Доктор Данилов в тюремной больнице - Шляхов Андрей Левонович - Страница 38

• Предыдущая
• 38/49
• Следующая

— Вот так всегда, — вздохнул Полянский. — Начали серьезно, закончили шутками. Надо отдать тебе должное, Вова, при всей своей брутальности ты умеешь поднять настроение, хотя чаще ты его портишь.

— Почему же ты тогда со мной дружишь? Ответ: «Потому что я мазохист», — можно не озвучивать.

— Я не такой! Скорее…

— Ну-ка, ну-ка! — подбодрил Данилов. — Это интересно.

— Я — гедонист! — гордо объявил Полянский. — Я стремлюсь получать от жизни удовольствие, а не пинки.

— И что, получается? — сочувственно поинтересовался Данилов. — Неужели?

— Каждый получает то, на что он запрограммирован! Ждешь пинков — будут тебе пинки. Ждешь поцелуев — будут тебе…

— Подзатыльники! — пошутил Данилов.

— Повторите, пожалуйста, пиво и язык с хреном, — сказал Полянский подошедшему официанту и вернулся к разговору: — Поцелуи будут, Вова, но не подзатыльники.

— И различные неприятности мы тоже программируем? — прищурился Данилов.

— Да, — кивнул Полянский. — Только мы их не накликиваем на свою голову, а призываем опосредованно — поступками. Неприятности — знак или урок от провидения.

— Или воздаяние или возмездие.

— Провидение, Вова, не мстит, потому что оно бесстрастно! Знак или урок. Чем раньше мы их усвоим, тем меньше нас придется учить, стало быть, неприятности закончатся раньше.

— Интересно, какой урок мне хотело преподать провидение, когда лупило меня по голове обрезком трубы или столкнуло с пациентом-генералом? — подумал вслух Данилов. — Ума не приложу… Взять тот же госпиталь МВД. Работал там с удовольствием, все устраивало, но вдруг…

— Значит, только казалось, что все хорошо, — убежденно сказал Полянский, — на самом деле не устраивало. Вот тебе и помогли расстаться с госпиталем.

— Я уже не ребенок, поэтому прекрасно понимаю, чего я хочу. Как в мелочах, так и глобально. И если я говорю, что в госпитале меня все устраивало, то, значит, так и было. Я не притворяюсь перед самим собой и не обманываю себя. — Данилов, незаметно для себя, повысил голос. — Я, если ты успел заметить, не склонен к притворству!

— Тогда почему ты так горячишься? — поддел Полянский.

— Нет. С чего ты взял, что я горячусь? Я раздражаюсь, когда мне приходится объяснять очевидные вещи, да еще лучшему другу, которому пора бы уже знать меня как облупленного!

Официант принес пиво и тарелку с тонко нарезанным языком. Ресторан был из новых, недавно открытых, но уже успел скурвиться: резали тонко, раскладывали широко, на большом блюде языка было грамм сто пятьдесят, если не меньше. Зато имелось украшение: три тюльпанчика из морковки со вложенными внутрь оливками. Тюльпанчики обрамляли горку тертого хрена, выложенную в центр тарелки. «Дизайн эпохи декаданса», — скептически подумал Данилов. Стоила порция языка восемьсот рублей, совсем не хило для заведения, позиционирующегося как демократичное. Полянскому почему-то здесь нравилось, вот он и затащил сюда Данилова, которому по большому счету было все равно, где пить пиво. Впрочем, пиво (какой-то никому не ведомый изыск провинциального пивзавода) было хорошее: вкусное, плотное и правильно охлажденное. Данилов не любил, когда пиво охлаждали до ломоты в зубах.

— Человека нельзя знать как облупленного.

Сказав это, Полянский присосался к своей кружке и оставил ее в покое лишь наполовину осушенной. Утолив жажду, он продолжил:

— Человек многогранен, как…

— Граненый стакан.

— Как драгоценный камень. И никогда нельзя предсказать, какой гранью он к тебе повернется. Вот, даже ты: работал себе спокойно на «Скорой помощи», мне когда-то казалось, что ты до пенсии там досидишь, потом — бах, и подхватила тебя волна моря житейского…

— И унесла далеко-далеко — в Монаково.

— Кто бы мог предположить? Никто. И то, что ты в тюремную больницу устроишься, тоже никто не мог подозревать… А ты говоришь как облупленного. Ты-то и сам себя настолько не знаешь. Слушай, Вова, а к чему мы это?

— Вообще-то начинали с героев, — напомнил Данилов. — Ты сказал, что я — герой нашего времени, а я из скромности отказывался от этого звания.

Полянский поддел вилкой кусок языка и посмотрел сквозь него на свет.

— Интересно — чем они так тонко его нарезают?

— Микротомом (микротом — инструмент для приготовления срезов тканей и др. образцов для оптической микроскопии).

— Скорее всего! — хохотнул Полянский, поднося вилку ко рту.

— Зато можно сказать, что язык так и тает во рту, — улыбнулся Данилов. — Вне зависимости от степени его жесткости.

— Я что хочу спросить: как вы на работе питаетесь? Вместе с зэками или отдельно?

— В основном приносят из дома. А я вообще не питаюсь на работе, завтракаю утром как следует, и до вечера хватает.

— Лень таскать?

— Нет… Просто неохота. Да и неприятно как-то, когда твою еду досматривают на КПП.

— Вас каждый день досматривают?

— Иногда, выборочно. Если шмонать всех сотрудников ежедневно, никакого здоровья не хватит.

— Жуть, — Полянский передернулся и поспешил глотнуть пива. — Представляю я эти шмоны. Стоишь голый на холодном цементном полу, а посторонние роются в твоих вещах, щупают одежду, потом все дают обнюхать собакам.

— Зачем? — не понял Данилов.

— А как же еще наркотики найти? — в свою очередь удивился Полянский.

— На самом деле, Игорь, досмотр сотрудников выглядит не столь ужасно. Попросят вывернуть карманы, открыть сумку, разуться. Догола не раздевают, собак не привлекают.

— Саботажники! — Полянский осуждающе покачал головой.

— Да нет, просто кино и жизнь немного различаются.

— Слушай, я тут недавно читал воспоминания одного нашего коллеги о арабской тюрьме! — оживился Полянский. — Натурально, доктор-уролог из Нижнего Новгорода поехал отдыхать в Хургаду со своей невестой, вроде бы в предсвадебное путешествие. А за день до отлета девушку нашли в номере с перерезанным горлом, и первым, на кого пало подозрение…

— Был, естественно, ее спутник.

— Вот-вот! И он больше года просидел в египетской тюрьме, пока его не оправдали.

— Бедолага, — посочувствовал коллеге Данилов. — Еще повезло, могли бы и не оправдать.

— Там целая история! Началось все с того…

— Игорь, давай сменим пластинку, — попросил Данилов. — Я в выходные предпочитаю отдыхать от работы, а не разговаривать на тюремные темы. Давай лучше обсудим твою новую симпатию…

— Ш-ш-ш! — Полянский заговорщицки прижал указательный палец к губам. — О ней мы пока ничего говорить не будем!

— Получила отставку? — предположил Данилов.

— Совсем наоборот, просто сглазить боюсь, настолько хорошо все у нас складывается. Мы как две половинки единого целого.

Если бы Данилов вздумал считать все совпадения Полянского, то давно бы сбился. Но у друга было одно удивительное свойство: превращать каждое новое увлечение в единственное, большое и настоящее чувство, начисто забывая о том, кто был в прошлом.

Видимо, совпадение было настолько полным и всеобъемлющим, что Полянскому не хотелось о нем говорить, или же, напротив, далеко не таким идеальным, чтобы о нем рассказывать. Во всяком случае, он не пожелал развивать личную тему, а вернулся к работе Данилова.

— Мне просто ужасно любопытно, — вкрадчиво начал он, — как и что там у вас. Когда читаешь книгу или смотришь фильм, это одно, а когда перед тобой сидит человек, который работает в тюремной больнице, — совсем иное. Из всего нашего потока ты небось единственный такой… К кому же мне приставать с расспросами, как не к тебе?

— Тогда переведем нашу дружескую встречу в режим интервью, — решил Данилов, взглянув на часы. — У тебя пятнадцать минут. Задавай вопросы, я на них отвечу. Любые.

— М-м-м… — Полянский в задумчивости постучал пальцами по столу. — У меня, собственно, они не подготовлены. Я просто хочу понять, чем твоя работа отличается от предыдущей. Ведь должна быть какая-то разница?

— Конечно, — кивнул Данилов. — Работаю я сейчас строго по графику, никаких безвылазных недель в больнице, получаю побольше денег, чем на прежней.

• Предыдущая
• 38/49
• Следующая