Потерявшая имя - Малышева Анна Витальевна - Страница 58
- Предыдущая
- 58/78
- Следующая
Познакомившись коротко с Глафирой, Дмитрий простил отца, прекрасно понимая, что нельзя было не соблазниться этакой красотой. Девица оказалась просто на загляденье, хоть по крестьянским, хоть по господским меркам — пышна, высока, румяна, свежа. Ее толстая смоляная коса доходила до самых бедер, большие карие глаза обещали райское блаженство, а полные губы цвета спелой малины все время подрагивали в легкой усмешке, одновременно наивной и развратной, что производило впечатление самое дьявольское. Гусар удивлялся лишь тому, что отец вспомнил о нем перед смертью, а не женился на девке и не отписал ей все… Сам Дмитрий никогда не женился бы на Глафире, та была, даже на его невзыскательный вкус, слишком вульгарна и невежественна. Свою будущую жену он представлял себе весьма абстрактно, но этот неясный образ неразрывно был связан в его сознании с образом покойной матери, а значит, его должна была украшать нравственная чистота, отличное воспитание, утонченность и аристократические манеры. Ни одного из этих украшений Глафира в своем убийственном арсенале не имела.
Когда пенсионные деньги закончились, кутежи естественным образом прекратились. Васька Погорельский с повинной головой явился в имение к папеньке, был самым жестоким образом им поколочен и взят под домашний арест. Севка Гнедой, то бишь отец Георгий, сразу вспомнил о своем приходе и о матушке, заброшенной им ради веселых костромских девиц. К тому же его срочно захотел видеть сам архиерей, грозивший наложить на кутилу епитимью. Осиротевший Савельев решил податься в Петербург, где у него в Военной коллегии служил двоюродный дядя в высоких чинах. Тот весьма преуспевал по службе, неоднократно писал ему и обещал походатайствовать о теплом доходном местечке, но бывшему гусару была противна сама мысль о карьере чинуши. Дмитрий рассчитывал попросту разжалобить родственника своим бедственным положением и попросить у него денег в долг. «Лучше просить у родственника, — рассудил он, — чем у своих бывших крестьян». Однако начавшаяся война внезапно изменила его планы. В Кострому прибыл Фома Ершов и слезно умолял барина вернуться в деревню, потому как в округе объявилось много разбойников из числа дезертиров, посягавших на крестьянское добро. «Ну а я-то тут при чем, Фомушка? — самодовольно прищурив глаз, спросил Савельев, которому этот призыв о помощи весьма польстил. — Вы теперь вольные хлебопашцы, барин вам не указ! Живите своим умом!» — «Защити, батюшка, от разбойников, — умолял Фома, — а уж я в долгу не останусь!» — «Двадцать тысяч, — с ходу заявил Дмитрий, — как отцу моему. На меньшее я не согласен!» — «Побойся Бога, барин! — взмолился самый богатый крестьянин Савельевки. — Торговля уже не та, война все-таки…» — «Ничего, поскребешь в своих сундучищах, авось наберешь! А не то, обходитесь сами…» В конце концов, ударили по рукам.
Дмитрий Антонович взял деньги не зря, он развил бурную деятельность в своей бывшей деревне. Обучил дворовых людей военному делу и посадил их на коней, тщательно отобранных на крестьянских дворах. Потом заказал местному кузнецу выковать для каждого новоиспеченного воина по сабле. Мужицкий эскадрон под предводительством бывшего гусара наделал много шума боевыми рейдами, доходившими аж до самой Костромы. В округе Савельева прозвали «хромым бесом». Губернатор костромской, растроганный подвигами Савельева, обещал выпросить ему орден. Однако моральный облик героя не позволил главному губернскому чиновнику выполнить обещание. Как только «хромой бес» со своими ребятами доезжал до Костромы, начинались такие римские оргии у Глафиры Парамоновны, что после о них долго гудел весь город. Имя Савельева стало синонимом скандала, ореол героизма как-то к нему не шел.
Так продолжалось до самой весны тринадцатого года, пока губернатор не издал приказ о расформировании незаконного военного подразделения. Деньги, полученные от Фомы Ершова, вскоре закончились, да и вновь выданный крестьянами пенсион был уже на исходе. Глашка перестала юлить перед любовником и принялась над ним подшучивать. «Жениться тебе пора, Митя! До которых лет такому орлу по гулящим девкам шляться!» — «Ты не себя ли предлагаешь в жены?» — повел он черной бровью в ее сторону. «Я-то по воле наших крестьян бесприданница, — вздохнула Глафира, — а ведь есть невесты с таким приданым, что тебе и не снилось!» — «Кто такие?» — заинтересовался Дмитрий, догадавшись, что разговор заведен неспроста. «Да хотя бы взять Настеньку Хрулёву, купеческую дочь. Отец за ней дает полтораста тысяч… — Она сделала паузу, чтобы Савельев смог как следует переварить услышанную сумму, и добавила: — Настенька, конечно, не первая красавица, но и уродиной ее никто не назовет!» — «А с чего ты решила, что Хрулёв отдаст дочь за меня? Да и захочет ли она сама?» — усомнился Дмитрий, сконфуженный огромной суммой приданого. «Что там, девица давно по тебе сохнет, — закатила глаза Глашка, обрадованная неподдельным интересом гусара. — Ты часто проезжал мимо ее окон, а купчихе много ли надо? У них от скуки и от денег даже оммороки случаются! Небось глянул в ее сторону, сам не заметил, а ее убил! А насчет отца… Ну какой купец не хочет, чтобы дочь его стала дворянкой?» — «Это ты брось! — рассмеялся Савельев. — За такие деньги он купит себе князя или графа. Что ему в безродном-то моем дворянстве?»
Однако напористая Глафира Парамоновна взяла на себя роль свахи и решила во что бы то ни стало добиться этой партии для своего бывшего господина, а ныне любовника. Она заставила Дмитрия написать несколько любовных посланий Настеньке Хрулёвой, и тот, потея над глянцевым листом бумаги, выводил вензеля и сочинял поэтические признания, при этом даже не представляя, как выглядит его муза. Ему никогда не доводилось влюбляться, и это еще больше осложняло задачу. В ответ он получал пылкие письма, правда, не совсем грамотные, написанные детским корявым почерком. Наконец Глафира устроила им с Настенькой тайное свидание, где оба признались друг другу в любви и закрепили признание страстным поцелуем. «Ну, хороша ли Настенька?» — спросила после пристрастная Глашка. «Да я не особо-то разглядывал, — усмехнулся Дмитрий. — А деньги больно хороши!» И сообщники залились веселым смехом.
И вот наступил долгожданный день, когда Савельев лично явился в дом купца Хрулёва, чтобы просить руки его дочери. Принят он был благожелательно и чинно. Посидели за самоваром, пососали сушки, погрызли пряники. Разговор, правда, не клеился — о чем купцу говорить с гусаром? Хрулёв попросил дать ему время подумать, а как только Дмитрий вышел за порог, послал верных людей в разные концы города наводить о женишке справки и уже на другой день знал о Савельеве все или почти все. Вовсе не безродное дворянство и не безденежье смутили осмотрительного купца. Ужаснула его лишь разгульная слава бывшего гусара, и оттого предложение Савельева он отклонил, посчитав этот союз оскорбительным для своей дочери. Однако такой оборот дела ничуть не смутил Глашку. «Верь мне, Настя будет наша! Мы ее похитим! — заявила она. — Увезем в Савельевку, Гнедой обвенчает, а уж там посмотрим, как запоет купчишка! Не пришлось бы ему еще на брюхе перед тобой поползать, чтобы на доченьку любимую взглянуть! Полтораста тысяч? Шутишь, двести возьмем!»
План Глафиры был очень прост. Настенька едет в карете на обычную прогулку по магазинам и просит кучера свернуть за город, а там и на Большую дорогу, к постоялому двору, где ее будет ждать Дмитрий. Сама Глашка тем временем распорядится обедом в савельевской усадьбе и приготовит все к встрече молодых. «Венчание, хоть и тайное, отпраздновать надобно громко», — решила она и пригласила в Савельевку всех костромских знакомцев по кутежам. Гусар ее плана не оспаривал и лишь торопил любовницу. Отказ купца его уязвил, и он готовился к сладостной мести, которая должна была увенчаться огромным денежным кушем…
В назначенный час Дмитрий прибыл на постоялый двор у Большой дороги в сопровождении закадычных товарищей — Васьки Погорельского и Севки Гнедого. Заказав бутылку мадеры, друзья разговорились, и разговор их неизбежно свернул на брачную тему.
- Предыдущая
- 58/78
- Следующая
