Буги-вуги-Book. Авторский путеводитель по Петербургу, которого больше нет - Стогов Илья Юрьевич "Стогoff" - Страница 27

• Предыдущая
• 27/34
• Следующая

С точки зрения рельефа, эти места очень удобны. И обживать их начали задолго до Петра Великого. Дело в том, что большая часть петербургского центра изначально лежала ниже уровня моря. Нева – река коротенькая, но очень полноводная. Между прочим, по полноводности занимает пятое место в Европе и превосходит по этому показателю даже Днепр или, скажем, Рейн. Русло ее, правда, всегда здорово петляло, а берега были неровными. Весенние разливы доходили до мест, где сейчас стоит станция метро «Московская». После ежегодных наводнений на реке возникали новые острова, которые через пару лет погружались обратно под воду. Короче, так себе было местечко.

Строить тут сложно, потому что никаких берегов по сути и не было – одно сплошное болото. Там, где сегодня пересекаются Литейный проспект и улица Жуковского, непролазная топь существовала даже во времена Пушкина. На месте нынешнего Казанского собора лежало озерцо, берега которого поросли чахлыми березками. А вот район у Смольного располагался на возвышении и не затапливался даже во время самых катастрофических наводнений.

Считается, что до 1703-го (год основания Петербурга) по этим берегам если кто и жил, то исключительно «убогие чухонцы». Хотя на самом деле это совсем не так. Уже тысячу лет назад через Петербург шли скандинавские суда, путешествующие по маршруту из варяг в греки. А четыреста лет тому назад на территории, которую сегодня занимает мой город, уже существовало два небольших городка и около пятидесяти деревень.

На правом берегу Невы, там, где недавно планировали выстроить небоскреб «Газпрома», существовал город Ниеншанц. Между прочим, третий по величине город тогдашней Швеции. В полях за городом (приблизительно в районе нынешнего проспекта Шаумяна) имелось несколько очень красивых ветряных мельниц и лютеранское кладбище. В 1970-х, когда тут строили универмаг «Спорт», строители извлекали из земли десятки могильных плит того времени. Чуть ниже по течению отставной шведский майор по фамилии Кноу отстроил себе дачу с садиком в голландском стиле. Эта дача так понравилась Петру, что, переименовав ее в Летний сад, он прямо на ней и поселился. Ну а на месте, где теперь стоит Смольный собор, лежала русская деревня Спасский посад. Именно вокруг деревни Петр и предложил селиться членам своей многочисленной семьи.

Сегодня улицы вокруг Смольного – это пустынный и малолюдный район. Ни метро, ни магазинов, ни хотя бы прохожих на улице. А триста лет назад именно тут проводились самые развеселые ассамблеи, и вообще жизнь била ключом. Тут стоял дворец цесаревича Алексея (на месте нынешнего Музея кофе) и дворец царской сестры Натальи (соседнее с музеем здание). Потом Наталья умерла, Алексея до смерти запытал собственный отец, но райончик продолжал считаться веселым. В гости к князю Потемкину сюда ездил граф Калиостро, здесь императрица Елизавета собиралась выстроить громадный монастырь, в котором могла бы достойно встретить старость. А много позже, уже в ХХ столетии, именно здесь любил гулять молодой ленинградский поэт со своей возлюбленной, которую звали Марина.

Одна из подружек легендарных поэтов писала:

К 1960-м отношения некогда неразлучных друзей-поэтов и вправду развалились, рассыпались на осколки, да так, что не склеишь. Но произошло это не вдруг и не быстро. Сперва никто не поверил бы, что такое вообще возможно.

К началу того десятилетия Бобышев, Найман и Рейн все еще числились студентами Техноложки. Вечера они проводили у Ахматовой или (если гранд-дама не принимала) со знакомыми девушками. А днем изображали, будто учатся. Впрочем, не особенно пытаясь придать этим попыткам правдоподобный вид.

Вечера для поэтов были, ясное дело, куда важнее, чем институтские будни. Они читали везде, куда приглашали: на математическом факультете университета, в Кафе поэтов, в Институте высокомолекулярных соединений, в общаге Горного института… Постепенно за этой троицей закрепилась репутация главных поэтов страны. Девочки с прическами как у Джины Лоллобриджиды кочевали с концерта на концерт и хлопали пушистыми ресничками.

Когда концертов не было, поэты собирались у кого-нибудь дома. Благо в компанию входили отпрыски нескольких вполне себе приличных семей. Дома у Люды Штерн в комнату вносили допотопный патефон с трубой и заводили пластинку с чарльстоном. Допив вино, хозяйка забиралась на стол и махала в воздухе хорошенькими ножами. Папа Люды был военным историком, а мама, по слухам, некогда танцевала в кабаре. Гостями ее квартиры были не только юные поэты, но и, например, тогдашний директор Публичной библиотеки Лев Раков, интересный тем, что в былые годы в него был влюблен поэт Михаил Кузмин.

Отец еще одной девушки из их компании был модным архитектором. По его проектам строились аэропорты и станции метро. Так что девушка могла легально проводить поэтов на официальные балы для взрослых куда-нибудь в Дом архитектора или Академию художников. Иногда там играли модный буги-вуги, и Найман, оторвавшись от стола, танцевал с натурщицами, оставляя на их белых блузках отпечатки перепачканных шоколадом ладоней. Популярная джазовая певица Нонна Суханова прерывала пение, подсаживалась к Бобышеву и грудным голосом спрашивала: а чем симпатичный мальчик занят вечерами? Сейчас она споет для него и не мог бы он ее потом проводить?

Кончилась эта веселая жизнь неожиданно. У себя в Технологическом институте студенты решили организовать собственную стенгазету. Вроде бы безобидная идея: рукописные стенгазеты существовали тогда на каждом предприятии. Но в Техноложке со свободой слова парни все-таки переборщили. Вместо стандартных ничего не значащих отчетов о повышении успеваемости и центнерах собранной в колхозе картошки, студенты Бобышев, Рейн и Найман вдруг стали писать о современной поэзии… о рок-н-ролле и западных звездах… о множестве очень странных вещей.

В результате газета просуществовала всего один номер. После этого в «Ленинградской правде» появилась статья о том, что не слишком ли заигрались студенты? Не пора ли вмазать по рукам? Членов редколлегии начали таскать на беседы с людьми в серых костюмах. И уж совсем ни к чему было то, что, выступая в Турции на открытии базы, нацеленной ракетами в нашу сторону, госсекретарь США Джон Фостер Даллес рассказал о том, что сопротивление коммунистам растет и внутри соцстран. В качестве примера была приведена ленинградская студенческая газета «Культура».

На подобный промоушен ленинградские поэты уж точно не рассчитывали. Реакция на госсекретарское высказывание последовала сразу, и жесткая. Найман не был допущен до экзамена на военной кафедре. То есть теперь первый же призыв мог обернуться для него трехгодичным пребыванием в рядах Советской армии. Рейна же вообще отчислили из института и тоже попробовали забрить в солдаты. Испугавшись, Рейн сперва сбежал в геологическую экспедицию на Камчатку, а когда вернулся, то в темпе подал документы в Институт холодильной и мясомолочной промышленности (для поэта – самое подходящее образование). А Бобышев взял академический отпуск и устроился работать на завод шампанских вин. Они решили затаиться, переждать, посмотреть, чем все это обернется. Именно на этой стадии, году в 1958 – 59-м, к компании прибился еще один поэт: молоденький Иосиф Бродский.

На самом деле Бродский был плохо одетым плебеем. Без высшего образования. Без попыток получить высшее образование. Без малейших признаков внешнего блеска. Остальные трое не хотели брать его в свою компанию… по крайней мере сперва не хотели.

• Предыдущая
• 27/34
• Следующая