Сладость на корочке пирога - Брэдли Алан - Страница 59

• Предыдущая
• 59/65
• Следующая

Они были соучастниками преступления, и никто лучше Пембертона не знал, какие лекарства жизненно необходимы Бонепенни.

Даже если Пембертон планировал избавиться от жертвы другим способом — ударить камнем по затылку или придушить зеленым ивовым прутом, — шприц в багаже Бонепенни показался ему даром богов. Сама мысль о том, как это было сделано, заставила меня содрогнуться.

Я представила, как они дерутся в лунном свете. Бонепенни был высоким, но не мускулистым. Пембертон одолел бы его, как пума оленя.

И тут он сделал укол Бонепенни в основание черепа. Что-то вроде этого. Это заняло не больше секунды, и эффект был почти немедленным. Именно так, я уверена, Бонепенни встретил смерть.

Если бы он проглотил яд — и заставить его сделать это было практически невозможно, — потребовалось бы намного большее количество: количество, которое наверняка вызвало бы немедленную рвоту. Тогда как пяти кубических сантиметров, вколотых в основание черепа, будет достаточно, чтобы свалить с ног быка.

Безошибочно узнаваемые частицы четыреххлористого углерода, должно быть, быстро попали ему в рот и носовые пазухи, как я определила. Но к тому времени, когда инспектор Хьюитт и его детективы-сержанты прибыли, они бесследно исчезли.

Это было почти идеальное преступление. На самом деле оно бы и оказалось идеальным, если бы я тогда не спустилась в огород.

Я не думала об этом раньше. Неужели моя жизнь — это все, что стоит между Фрэнком Пембертоном и свободой?

До меня донесся скрежет.

Я не могла определить, с какого направления он доносится. Я повертела головой, и шум тут же прекратился.

Минуту или около того была тишина. Я напрягала слух, но слышала только звук собственного дыхания, которое, как я заметила, ускорилось и стало неровным.

И вот опять! Как будто кусок дерева медленно и мучительно волокли по песчаной поверхности.

Я попыталась крикнуть: «Кто здесь?», но плотный шарик носового платка во рту превратил слова в приглушенное блеяние. И острая боль гвоздем пронзила челюсти.

Лучше прислушаться, подумала я. Крысы не двигают дерево, я была больше не одна в ремонтном гараже.

По-змеиному я двигала головой из стороны в сторону, пытаясь воспользоваться преимуществом своего превосходного слуха, но толстый твид, обернутый вокруг головы, заглушал все звуки за исключением самых громких.

Но скрежещущие звуки и вполовину так не нервировали, как паузы между ними. Что бы ни было в яме, оно пыталось остаться неузнанным. Или хотело заставить меня нервничать?

Раздался писк, потом слабый удар, словно галька упала на большой камень.

Так же медленно, как раскрывается цветок, я вытянула ноги перед собой, но когда они не почувствовали сопротивления, снова подтянула их к подбородку. Лучше съежиться, подумала я; лучше быть мишенью поменьше.

На миг я сосредоточила внимание на руках, связанных за спиной. Может быть, случилось чудо: может быть, шелк растянулся и ослабел — но нет. Даже онемевшими пальцами я чувствовала, что путы так же тесны, как и были. Нет никакой надежды освободиться. Похоже, я на самом деле здесь умру.

И кому будет не хватать меня?

Никому.

После приличествующего периода траура отец снова вернется к своим маркам, Дафна притащит очередную порцию книг из библиотеки Букшоу, а Офелия откроет новый оттенок помады. И скоро — ужасно скоро — все будет так, словно меня на свете не было.

Никто не любит меня, это факт. Может быть, Харриет любила, когда я была ребенком, но она умерла.

И тут, к своему ужасу, я разрыдалась.

Я была потрясена. Глаза на мокром месте — это то, с чем я боролась, сколько себя помню, и, несмотря на завязанные глаза, мне казалось, что передо мной плавает доброе лицо, лицо человека, которого я забыла в своих страданиях. Конечно, это лицо Доггера.

Доггер будет безутешен, если я умру!

Соберись, Флейв… Это просто яма. Какой рассказ читала нам Даффи о яме? Сказку Эдгара Аллана По? О маятнике?

Нет! Я не буду об этом думать. Не буду!

Была еще Черная Дыра Калькутты — камера, предназначенная для трех заключенных, в которую Наваб Бенгальский посадил сто сорок шесть британских солдат.

Сколько из них пережили одну ночь в этой удушающей духовке? Двадцать три, кажется, и к утру они совершенно обезумели — все до единого.

Нет! Перестань, Флавия!

Мой мозг, словно водоворот, — крутился… крутился… Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и ноздри наполнил запах метана. Конечно же!

Водосток, ведущий в реку, полон этого газа. Все, что надо, — это источник воспламенения, и в результате о взрыве будут говорить годами.

Я найду конец трубы и вышибу его. Если мне повезет, гвозди в подошвах туфель высекут искру, метан взорвется, и этим все кончится. Единственным минусом плана было то, что я буду стоять у конца трубы, когда это случится. Это все равно что привязать себя к дулу пушки.

Ладно, черт с ней, с пушкой! Я не собираюсь умирать в этой вонючей яме без борьбы.

Собрав последние остатки сил, я уперлась каблуками и толкнула себя вверх, выпрямляясь. Это заняло больше времени, чем я ожидала, но в конце концов хоть и пошатываясь, но я стояла.

Времени для размышлений больше нет. Я найду источник метана или умру, пытаясь.

Я сделала неуверенный прыжок в ту сторону, где, как я думала, может быть водосток, и тут леденящий голос шепнул мне в ухо:

— А теперь займемся Флавией!

Это был Пембертон, и при звуке его голоса мое сердце оборвалось. Что он имеет в виду? «А теперь займемся Флавией»? Он сделал уже что-то ужасное с Даффи или с Фели… или с Доггером?

Не успела я подумать, как он схватил меня за плечо парализующей хваткой, вонзив большой палец в мышцу, как он делал раньше. Я попыталась закричать, но не смогла издать ни звука. Кажется, меня сейчас стошнит.

Я дико замотала головой из стороны в сторону, но только спустя вечность он меня отпустил.

— Но сначала Фрэнк и Флавия немного поболтают, — сказал он таким приятным голосом, словно мы прогуливались по парку, и в этот миг я осознала, что я одна с сумасшедшим в моей персональной Калькутте.

— Я собираюсь снять пиджак у тебя с головы, ты понимаешь?

Я слегка кивнула.

— Хорошо. Теперь стой спокойно.

Я чувствовала, как он срывает узлы, завязанные на пиджаке, и почти сразу же гладкая шелковая подкладка скользнула по лицу и исчезла.

Луч его фонаря ударил меня, словно молотком, ослепляя светом.

Я отпрянула в шоке. Вспыхивающие звезды и пятна черноты закружились у меня перед глазами. Я так долго была во мраке, что даже огонек спички был бы пыткой, а Пембертон светил мощным фонарем прямо — и специально — мне в глаза.

Не в состоянии поднять руки и закрыть лицо, я могла только повернуть голову в сторону, зажмурить глаза и ждать, пока тошнота отступит.

— Больно, не так ли? — сказал он. — Но не так больно, как то, что я сделаю с тобой, если ты снова мне соврешь.

Я открыла горящие от боли глаза и попыталась сфокусировать взгляд на темном углу ямы.

— Посмотри на меня! — потребовал он.

Я повернула голову и сощурилась, должно быть, в поистине ужасной гримасе. Я не могла видеть его за круглой линзой фонаря, яркий свет которого все еще жег мне мозг, словно огромное белое солнце пустыни.

— Ты мне соврала.

Я изобразила что-то вроде пожатия плечами.

— Ты соврала мне, — Пембертон повторил громче, и на этот раз я услышала напряжение в его голосе. — В тех часах в Букшоу ничего не было спрятано, кроме «Пенни Блэк».

Так, значит, он и правда был в Букшоу! Мое сердце металось, как пойманная птица.

— Ммм, — сказала я.

Пембертон подумал немного, но ничего полезного не смог извлечь из моего мычания.

— Я выну платок у тебя изо рта, но сначала я тебе кое-что покажу.

Он поднял твидовый пиджак с пола и полез в карман. Когда его рука вынырнула наружу, она сжимала блестящий предмет из стекла и металла. Это был шприц Бонепенни! Он подержал его, чтобы я рассмотрела.

• Предыдущая
• 59/65
• Следующая