Тигр стрелка Шарпа - Корнуэлл Бернард - Страница 1

• 1/76
• Следующая

«Тигр стрелка Шарпа» – Мюир Сазерленд и Малкольму Крэддоку, с благодарностью

Странно, думал Ричард Шарп, в Англии стервятников, похоже, нет. Он их, по крайней мере, не видел. И отвратительные же твари! Ни дать ни взять, крысы с крыльями.

Шарп много размышлял о стервятниках, и времени для размышлений хватало, потому что он был солдатом, рядовым, и по большей части за него думала армия. Армия решала, когда ему вставать, когда спать, когда есть, когда шагать в строю, а когда сидеть и ничего не делать. Именно этим он чаще всего и занимался – сидел и ничего не делал. Шевелись, поторапливайся и убивай время – такой в армии порядок. Шарп был сыт этим порядком по горло. Надоело. Вот он и подумывал, как бы удрать.

С Мэри. Сбежать. Дезертировать. Именно об этом он сейчас и размышлял, что было довольно странно, потому что армия как раз вознамерилась бросить Ричарда Шарпа в первое настоящее сражение. В одном ему уже довелось поучаствовать, но то было пять лет назад и осталось в памяти какими-то смутными клочками. Никто не знал, по какой такой причине 33-й полк оказался во Фландрии и какая у него боевая задача, и в конце концов они, как всегда, совершили пару непонятных маневров да постреляли в скрытых туманом французов, так что все закончилось, еще не успев как следует начаться. Однако два человека погибли у него на глазах. Лучше всего Шарпу запомнилась смерть сержанта Хоторна, потому что попавшая ему в грудь пуля сломала ребро и оно выскочило через мундир. Крови почти не было, и все видели только белую кость, торчащую из-под полинявшей красной ткани. «Хоть шляпу вешай», – с оттенком удивления произнес Хоторн, после чего захрипел, захлебнулся кровью и упал. Шарп продолжал заряжать и палить, но, когда война уже начала ему нравиться, батальон отступил, погрузился на корабль и отплыл в Англию. Такое вот сражение.

И вот теперь Индия. Шарп понятия не имел, зачем вторгся в Майсур, да, честно говоря, об этом и не задумывался. Король Георг III пожелал, чтобы он, Ричард Шарп, отправился в Индию, и Ричард Шарп отправился. Только вот теперь королевская служба Ричарду Шарпу изрядно надоела. Он был молод и считал, что в жизни есть кое-что повеселее, чем пошевеливаться и бездельничать. В молодости можно, например, делать деньги. Не то чтобы он был в курсе, как их делать, – если только не красть, – зато точно знал, что сыт по горло и что на свете есть занятия поинтереснее, чем сидеть у кучи дерьма. Именно так, у кучи дерьма, снова и снова повторял себе Ричард Шарп, и все знают, что там, у этой кучи, наверху. Уж лучше удрать, говорил он себе. Успех приходит к тому, у кого есть что-то в голове и кто умеет пнуть ближнего раньше, чем ближний пнет тебя, а Ричард Шарп полагал, что наделен обоими талантами в достаточной мере.

Только вот куда бежать в Индии? Половина местных получала денежки от британцев, и эти могли сдать дезертира за пригоршню жалких пайсов; другая половина дралась против британцев или, по крайней мере, собиралась с ними драться. Попав к ним, Шарпу пришлось бы служить уже в их армии. Конечно, там бы он получал больше, может быть даже намного больше паршивых двух пенсов в день, которые ему платили здесь, но что толку менять одну форму на другую? Нет, бежать надо туда, где его не найдет никакая армия, а иначе – встреча с расстрельной командой. Душное утро, вспышки выстрелов, мелкая ямка вместо могилы, и на следующее утро крылатые крысы будут клевать твои кишки, как стая дроздов – червяков на лужайке.

Вот почему Шарп думал о стервятниках. Он собирался удрать, но не хотел становиться кормом для крылатых тварей. Главное – не попасться. В армии это правило номер один и единственное, которое действительно надо соблюдать. Потому что если попадешься, ублюдки сдерут с тебя шкуру плетками или нашпигуют грудь мушкетными пулями, и ты опять-таки достанешься крылатым крысам.

Стервятники были здесь всегда и повсюду, порой они кружили, расправив длинные крылья, на теплых потоках восходящего воздуха, порой сидели, нахохлившись, на ветках. Птицы кормились мертвечиной, и армия на марше исправно снабжала их пропитанием. Тем более что сейчас, в последний год восемнадцатого столетия, по плодородной равнине в Южной Индии двигались две союзные армии. Одна британская, другая – союзника британцев, Низама Хайдарабадского. И обе притягивали стервятников невиданным угощением. Дохли лошади, дохли быки, дохли верблюды, подохли даже два казавшихся несокрушимыми слона, а еще дохли люди. За каждой из армий тащился длинный, раз в десять длиннее боевых порядков хвост: торговцы, скотники, шлюхи, жены и дети – и их нестройные ряды, как и ряды военных, косила безжалостная чума. Люди умирали от дизентерии, захлебывались собственной рвотой, тряслись от лихорадки. Они умирали, хватая последние глотки воздуха, умирали, истекая потом, мечась как безумные в бреду, с распухшей от кровоточащих или гнойных язв кожей. Умирали мужчины, женщины и дети, и, независимо от того, закапывали их или сжигали, в конце концов стервятники добирались до всех. Добирались, потому что хоронящим всегда чего-то не хватало: то дерева, чтобы должным образом устроить погребальный костер, – и проклятые птицы склевывали полусваренную плоть с обуглившихся костей, – то времени, чтобы как следует закидать могилу камнями, – и тогда летучие падальщики добирались до раздувшихся, гниющих тел и подчищали своими крючковатыми клювами то, что осталось после жадных клыков других животных.

Нынешний жаркий мартовский день обещал богатый пир, и, как будто чуя добычу, все больше и больше стервятников присоединялось к парящему над шагающими людьми черному кругу. Не двигая крыльями, птицы просто скользили на восходящих потоках, поднимаясь, опускаясь и, как всегда, выжидая, словно знали, что скоро по их глоткам потечет сок мертвых.

– Мерзкие твари, – сказал Шарп, – просто крысы с крыльями.

Ему никто не ответил. Никто не пожелал потратить лишний вдох. В воздухе стояла пыль, поднятая идущими впереди, и те, кто шел сзади, пробивались сквозь теплую зернистую пелену, от которой сохло горло и щипало глаза. Большинство просто не замечали Стервятников, другие же настолько устали, что не обратили внимания на кавалерию, внезапно появившуюся в полумиле к северу. Всадники неспешно миновали расцветшую ярко-красным рощу и перешли на рысь. Обнаженные сабли блеснули на солнце, когда удалившийся было от пехоты отряд внезапно развернулся и остановился. Шарп присмотрелся – кавалерия была британская. Воображалы явились поглазеть, как дерутся настоящие солдаты.

Впереди, на небольшом возвышении, где на фоне раскаленного добела неба вырисовывались силуэты других конников, ухнула пушка. Над равниной, раскалывая воздух, пронесся глухой, злобный вой. Белое облачко дыма поплыло вверх, а тяжелое ядро шмякнулось в кусты и, разметав листья, цветы и куски запекшейся земли, запрыгало, теряя силу, чтобы ткнуться в сморщенное упавшее деревце, ответившее на удар слабым фонтанчиком бледной трухи. Снаряд разминулся с пехотой на добрых пару сотен шагов, но звук выстрела встряхнул уставших солдат.

– Господи! – донеслось сзади. – Что это?

– Дохлый верблюд пернул, а ты что думал? – ответил капрал.

– Те еще стрелки, – заметил Шарп. – Моя мамаша и то лучше бы с пушкой управилась.

– Я и не знал, что у тебя есть мать, – откликнулся рядовой Гаррард.

– Мать есть у каждого, Том.

– Только не у сержанта Хейксвилла. – Гаррард сплюнул слюну вперемешку с пылью. Колонна остановилась, но не по приказу, а скорее потому, что вражеское ядро смутило шедшего впереди роты офицера, который уже не был уверен, куда именно ему следует вести батальон. – Хейксвилла родила не женщина, – зло продолжил Гаррард и, стащив кивер, утер рукавом вспотевшее лицо. На лбу остались едва заметные полоски красной краски. – Хейксвилл – порождение дьявола, – добавил он, водружая кивер на белые напудренные волосы.

• 1/76
• Следующая