Погребённые заживо - Биллингем Марк - Страница 38

• Предыдущая
• 38/83
• Следующая

Но сейчас, сидя в темноте и опираясь на стену, он представлял себе, что, вероятно, иногда человека охватывает нечто подобное и без наркотиков. Когда уж совсем рехнешься. Люк представлял себе: когда на тебя мочатся или забрасывают камнями, появляется такое чувство, что ты — не ты, а кто-то другой, что все вокруг плывет и вращается. Ускользает из поля зрения.

Мужчина спускался к нему в подвал, чтобы проверить, как он, принести еду и кое-что рассказать. Он не знал, находится ли мужчина весь день в доме или просто приходит и уходит. Он не слышал, как открывается и закрывается входная дверь, и, разумеется, не знал, как далеко он от нее находится.

Люк не имел ни малейшего понятия, поздняя ночь сейчас или раннее утро. Лишь тонкий лучик света пробивался сквозь половицу в дальнем углу, но он не мог сказать, то ли это естественный свет, то ли свет из комнаты, находящейся над погребом. Откуда бы свет ни лился, его было недостаточно, чтобы он смог что-то разглядеть. Он стал привыкать к темноте и начал составлять план помещения, совсем как там, в квартире с Конрадом и Амандой.

Дело продвигалось медленно и тяжело, приходилось действовать на ощупь, веревка же, которой были связаны руки, практически лишала его пальцы чувствительности.

Он находился в погребе размером где-то четыре с половиной на шесть метров. Подпол в одном месте сужался и упирался в стену, которая, как он нащупал, уходила круто вверх. Он был уверен, что это старый спускной желоб для угля — он видел подобный в доме одного своего друга, когда они спускались в подвал, чтобы взять бутылочку вина к ужину. Стены подвала у его друга были оштукатурены и покрашены, а тут — неровные, просто необработанная кирпичная кладка, а потолок настолько низкий, что он почти касался его головой. На одной стене было несколько полок, покрытых толстым слоем пыли там, где не стояли банки и открытые ящики с плиткой. Ниже находились рулоны бумаги, тяжелый мешок с затвердевшим цементом и нечто, напоминающее багеты картин, прислоненные друг к другу. Он чувствовал запах краски и скипидара, а в другом углу ощутил на зубах кирпичную пыль и влажную землю. Он слышал какое-то движение, когда пытался заснуть.

Когда тот человек открыл дверь и возник на верхней ступеньке, у него за спиной было темно. Он зажег факел, чтобы посветить себе, когда спускался вниз. Принес с собой бутерброд, картофель фри в пакете и коку в пластиковом стаканчике. Он нагнулся, сорвал с лица Люка пленку, потом положил факел на грязный пол, пока Люк ел, а он говорил.

Когда мужчина закончил говорить, он подождал, не сводя с Люка глаз, как будто ожидал реакции на свои слова. На тот бред и мерзость, что он сказал обо всех, кого Люк любил. Он поднес факел к лицу мальчика.

Но Люк просто сидел, жадно глотая еду и ненавидя себя за желание заплакать.

Потом мужчина спросил Люка, как он считает: нужно ли ему снова заклеивать рот? Люк отрицательно покачал головой. Мужчина сказал, что все равно на его крик никто не придет, потому что его никто не услышит, но это будет для Люка своеобразной проверкой. Если Люк будет вести себя хорошо и не будет кричать, тогда, может быть, он развяжет ему руки. Мужчина просто уверен, что Люк выдержит проверку. Он сказал, что Люк хороший парень, благоразумный. Ему известно, как хорошо он себя вел.

Люк, не переставая, кивал головой.

Сейчас, сидя в темноте, он пытался понять: он сказал это просто так, ради красного словца, или на самом деле ему известно? Что ему о нем известно? Он утверждал, что прекрасно знает тех, кто Люку не безразличен…

Он был настороже, как никогда с тех пор, как все началось. Может, это случилось потому, что больше его не пичкали снотворным — ни разу с того момента, как этот человек забрал его из квартиры и посадил в машину. Может, потому, что он поспал, хотя Люк не мог с уверенность сказать, а спал ли он вообще и если да, то сколько. Может, на этой стадии вселенской усталости снова начинаешь чувствовать себя молодцом: когда можешь четко размышлять о чем-то помимо сна.

Он думал о том, как выжить.

Он знал, что его папа и мама пойдут на все, что скажет этот человек, чтобы вернуть его домой. Но Люк насмотрелся достаточно фильмов и телевизионных шоу, чтобы знать — планы иногда дают сбой. Что касалось происходящего между ним и этим человеком, было ясно одно: ключ к освобождению — самообладание. Самообладание предоставит ему лучшую возможность освободиться.

Он только не знал, нужно сохранять эту возможность или нет.

На бледно-желтой стене кухни под календарем висело некое подобие притчи, написанное изящным старомодным почерком. Там рассказывалось о человеке, который прогуливался по берегу моря и постоянно видел две пары следов: свои и Господа Бога. За исключением тех темных периодов своей жизни, когда он был несчастен или преодолевал какие-то серьезные трудности: тогда одна пара следов исчезала. Человек рассердился на Господа за то, что тот оставляет его в часы величайшей нужды, но Бог ему объяснил: хотя на берегу лишь одна пара следов, человек никогда не бывает по-настоящему одинок и именно в самые тяжелые минуты его жизни Господь заботится о нем…

Хини покачал головой, кивнул в сторону большой гостиной, которую использовали как лечебную зону.

— Никогда не представлял, что это будут, ну, понимаешь… сектанты, «слуги Божьи».

Нил Уоррен перестал размешивать сахар в последней из трех приготовленных чашек чая и положил ложку в раковину.

— Необязательно… — ответил он. — Хотя я один из них.

Он передал Хини чашку.

— Ты прав, — согласился тот.

— Многим людям необходимо найти себе что-то поважнее наркотиков и выпивки, верно? Что-то такое, что так или иначе не испортит им жизнь. Тогда у них будет выбор.

— Верно, — снова согласился Хини.

— По мне, как ни крути, все сводится к Богу или кокаину.

Он передал чашку Холланду. Тот принял ее с улыбкой, наслаждаясь при виде того, как Хини неудобно — так же неудобно, как и Уоррену.

Найтингейл-лодж был частным «домом на полпути», [28]который принадлежал некой организации под названием «Поручительство». Это было большое викторианское здание с парадным и черным ходом на Баттерси-райз, где одновременно могли находиться шесть идущих на поправку наркоманов — закончивших восьминедельный курс реабилитации, но все еще находящихся в «группе риска». Они могли здесь приспособиться к новой жизни без наркотиков, пока ждали предоставления постоянного жилья. Хотя «Поручительство» было зарегистрировано как благотворительная организация, жильцы Найтингейл-лодж выкладывали кругленькую сумму за свое пребывание, и складывалось впечатление, что кто-то неплохо на этом зарабатывает. Нил Уоррен был одним из двух постоянных адвокатов-консультантов этой организации и признался, что ему не совсем понятно, от кого именно он получает зарплату. Одно ему понятно: зарплата тут выше, чем та, которую он получал, работая в муниципальном совете района Бромли несколько лет назад.

— «Снимать» людей с иглы становится все более насущным делом, — объяснил он, когда Холланд предварительно связался с ним по телефону. — От клиентов нет отбоя.

У него был высокий звонкий голос с легким северным акцентом. Холланд представил себе некоего чахлого, долговязого хиппи в «джинсе», с «конским хвостиком».

Как оказалось, Уоррену не было и сорока, был он невысокого роста, коренастый, с коротко стриженными темными волосами. На нем были простая серая трикотажная рубашка, полувоенные брюки и высокие сапоги. Весь его вид говорил о том, что он следит за собой.

— Можно назвать это и официальным перекуром. — Уоррен достал из заднего кармана брюк коробочку с табаком, зажигалку и одну из приготовленных самокруток. Он предложил угоститься и Хини — тот вежливо отказался, но с благодарностью расценил это как сигнал к тому, чтобы достать свою пачку сигарет «Бенсон энд Хеджез». Холланд отрицательно покачал головой.

• Предыдущая
• 38/83
• Следующая