что побуждает их к поступкам, их логику. Если они думают не так, как ты, вся их логика и поступки для тебя — бессмыслица. Ты согласен? — Она взглянула на меня, глаза были на мокром месте и покраснели.

— Ты о Хелен?

— Хелен. — Энджи кашлянула. — Хелен, Большом Дейве и остальных в баре, похитителе Аманды, кто бы он ни был. Логики никакой. — По ее щеке покатилась слеза, и Энджи смахнула ее ладонью. — Черт! — Запрокинув голову, стала смотреть на потолочный вентилятор.

— Энджи, эти подонки в «Филмо» — последние люди. О них и думать-то не стоит.

— У-гу. — Она судорожно, с хрипом вздохнула.

— Ну. — Я погладил ее по руке. — Я серьезно. Они — ничто. Они…

— Они бы изнасиловали меня, Патрик. Это точно. — Она взглянула на меня, губы стали подергиваться и вдруг на мгновение застыли в каком-то диком подобии улыбки. Сначала съежилась кожа вокруг рта, потом все лицо, из глаз полились слезы, а она все пыталась удержать на лице улыбку.

Эту женщину я знал всю жизнь, и мне хватит пальцев на одной руке, чтобы пересчитать случаи, когда она при мне плакала. В тот вечер я не совсем понимал, чем были вызваны эти слезы. На моих глазах Энджи попадала в гораздо более сложные ситуации, чем та, с которой мы столкнулись сегодня в баре, и хоть бы что. Но какова бы ни была причина, видеть ее страдания мне было невыносимо.

Мы сидели в кабинете, полуотгороженном от общего зала. Я поднялся с места и стал обходить стол. Она махнула рукой, показывая, что не хочет, чтобы я приближался. Я все-таки сел рядом с нею, она вцепилась руками в мою рубашку, уткнулась мне в плечо и тихо заплакала. Я обнял ее, гладил по голове, целовал волосы.

— Такой дурой себя чувствую, — сказала Энджи.

— Глупости говоришь, — сказал я.

Мы ехали от «Эшмонт-гриля», и она попросила меня остановиться у парка Коламбия в Южном Бостоне. На его краю возвышались подковообразные, отделанные гранитом трибуны, с трех сторон окружавшие гаревую дорожку. Мы купили упаковку пива, принесли ее на трибуну и сели на скамью, смахнув с нее мусор.

Парк Коламбия для Энджи — место священное. Двадцать лет назад ее отец, Джимми, исчез во время облавы на мафиози, и здесь мать решилась сказать дочерям, что их отца нет в живых, хоть тело тогда и не было найдено. Когда Энджи не может заснуть или ей по ночам мерещатся призраки, она иногда приходит сюда.

• Предыдущая
• 15/87
• Следующая