Бритт Мари изливает душу - Линдгрен Астрид - Страница 27

• Предыдущая
• 27/28
• Следующая

— Голубка, — сказала она с таким ударением, что это прозвучало как ругательство, — ты выйдешь замуж за богача.

«Ха-ха, — подумала я, — она не знает, что мне суждено умереть в расцвете юности от разрыва сердца».

— В твой дом явится один брюнет, — сказала Крёса Тильда.

«Это развозчик пива», — подумала я, но не произнесла ни слова.

— Между тобой и твоим любимым — большое недоразумение, — продолжала она.

— Это еще что, какое такое недоразумение?! — закричала я.

— Голубка, — снова произнесла Крёса Тильда, да так резко, что я подскочила. — Не задавай вопросов! В свое время все разъяснится.

Затем она немного поболтала о письме, которое, мол, приплывет ко мне по воде, и о прекрасном пути, который мне предстоит, но меня заинтересовали лишь ее слова о недоразумении. На обратном пути я непрестанно размышляла об этом, и Аннастина была серьезно задета тем, что я не разделила ее радости: ей предстояло выйти замуж за очень высокопоставленного человека.

«Недоразумение» — как, по-твоему, может такое быть?

Весна! Весна! Самая удивительная весна, которая только случалась в истории рода человеческого. В этом я уверена. Во всяком случае, желая избежать преувеличений, скажу: такой не случалось в жизни Бритт Мари Хагстрём.

Неужели это я собиралась умереть в столь юные годы от разрыва сердца? Дорогая, с этим придется подождать! И подождать довольно долго! Мое сердце просто отказывается разорваться в это время года! Как можно умереть, когда скворцы на яблоне перед моим окном каждое утро выводят такие жизнерадостные трели, а повсюду на солнце — подснежники и крокусы высовывают свои головки из-под земли? Ну ладно, если быть честной до конца, я не могу обвинять во всем скворцов и крокусы. В том, что мне стало лучше, есть, вероятно, и небольшая доля заслуг Бертиля. Крёса Тильда была права. Тут таилосьнедоразумение! А может, следовало бы сказать: подлый поступок. Ты в состоянии выслушать меня?

Да, понимаешь, когда я дошла до такого предела, что раздумывала, какой способ покончить с собой лучше: прыгнуть ли в озеро, или всадить в себя несколько сотен грамм первоклассного крысиного яда, ко мне в комнату ворвался Сванте. Это было вчера вечером. Он скрежетал зубами, подпрыгивал и шипел:

— Негодяй, скотина, мерзавец, мерзкий бандит!

— О ком ты? — спросила я.

— О Стиге Хеннингсоне, — ответил он.

— Что случилось, что такое? — повторяла я.

И тут я все узнала. Надеюсь, мы с тобой такие друзья, что и у тебя по спине побегут мурашки, когда я расскажу всю историю. Оказывается, Стиг Хеннингсон пошел к Бертилю и наболтал ему про меня всякие пакости. Помнишь, как он обманом заманил меня в тот раз в свою комнату? Бертилю же он сказал, что я пошла туда совершенно добровольно и что я не из тех, на кого можно положиться. Бертиль, естественно, ему не поверил, но тогда Стиг взял Оке в свидетели того, что я вышла из его комнаты. Когда я пишу эти строки, во мне все кипит, как в жерле Везувия перед самым извержением этого вулкана. Я по-прежнему не могу понять, что подобная низость возможна.

Именно Оке и рассказал Сванте, как все было на самом деле. Бедняга Оке! Он чувствовал себя бесконечно несчастным из-за всей этой истории!

После того как Сванте, сопровождая свои слова кошмарнейшими угрозами, выложил все, что знал, я долго сидела молча, словно меня — бух! — ударили дубиной по голове. Но постепенно у меня начала болеть душа. Я была ранена, ранена до мозга костей, оскорблена тем, что Бертиль мог так дурно подумать обо мне! Неужели он мог так поступить? Почему он даже не поговорил со мной, а осудил, не выслушав?!

— И почему я не ел чуть побольше шпината на своем веку, — сокрушался Сванте, — чтобы стать таким же сильным, как Карл Альфред. Я не могувздуть Стига, как бы мне этого ни хотелось. Но, — вдруг сказал он, — я сейчас же отправляюсь к Бертилю!

— Вот этого ты как раз и не сделаешь! — вскочив, закричала я, потому что была преисполнена горечью. И думала, что Бертилю было бы полезно узнать правду, когда бы я из-за своей юной любви лежала на смертном одре, бледная, прекрасная, как преждевременно сорванный цветок.

Но у Сванте были совсем другие планы. Схватив шапку, он ринулся в весенние сумерки, хотя я, стоя на крыльце, кричала ему до посинения, чтобы он вернулся.

Итак, это было вчера вечером. С тех пор разыгрались, как имеет обыкновение говорить Алида, великие «драмы». Эпилог появился совсем недавно на нашей собственной скамейке, именно там, у излучины реки. Но тогда виновника драмы, этого мерзавца Стига, с нами не было, тогда мы сидели там только вдвоем.

Вот как все это произошло!

После того как я целый день ворчала на Сванте из-за того, что он вчера вечером помчался к Бертилю, я решила прогуляться. Частично чтобы чуточку успокоить свои слабые нервы, а частично чтобы… Ну ладно, возможно, я надеялась встретить Одну Известную Личность. Кроме того, небо было зеленовато-яблочного цвета, а ивы внизу у реки стояли в нежнейше-призрачном убранстве.

Я встретила Бертиля у самой излучины реки. И ты наверняка никогда не видела человека столь несчастного, как он, когда он просил прощения за то, что усомнился во мне. Он сказал: это случилось потому, что верность означает для него все на свете, и он совершенно обезумел после рассказа Стига.

Я едва слышала его слова. Душа моя пела, и я простила бы его, если бы он даже думал, что это именно я была Мессалиной [99]или любой другой порочной и пользующейся дурной славой особой.

Он встретился со Стигом и расквитался с ним. И если судить по выражению его лица, то я не думаю, что сведение счетов было особенно приятным для Стига.

Потом мы сидели там, у излучины реки, на скамейке. Час, два часа. И болтали, ой, как мы болтали! В разгар нашей беседы мимо прошел Сванте. Он так ухмылялся, что рот у него был почти до ушей. Высоко подняв шапку, Сванте сказал:

— Добрый вечер! Похоже, в этом году будет хороший урожай слив!

Сливы в апреле! «Дурак», — подумала я, но не произнесла это слово вслух. Ведь тогда, может, Бертиль не поверил бы, что я так прелестна, как на самом деле.

— Я думаю стать инженером! — заявил Бертиль, когда Сванте ушел, и швырнул большой камень в озеро.

Он сделал это только чтобы подчеркнуть: упомянул он о своих планах как бы случайно.

— Станешь инженером? — переспросила я. — Да, по-моему, инженер — хорошая профессия.

— Но до этого пройдет немало времени, — сказал Бертиль.

— Да, — согласилась я, — до этого пройдет немало времени.

И, произнеся эти слова, я почувствовала страшную радость, и мне было решительно все равно, сколько лет понадобится на это. Потому что теперь, когда я не собираюсь вымереть в расцвете молодости, у меня, знаешь ли, так жутко много лет впереди. Да и у Бертиля тоже!

Я знаю, что ты подумаешь! Ты подумаешь: «Девчонка — законченный придурок. Ей всего пятнадцать лет, а она уже бредит, что будет ждать мальчишку, который станет инженером. Младенцы», — думаешь ты, да-да, не отрицай!

Но тогда я тебе еще кое-что скажу. Во-первых, Бертиль не просил меня ждать, а во-вторых, я не обещала его ждать. Уверяю тебя: никаких торжественных клятв друг другу мы не давали. И естественно, в глубине души я прекрасно знаю, что встречу множество молодых людей, а он — ничуть не меньше молодых девушек, прежде чем кто-либо из нас поймет, кто наш избранник или избранница. Знаю, так оно будет, и так оно и должно быть.

Но все-таки! Разве никогда не было примеров того, что двое людей полюбили друг друга еще в школьные годы, а потом держались вместе всю жизнь? Милая Кайса, подумай хорошенько и скажи, что ты действительно слышала такие истории! Я не требую, чтобы ты знала такие случаи из круга твоих ближайших знакомых, но я думаю, что ты, возможно, слышала: такое случалось где-нибудь в Норботтене [100]в начале XX века или что-нибудь в этом роде.

• Предыдущая
• 27/28
• Следующая