Прощай, детка, прощай - Лихэйн Деннис - Страница 42

• Предыдущая
• 42/87
• Следующая

— Дайте передохнуть, — сказал Пул. Держась за толстый ствол вьющегося растения, он навалился на него так, что пригнул к самой земле, выронил спортивную сумку, поскользнулся и упал на нее, продолжая крепко держаться за ствол.

До конца подъема оставалось около пятнадцати метров. Сразу за ним уже угадывалось зеленое мерцание воды, оно отражалось от темных утесов и маячило, как облачко, на фоне черно-кобальтового неба.

— Конечно, старина, конечно. — Бруссард остановился рядом с напарником. Пул учащенно дышал, положив фонарик себе на колени.

Таким бледным я его ни разу не видел. Он просто светился в темноте. Хрипловатое дыхание процарапывало себе путь сквозь бронхи в темноту, глаза плавали в глазницах, казалось, в поисках чего-то, что никак не могли найти.

Энджи стала рядом на колени, положила руку ему на шею под челюсть и нащупала пульс.

— Вдохните поглубже.

Пул кивнул, выпучил глаза и втянул в себя воздух.

Бруссард присел перед ним на корточки.

— Ты в порядке, дружище?

— Все нормально, — выдавил из себя Пул. — Пустяки.

Пот с лица стекал у него по шее, воротник рубашки стал совсем мокрым.

— Стар я уж таскаться, — он кашлянул, — по горам.

Энджи взглянула на Бруссарда. Тот посмотрел на меня.

Пул покашлял еще. Я посветил фонариком и заметил у него на подбородке мелкие крапинки крови.

— Минуточку, — сказал я и покачал головой.

Бруссард кивнул и вытащил из-под куртки рацию.

Пул схватил его за руку, но так закашлялся, что я уж решил, что приступ будет продолжаться не меньше минуты.

— Не вызывайте, — сказал Пул. — По условию, посторонних быть не должно.

— Пул, — сказала Энджи, — с вами что-то неладно.

Он посмотрел на нее и усмехнулся:

— Все нормально.

— Ни хрена себе нормально, — сказал Бруссард и отвернулся, чтобы не видеть кровь.

— Правда. — Пул пошевелился, сидя на земле, и зажал ствол вьющегося растения в локтевом сгибе. — Идите, ребятки, идите в гору. — Он улыбнулся, но уголки рта, выделявшиеся на фоне бледных щек, заметно дрожали.

Мы стояли рядом и смотрели на него, все понимали, что дело плохо. Лицо стало цвета сырого эскалопа, взгляд блуждал, казалось, он не может ни на чем его сосредоточить. Дыхание вырывалось с хрипом и походило на шум дождя, стучащего по оконному светофильтру. Пул по-прежнему держал Бруссарда за запястье, сжимая крепко, как тюремщик. Он все-таки обвел взглядом наши лица и, видимо, понял, о чем мы думаем.

— Я старый и весь в долгах, — сказал он. — Все будет хорошо. А девочку не найдете — ей конец.

— Я ее не знаю, Пул, понимаешь? — сказал Бруссард.

Пул кивнул и еще сильнее сдавил его запястье, кожа на котором рядом с пальцами Пула покраснела.

— Спасибо за эти слова, сынок. Правда спасибо. Чему я учил тебя в первую очередь?

Энджи перевела луч фонарика с груди Пула на лицо Бруссарда. Он посмотрел в сторону, и его глаза заблестели.

— Чему я учил тебя в первую очередь? — повторил Пул.

Бруссард прочистил горло и плюнул в темноту.

— А? — настаивал Пул.

— Доводить дело до конца, — сказал Бруссард таким голосом, будто Пул отпустил запястье и взял его за горло.

— Всегда, — сказал Пул. Он закатил глаза, указывая ими на гребень холма у себя за спиной. — Поэтому иди заканчивай.

— Я…

— Не смей меня жалеть, парень. Не смей. Бери сумку.

Бруссард опустил голову, уперся подбородком себе в грудь, наклонился, вытащил из-под Пула сумку и отряхнул ее дно.

— Иди, — сказал Пул. — Ну же.

Бруссард высвободил запястье из пальцев Пула, поднялся, выпрямился и осмотрел темневшие вокруг кусты, как ребенок, которому только что объяснили значение слова «самостоятельно».

Пул посмотрел на нас с Энджи и улыбнулся.

— Очухаюсь. Спасете девочку, вызовите эвакуационную группу.

Я отвернулся. Насколько я мог судить, Пул только что пережил инфаркт или инсульт. И то, что он кашлял кровью, не давало никакого повода для оптимизма. Я смотрел на человека, который без неотложной помощи был обречен.

— Я останусь с вами, — сказала Энджи.

Мы посмотрели на нее. Она стояла на коленях возле Пула с того самого момента, как он осел на землю. Энджи провела ладонью по его совершенно белому лбу и коротко стриженным волосам.

— Хрен ты останешься, — сказал Пул и шлепнул ее по руке. Он поднял голову и посмотрел ей в лицо. — Этот ребенок может сегодня погибнуть, мисс Дженнаро.

— Энджи.

— Этот ребенок может сегодня погибнуть, Энджи. — Пул скрипнул зубами, сморщил лицо от боли и с трудом глотнул, видимо надеясь таким образом от нее избавиться. — Если мы чего-нибудь не предпримем. Чтобы вытащить ее отсюда целой и невредимой, нужен каждый из присутствующих. Так. — Он повозился со стволом ползучего растения и все-таки ухитрился сесть чуть прямее. — Вы сейчас идете к тем карьерам. И вы тоже, Патрик. — Он обернулся к Бруссарду: — А ты и подавно, черт возьми. Все, идите. Идите же!

Никто из нас не пошевелился. Все было слишком очевидно. Но Пул вдруг вытянул руку и развернул к нам тыльной стороной ладони. Светившиеся стрелки наручных часов показывали три минуты девятого.

Мы уже опаздывали.

— Идите же, — прохрипел Пул.

Я посмотрел на вершину холма, потом в сторону, туда, где позади Пула темнели деревья, потом на него самого. Он полулежал, раскинув ноги в стороны, один ботинок был как-то неестественно вывернут на сторону — чучело без шеста.

— Идите.

Так мы его и оставили.

Стали карабкаться на холм, Бруссард шел первым. Тропинка, шедшая среди зарослей высокой травы и ежевики, местами едва угадывалась. Когда мы останавливались, и прекращалось вызванное нами шуршание травы и кустов, вокруг наступала такая тишина, что легко можно было поверить, что, кроме нас, тут никого нет.

За три метра до гребня нам встретилась сетчатая изгородь, но серьезного препятствия она собой не представляла, так как в ней был вырезан кусок шириной с ворота гаража. Мы не останавливаясь прошли дальше.

На гребне Бруссард остановился, достал уоки-токи и шепнул в него:

— Добрались до карьера. Сержанту Рафтопулосу плохо. По моему сигналу, повторяю, по моему сигналу высылайте эвакуационную группу на железнодорожную насыпь, он в четырнадцати метрах ниже полотна. Ждите моего сигнала. Прием.

— Вас понял.

— Конец связи. — Бруссард убрал уоки-токи под плащ.

— Что теперь? — спросила Энджи.

Мы стояли на скале в двенадцати метрах над водой. В темноте виднелись силуэты утесов, согнутых деревьев и уступов. Слева от нас изрезанный и раскрошенный гранит образовывал на фоне неба восходящую линию с несколькими заостренными пиками, возвышавшимися еще на три-четыре метра над уровнем скалы, на которой стояли мы. Справа от нас начиналась ровная площадка, которая метров через пятьдесят поворачивала, на ней, насколько можно было видеть в луче фонариков, сначала редко, потом все чаще виднелись беспорядочно разбросанные глыбы. Внизу ждала вода, большой светло-серый круг, заметный на фоне черных утесов.

— Женщина, звонившая Лайонелу, велела ждать указаний, — сказал Бруссард. — Вы видите какие-нибудь указания?

Энджи посветила фонариком нам под ноги, на гранитные скалы, согнутые дугами кусты и стволы деревьев. Дрожащий луч выхватывал из темноты отдельные детали причудливого ландшафта, в котором на расстоянии в несколько дюймов могли соседствовать камень, мох, пораненная белая кора и растительность цвета зеленой мяты. Среди деревьев, как лента для чистки зубов, серебристой полоской тянулась изгородь из сетки.

— Не вижу никаких указаний, — сказала Энджи.

Я знал, что Бубба должен быть где-то рядом. Возможно, он сейчас нас видел. Может быть, он видел также Маллена, Гутиерреса и их подручных.

Возможно, он видел и Аманду Маккриди. Бубба пришел сюда со стороны Милтона через Каннингемский парк по тропинке, которую облюбовал еще много лет назад, когда приезжал сюда топить огнестрельное оружие, машины или трупы — в общем, все то, что ребята вроде Буббы топят в наших карьерах.

• Предыдущая
• 42/87
• Следующая