Жена Петра Великого. Наша первая Императрица - Раскина Елена Юрьевна - Страница 19

• Предыдущая
• 19/81
• Следующая

Пастор Глюк, отославший супругу и детей домой, так и не смог увести от ворот Марту, с внезапной твердостью заявившую ему:

— Я остаюсь! Я хочу еще раз увидеть Йохана и, если даст Бог, поцеловать его перед разлукой.

— Хорошо, девочка моя, — неожиданно легко согласился пастор. — Тогда я останусь с тобой и благословлю твоего мужа. Он единственный из слуг шведского Карла, которому я не желаю ничего, кроме добра и счастья.

В темноте солдатских лиц было не разглядеть. Но Марта все равно сразу увидела Йохана — он, трубач, единственный ехал на крупном сером жеребце, выделявшемся среди гнедых драгунских лошадей. Едва выехав из ворот, возглавлявший колонну капитан дребезжащим пронзительным голосом подал команду, и рота подняла коней в галоп. В страхе, что Йохан не заметит ее, Марта бросилась вперед, рискуя попасть под тяжелые, кованые копыта, и что было силы закричала:

— Я здесь, любимый! Я люблю тебя!

Он не мог нарушить строй и остановить коня, и лишь повернулся в седле, уносясь от нее в темноту.

— Жди меня!.. — донеслось до Марты сквозь конский топот и бряцание железа. Она упала на колени и разрыдалась давно копившимися внутри слезами.

В ту ночь Марта Скавронская, ставшая Мартой Крузе, воспитанница ученого проповедника Эрнста Глюка из города Мариенбург, впервые почувствовала, что ее беззаботная юность закончилась.

Каждый день Марта теперь выходила к воротам и упрашивала угрюмых пожилых солдат гарнизона выпустить ее на берег озера. Там она часами бродила в одиночестве, неизменно приходя к тому самому стволу старой ивы, где они с Йоханом сидели в их единственную счастливую ночь. Глядя в простиравшиеся на другом берегу поля, она шептала католические молитвы или просто тихонько просила:

— Милый, береги себя! Возвращайся ко мне поскорее!

Слезы сами собой текли по щекам, и она смывала их прохладной озерной водой. Возвращаясь, она не могла не заметить, как переменилось лицо ее тихого городка в преддверии беды. Окрестные помещики, в основном немецкие дворяне, один за другим перебирались в город со своими семьями и челядью. Их скромные экипажи сопровождали вереницы скрипучих телег, нагруженных припасами и различным домашним скарбом, по большей части страшной рухлядью, которую, по мнению Марты, разумнее было бы бросить, чем волочь с собой. Все жаловались на неповиновение и угрозы крестьян-латышей, ранее столь безответных и казавшихся отупевшими от векового унижения, а теперь вдруг разогнувших спины и с надеждой ждавших «Шереметиса», как называли в народе этого московского воеводу с чином фельдмаршала.

Мариенбург тоже готовился встретить московита. Двадцать две старинные пушки и три сотни немолодых ветеранов, составлявших его гарнизон, укрывшись за мощными каменными стенами и защищенные водами озера Алуксне, могли дать достойный отпор нескольким полкам неприятеля. По крайней мере, так уверял комендант города, важный и тучный от многолетней «сидячей» службы майор фон Тиллау, когда он захаживал к пастору Глюку на чашку кофею. Комендант не сомневался, что шведские войска под командой доблестного генерал-майора Шлиппенбаха сумеют отразить вторжение московитов, но допускал, что отдельные партии неприятеля поначалу могут проникнуть в Ливонию так далеко, что достигнут Мариенбурга. Помолодевшие от предчувствия хорошей драки гарнизонные артиллеристы теперь день и ночь посменно дежурили у орудий, ворота и мост через Алуксне охранялись сильными караулами, а по ночам на стенах носили зажженные факелы и фонари: защитники города не желали дать казакам Шереметиса захватить себя врасплох.

Пастор Глюк в последние дни все чаще искал уединения в своем кабинете, а когда Марта приносила ему кофей или звала к столу, встречал свою воспитанницу рассеянной и тревожной улыбкой. Какие-то силы боролись в его душе, не давая покоя, даже когда он вел службу в соборе или предавался чтению любимых книг.

— Скажите, отец, что беспокоит ваш ум? — решилась однажды спросить Марта, называя его так, как осмеливалась называть очень редко, боясь предать драгоценную память своих родителей.

Он пригласил ее присесть в кресло подле массивного стола, сработанного из векового дуба, черного от старости и жесткого, как железо. Марта скромно уселась на краешек, но глаз не опускала, выжидающе глядя прямо в проницательные глаза пастора. Он медленно встал, подошел к ней и положил руку на ее гладко причесанную голову.

— Нас ждут нелегкие времена, Марта, — ясно и печально проговорил он. — Моя вера и твердость духа укрепляют меня перед лицом испытаний, но я полон беспокойства за моих девочек, за жену. Они такие уязвимые создания, и я день и ночь молю Бога, чтобы он избавил их от ужасов войны…

— Так вы думаете, московиты придут сюда? — тихо спросила Марта. Она и сама много думала об этом, невольно связывая мысли о любимом Йохане с раздумьями о ходе войны.

— Очень возможно, — ответил пастор. — Этот фельдмаршал Шереметев — опытный и разумный вождь, и силы его прибывают день ото дня. Наши крестьяне с радостью помогают ему, мечтая перейти под десницу царя Петра из-под жесткой и скупой шведской руки. В иное время я бы и сам торопил в своих молитвах день освобождения нашей Лифляндии от власти короля Карла! Но, Господь свидетель, я, видимо, слишком прикипел сердцем к этому бренному миру с его обыденными, но столь милыми сердцу радостями. И теперь мне страшно за семью, за тебя, моя маленькая Марта, за твое молодое счастье с этим бесшабашным мальчишкой-солдатом… Я никому, кроме Всевышнего и тебя, не говорил, что мне страшно!

Марта порывисто вскочила и прижалась лицом к плечу своего воспитателя. Она вдруг почувствовала в себе силы, которых ранее никогда не предполагала.

— Отец мой, верьте в милосердие Божьей Матери, нашей покровительницы! — убежденно произнесла она. — Она не оставит нас и спасет свой город! Что бы ни случилось, я никогда не забуду, чем обязана вам, и никогда не оставлю вас. И если я не смогу спасти вас, то разделю вашу судьбу!

— Судьба, или Божественное Провидение уготовало для каждого его собственный путь, — назидательно заметил ученый богослов. — Кто знает, в какие дали этот путь уведет тебя, Марта. Знаешь, девочка моя, не так давно я видел странный и пугающий сон о тебе. Не знаю, стоит ли тревожить твою душу рассказами о потусторонних видениях, которые вполне могли оказаться бесовским искушением…

— Как вам угодно, отец мой, но я бы послушала с интересом. Быть может, это немного развлечет меня!

Пастор на минуту замолчал. Сцепив руки в замок, он прошелся по комнате, затем устремил взгляд на старинное распятие, висевшее над его столом, и глухим, печальным голосом начал:

— Ты нередко спрашивала меня, Марта, был ли я знаком с твоим отцом. Знай, мы были с ним друзьями и, в некотором роде, единомышленниками. Недавно он приходил в мой сон, Марта, и я видел его так же ясно, как вижу сейчас тебя.

Марта с трудом подавила вскрик. Сердце ее бешено заколотилось, и она машинально прижала руки к груди, чувствуя, что она вот-вот взорвется изнутри. Видимо, на ее живом личике отразилась такая буря чувств, что пастор взглянул на нее с тревогой.

— Умоляю, отец мой, продолжайте! — отчаянно выдохнула Марта.

— Твой отец сулил всем нам скорые и страшные испытания, большие беды от прихода московитов. Но, главное, он просил меня позаботиться о тебе, Марта, и не препятствовать твоей любви со шведским солдатом.

Глаза Марты наполнились горячими, обильными слезами:

— Господин Глюк, какое счастье, что вы говорите мне об этом! Теперь я уверена, что ничего-ничего плохого не случится на войне с моим Йоханом! Отец видит нас там, где он сейчас! Он любит меня и сумеет сохранить в сражении моего мужа…

— Я тоже люблю тебя, девочка моя. Для тебя не секрет, что я никогда не был другом шведов, но сейчас я каждый день молюсь по крайней мере об одном из них. Более того, когда, по милосердию Божьему, Йохан Крузе вернется из похода, я благословляю тебя следовать за ним, как подобает добродетельной супруге и христианке, как следуют за войском многие солдатские жены. Это нелегкая и опасная доля, Марта. Более того, найдется множество пустословов и ханжей, которые в своей воинствующей глупости усомнятся в благопристойности моего решения и твоего пути. Боюсь, даже моя дорога супруга не поймет меня…

• Предыдущая
• 19/81
• Следующая