Виагра для дракона - Хаус Доктор - Страница 127

• Предыдущая
• 127/134
• Следующая

    Не вини свою дочь в том, что она стала тем, кем стала. Она потеряла человеческую природу, но продолжает любить тебя всем сердцем. Девочка-зверь выкупила твою судьбу своей мукой. И не только свое – Лицо старика исказила гримаса боли, он сглотнул слюну и продолжил: - Умение любить и прощать, - это качество Бога, месть, – орудие Шайтана. Когда придет время судить – вспомни и это. Твоя жизнь будет долгой, не превращай ее в Ад, лишая себя любви. А мое время уже пришло, и я хочу умереть джигитом, в бою.

– Шейх умолк, коротко всхрапнул и, прикрыв глаза, уронил голову на грудь. Старик и раньше имел привычку засыпать в самое неподходящее время, иногда, - прямо посреди разговора, и не очень удивил своего мюрида таким поступком.

   Катерина тоже не обратила на внезапный сон дедушки Исмаила особого внимания. С момента, когда Платон их покинул, оборотница вела с Василием тихий, но судя по их оживленной мимике, очень напряженный диалог.

    Уже больше десяти минут прошло с тех пор, как жуткий приятель его дочери покинул машину, а покоя в душе олигарха не наступало. Виктор Сергеевич не мог поверить в реальность событий, произошедших этой ночью. Еще вчера Моталину казалось, что после знакомства с инфернальным психопатом Сатанопуло и кровососущими демонами, его уже трудно чем-то удивить. Но этот «институтский товарищ Кати», как представился юноша по имени Платон, смог это сделать.

    Во-первых, от него в прямом смысле слова веяло ужасом. Нет, не могильных холодом, что излучали навещавшие его камеру упыри. И не той неуправляемой, звериной агрессивностью, которую его родная дочь, ставшая за считанные дни кошмарным чудовищем, подцепила от ублюдка Сатанопуло. От милейшего Платона, который разговаривал почти шопотом и на первый взгляд смахивал на худого, на грани истощения интеллигента-ботаника, прямо-таки смердило смертью. Виктор Сергеевич так и не сумел объяснить себе, с чем было связано это ощущение, но преодолеть его не мог.

   Он даже не сумел поблагодарить Платона, хотя, увидев разрушения, которому подвергся кровавый аул, понял: - чтобы вытащить их с Исмаилом из плена, ребятам пришлось хорошо напрячься. Как именно умеет напрягаться черная пантера с багровым огнем в неестественно огромных глазах, в которой Виктор Сергеевич безошибочно опознал свою дочь, стало ясно очень скоро.

   Крики животного ужаса, быстро сменившиеся предсмертными хрипами, со стороны низкого каменного забора, за который бесшумно скользнула черная тень, не оставляли сомнений: - Катерина стала убийцей ничуть не уступающей в смертоносности хозяевам кровавого аула. Несчастные успели сделать всего несколько выстрелов, да и те не помогли им защититься от кровожадного чудовища, в которое превратил ее проклятый оборотень Сатанопуло.

    И даже Катя, казалось бы, потерявшая в новом обличьи  все нормальные человеческие чувства, испытывала в присутствии инфернального юноши страх. Она, с детства известная своей непокорностью и независимостью задира, беспрекословно слушалась каждого слова «институтского товарища». Его девочка, его Котенок, ставшая теперь дикой кошкой из кошмарного сна, чуть ли не поджимала хвост, стоило Платону бросить в ее сторону недовольный взгляд.

     Впрочем, к «студенту» похожие чуства испытывали все. Водитель их машины при виде него заметно побледнел и осунулся. Юноша по имени Василий, проявлявший в отношении дочери более чем товарищеские чувства, вытягивался «во фронт», внимательно ловя каждое слово.

   Только Измаил Ага, казалось, совсем не обращал внимания на то, с какой тварью свела его судьба. Учитель болтал с «Платошей», как со своим давним приятелем, а Моталин так и не смог выдавить из себя ни одного слова. Казалось, будто старик обращается к демону, в глазах которого то и дело вспыхивали отблески багрового света, как к своему мюриду.

   Такое поведение учителя никак не укладывалось в сложившийся у олигарха образ «суфия - бесстрашного воина Аллаха», не позволяющего себе преклонять колени ни перед кем, кроме Всевышнего. Шейх относился к внушающему ужас полудемону Платону с нежностью, почти с любовью, полностью игнорируя очевидные свидетельства учиненных «мальчиком» в ауле зверств.

    От этого душа Моталина невольно наполнялась возмущением. И он не стерпел бы такого заигрывания с силами тьмы ни от кого. Ни от кого, кроме старого Исмаила. Виктор Сергеевич знал, что за показным безумием «глупого старика», как любил называть себя учитель, всегда есть скрытый смысл.

   Смысл, наполненный божественным присутствием. Смысл, о сути которого ученик не вправе вопрошать наставника до времени. И олигарх терпел, ни словом, ни выражением лица не позволяя себе выказать возмущение по поводу заигрывания шейха с явным шайтаном.

    Сейчас, когда их инфернальный спаситель наконец-то покинул машину, пришло время вопросов. Осторожно встряхнув учителя за плечо, Виктор Сергеевич тихонько спросил: - Исмаил Ага, вы спите… И не закончил готовую сорваться с языка фразу.

   Голова старого шейха бессильно упала на плечо, из открывшегося рта вытекла струйка кровавой слюны, а безжизненная белесость когда-то столь ясных и сияющих глаз принесла с собой опустошающее понимание: - его учитель, Возлюбленный Исмаил Ага, мертв.

   Это понимание каменной плитой обрушилось на плечи мюрида-олигарха, заставив его забыть обо всем на свете. И даже хлесткий порыв ветра, ударивший в лицо из двери, распахнутой выпрыгнувшими на полном ходу оборотнями, не заставил его очнуться.

   Только сейчас Виктор Сергеевич до конца осознал, что за недолгие дни знакомства полюбил учителя так, как не любил никого. Ни родителей, ни жену, ни детей, ни одну из встреченных им в жизни женщин. Осознание интенсивности этой святой любви и размеров постигшей его утраты сделало олигарха-мюрида полностью нечувствительным к происходящим вокруг него событиям.

   Ваха гнал автомобиль навстречу лучам восходящего солнца, прочь от тьмы, узкими ручейками уползавшей в расщелины горных теснин, а олигарх все баюкал седую голову учителя на коленях, тихонько напевая ему толи любимые стариком суры святого Корана, толи колыбельные из своего полузабытого детства.

     В  моем детстве было мало радости, а вот били меня много. Прямо скажем, - более, чем достаточно. Возможно потому при виде четырех сгустков тьмы, появившихся на противоположном конце моста, в душе зародились нехорошие предчувствия. Четверо упырей бригадирского уровня, - с таким противником встречаться мне еще не приходилось.

      Одного бригадира здешнего хозяина мы с Реальгаром совсем недавно порвали почти запросто, с двумя, – возможно бы справились, с тремя, - если сильно повезет. Но одновременная разборка с четырьмя накаченными силой упырями не оставляла надежд. Будут бить, и бить больно! Так что не стал я дожидаться, пока нежить подойдет вплотную, и открыл стрельбу.

       Обсуждая впоследствии «бой на мосту» с Драконом мы сошлись в одном, - поспешность стала моей первой ошибкой. Упыри поначалу пошли на меня в лоб. Но, получив по пуле, быстро сообразили, что встретились с противником способным видеть в темноте и кусаться на расстоянии. А расстояние-то было весьма приличным, около сотни метров. Такая дистанция стрельбы даже для Глока является предельной.

       Твари разделились и начали уворачиваться от пуль, интуитивно используя хорошо знакомый спеназовцам «маятник». Два упыря, раскачиваясь как заправские алкоголики, пошли низом, двое, – как обезьяны забрались на верхние фермы моста, и, стремительно сокращая дистанцию, «маячили» там.

   Только расстреляв вхолостую две обоймы, я понял, - надо менять тактику.  И тогда я одновременно выпустил на волю Реальгара и включил виденье. Это была вторая ошибка. Третьей мне совершить не дали.

   Не стоило до времени обнаруживать себя мастеру вампиров. Маг не стал, подражая своим птенцам, орангутаном прыгать по ажурным конструкциям вантового моста. Он преодолел разделяющее нас расстояние одним прыжком, просто возникнув из воздуха в трех метрах от меня.

• Предыдущая
• 127/134
• Следующая