Одиссей покидает Итаку - Звягинцев Василий Дмитриевич - Страница 73

• Предыдущая
• 73/124
• Следующая

Началось очередное наступление врага. И отличалось оно невиданным ранее размахом. «Ракообразные» ввели в дело раза в три больше боевых машин, чем когда-либо.

– Мы отступаем и несем большие потери. Если не удержим перевал, будет очень плохо, – сообщил Сехмет.

– Далеко ли до перевала? – спросил Берестин.

– По-вашему – километров пятьдесят…

Пришлось собрать военный совет.

– Надо выйти на «леопарде» к линии фронта и посмотреть самим, что почем, – предложил Шульгин.

– Посмотришь, а дальше? – спросил Новиков.

– А дальше видно будет.

– Стратег, – с подчеркнутым уважением произнес Берестин.

– Ну а что же – здесь сидеть и ждать, когда наших друзей на фонарях вешать начнут? Глядишь, и сами сбежать не успеем…

– Есть резон, – согласился Берестин. – Только сначала я со своим генералитетом переговорю. Может, у них на сей счет какие-нибудь табу есть или иные точки зрения.

– Переговори, – кивнул Новиков. – Но я бы предпочел не ввязываться.

– Не понимаю тебя, князь, – возмутился Шульгин. – Ты ли это, непреклонный борец с пришельцами?

– В том-то и беда. Мы ведь уже и так… – Новиков, не закончив, махнул рукой.

– Не бойся, ничего не случится. Меня утешает мысль, что если таких вояк, как наши друзья, за триста лет и не разгромили окончательно, то раки тоже герои не из первых. И мы будем очень осторожны…

Медленно перематывая сверкающие ленты гусениц, словно на цыпочках, если так можно выразиться о пятидесятитонном танке с пушкой как телеграфный столб, «леопард» выполз на гребень холмистой гряды.

Сражение отсюда выглядело совсем не страшным, даже красивым, как на ящике с песком во время штабных игр.

С юга наползала бесконечная, от горизонта до горизонта, цепь вражеских бронеходов, а сверху их атаковали дирижабли, торопливо и, похоже, неприцельно сбрасывая свои термитные бомбы. Несколько коробок горело, разбрасывая искристое, как бенгальский огонь, пламя.

Но дирижабли тоже падали, и довольно часто. Несмотря на сильную оптику биноклей, понять, чем их сбивают, было невозможно.

– Ну как они воюют, мать их… – Шульгин стукнул кулаком по просторной, как хоккейная площадка, крыше башни. – Не хрен браться, если не умеют… Тьфу, смотреть противно…

– Оно и так, – ответил Берестин, – но говоришь ты что-то не то. Словно презираешь их, друзей наших. А зря. Гибнут-то они всерьез. И смелости им не занимать. Воевать им, в сущности, нечем, а умирают они вполне достойно.

– Велика ли доблесть? – Шульгин опустил бинокль. – Восьмой упал. Если уж помирать без толку, так лучше уцелеть и без толку жить. Я понимаю: красиво умереть, когда твоя смерть – вклад в конечную победу. А так…

– Возможно, ты и прав. – Берестин продолжал наблюдать за полем боя. – А что сказать про доблесть обреченных? Я вот не могу не уважать господ офицеров, воевавших до конца в двадцатом и особенно в двадцать втором. Представь, Владивосток, узкая полоска земли до Спасска – и все. От всей великой и неделимой.

– Чего там представлять, я там лично был. Впереди вся Россия, одиннадцать тысяч верст, а ты висишь, словно на вагонный буфер прицепился…

Новиков, не вмешиваясь в разговор, думал о Шульгине, который разговаривать серьезно мог только один на один, да и то не всегда. Еще есть аудитория – его уже несет. И за трепом, анекдотами, парадоксами и не всегда приличными шутками очень трудно понять, что же Сашка на самом деле думает и чувствует. Когда-то очень давно Новиков спросил Шульгина, зачем ему эта манера. На мгновение в глазах Сашки промелькнула тень. «А еще психолог, – скривил он губы. – Во-первых, так проще. Раз никто не знает, когда я ваньку валяю, а когда всерьез, – у меня всегда два темпа в запасе. А потом – большинство вообще ведь не такое умное, как ты, например, оно вторых смыслов не улавливает, значит, я для них ясен и безвреден. Да и веселее как-то…» Андрей тогда, после этого короткого признания, поразился, насколько однообразна и монотонна история, раз и тысячу лет назад, и сегодня находятся люди с одной и той же психологией, что шут при дворе Карла Великого, что Сашка. Оба ощущают себя (и есть на самом деле!) умнее большинства окружающих, но не в состоянии ничего вокруг себя изменить, вынуждены уступать и подчиняться дуракам…

А бой продолжался, и дирижабли продолжали падать.

– Ребята, может, хватит? – вмешался в разговор друзей Новиков. – Там люди гибнут, а вы разболтались, как патриции в цирке.

– Замолчать недолго, а кому от этого легче будет? Если мы военные советники, так понять же надо, что и как. А если ты себя зрителем считаешь, то конечно… – огрызнулся Шульгин.

– Чем они их сбивают? – пресек назревающую ссору Берестин. – Радиацией, пучком электронов, инфразвуком?

– Ничего мы тут не поймем и не вычислим так, умозрительно. А вот на практике, боюсь, сейчас выясним, – сообщил Берестин и показал рукой направо.

Из-за края плато, не далее чем в километре, появились плоские, тускло отсвечивающие прямоугольники. Фиолетовые стекла «Цейсса» приблизили и сузили пейзаж, в котором чужеродным элементом возникла большая, машин в двадцать, группа бронеходов. На одинаковых интервалах и с одинаковой скоростью они наползали, словно исполинским бреднем захватывая часть гряды с позицией землян в центре. Их медленное, как бы мертвое движение, оттого что ничего в них не перемещалось – ни колеса, ни гусеницы, ни ноги, – порождало не ужас, а безнадежную тоску.

– Вот и прихватили нас, гады, – сказал, кусая губы, Шульгин.

– Скорость у них примерно пятнадцать, через пять минут здесь будут, – прикинул Новиков. – Смываемся?

– Обожди… – сквозь зубы ответил Берестин, стискивая пальцами бинокль. – Все вниз, – коротко скомандовал он. – Сашка к прицелу, Андрей – заряжай. Заряд основной, бронебойным, прицел двадцать, смещение ноль…

– Воронцов рассказывал, у них командира лодки за грехи буксиром командовать назначили. Так он увидал в небе израильские «фантомы», скомандовал: «Срочное погружение!» – и с мостика по трапу в машинное шарахнул. – Шульгин со смешком полез в свой люк. Новиков внезапно почувствовал облегчение. После прощального разговора с Воронцовым он впал в некоторую депрессию. Да еще и Альба разбередила душу разговорами на моральные темы. Но раз так получилось: Берестин с Шульгиным готовы драться – быть по сему. Снова состояние необходимой обороны. Он еще успел удивиться – перед кем он оправдывается? Неужто перед Альбой с ее наивной верой в него, в человека славного и героического двадцатого века? Как там у Когана: «…мальчики иных веков, наверно, будут плакать ночью о времени большевиков». И написал-то эти стихи юный идеалист году как бы не в тридцать восьмом. Причем почти угадал, что будут плакать. Не угадал только отчего.

Он захлопнул за собой крышку люка.

…А и страшно же было Берестину, хотя со стороны никто ничего не замечал. Ведь выползает на тебя порождение неведомого разума, четвертого по счету за последние полгода, и внутри железных гробов – нелюдь, а может, и нежить. Красное, в хитиновой броне, глаза на стебельках, двигает пупырчатыми клешнями рычаги управления и смотрит в его сторону нечеловеческим взглядом. «И пахнет укропом», – добавил бы Сашка», – подумал он и чуть не рассмеялся истерически.

Чтобы не дать страху власти над собой, Берестин целиком погрузился в работу – осторожными оборотами маховичков сводил воедино сдвоенное изображение бронехода в растровом кольце, подгонял белый светящийся уголок к середине лобового листа крайней в ряду машины.

– Сашка, не мешай, давай к рычагам, заводи, – толкнул он локтем Шульгина, который все старался оттереть его от прицела, мечтая самому сделать первый выстрел в межзвездной войне, тогда как ему вновь предлагалась роль извозчика.

– Счет гонишь? И кот твой, и дирижабль, теперь бронеход…

– Кому сказано! – Теперь уже Новиков, выругавшись, сильно поддал Шульгину в спину. – Заводи и сразу втыкай заднюю, сцепление выжми и жди.

– Учи ученого, – огрызнулся Шульгин и полез вперед.

• Предыдущая
• 73/124
• Следующая