Жена Петра Великого. Наша первая Императрица - Раскина Елена Юрьевна - Страница 36

• Предыдущая
• 36/81
• Следующая

— Поживешь покуда у меня, печальница. Не бойся, там тебе покойно будет: я дед уже, и Порфирич, оруженосец мой, не моложе. Богородица милостива, авось сыщется в мире твоя дорожка, дева мариенбургская!

Марта подняла на него измученное лицо, на котором слезы проложили светлые дорожки среди копоти и пыли. Фельдмаршалу показалось — она слегка улыбнулась. Не жалкой благодарной улыбкой беззащитного существа, нашедшего себе пристанище, а как равная — равному. Даже неловко стало. И ни слова не сказала.

Денщик Порфирич, многолетний товарищ и слуга в кочевой судьбе Бориса Петровича, умел понимать его волю без лишних приказов. Боярину воеводских и державных дел достанет, нечего ему время свое на бестолковство холопское тратить. Ровесник своего господина, состоявший при нем с детства и получивший вольную еще двадцать лет назад, когда бились с тамбовскими полками против татар, Порфирич служил Шереметеву по глубокой привязанности и по привычке. Поди пойми, чего больше! Слуга понимал повеления хозяина без слов. Всего один раз обернулся Борис Петрович, направляясь с офицерами к мариенбургским стенам, и то потому, что дело было уж больно новое. Сметливый денщик прекрасно управился с новой фельдмаршальской заботой.

— А ну-ка вставай, девонька! По-нашему ты понимаешь, сказывают, — приговаривал старый слуга, ловко подхватив Марту под мышки и с неожиданной силой поставив на ноги. — Идти-то сама сможешь? Не похоже. Вот незадача… Эй, ребятушки, вон ты и ты, конопатый! Живо взяли, подняли и понесли! Да осторожней вы, рекрутчина деревенская, это вам не тюки с песком на шанцах таскать! А ты, красавица, не думай, они тебя не уронят. Я им, тетка их козлятина, уроню! Сейчас мы тебя, дитятко, на лодочку, да и на квартиру фельдмаршальскую отвезем, в слободку здешнюю. Избушка у нас чистая, светлая… Я тебе на поварне постелю, поспишь вволюшку, болезная. Сам-то я в сенях, видно, лягу. Эх, Борис Петрович, не жалуешь ты слугу верного — снова бока-то старые на лавке отлеживать!

Под добродушное ворчание слуги Марта мягко раскачивалась на солдатских плечах. Парни ловко переплели руки, образовав подобие живого кресла, в котором было удобно даже ее разбитому контузией и усталостью телу. От мундиров вражеских солдат пахло так же, как от Йохана в ту ночь, когда он прискакал в Мариенбург с поля боя с остатками своей роты… У них были такие же давно не стриженные мягкие волосы, такие же крепкие плечи и такие же дерзкие и немного грустные глаза, как у него. Марта сомкнула глаза, и бред или сон милосердно послал ее измученному сознанию видение, будто это ее Йохан несет ее на руках через зеркальную гладь озера Алуксне — прочь от родного Мариенбурга, лежащего в руинах…

Марта проснулась только на следующее утро, уже засветло, и не сразу поняла, почему над ней закопченный бревенчатый потолок крестьянского дома. Откуда здесь вместо дыма пожарищ, пороховой гари и тошнотного смрада гниющей крови пахнет свежевыпеченным хлебом? Да еще воняет перекисшей капустой! Потом пришло осознание новых, грозных перемен в ее жизни, но девушка не почувствовала ни страха, ни растерянности. «Йохан, Йохан, ты научил меня смелости, — грустно улыбнулась она. — А ты, отец, отдал мне по наследству только одно богатство — мужество!» Все ее тело болело от ушибов, ссадины противно ныли и подтягивали кожу, но мышцы приобрели прежнюю упругость, и в душе была решимость. Марта встала со своего скромного ложа, устроенного прямо на деревянном сундуке, в котором хранилась кухонная утварь, и принялась за беглый осмотр «фельдмаршальской роскоши». Этот странный старик Шереметис или, скорее, его слуга с трудно произносимым именем, позаботился о ней.

Пара нижних рубах из небеленого крестьянского полотна, несколько пар пестрых шерстяных чулок с затейливым рисунком, грубое домотканое платье и передник были, вероятно, любезно уступлены хозяйкой дома, если только ее еще раньше не выдул из родных стен свинцовый ветер войны. А вот этот старый, стираный платок, украшенный линялым рисунком из райских птиц и диковинных цветов, был явно нездешнего происхождения. Наверно, он раньше напоминал какому-нибудь русскому солдату о далекой «зазнобушке», пока не был пожертвован для новой постоялицы «батюшки Борис Петровича». Как и солдатский кафтан из грубошерстного сукна — его Марте надлежало использовать в качестве верхней одежды. Он один из всех вещей показался девушке не лишенным некоторой новизны и вызова.

В углу стояла внушительных размеров бадья, наполненная холодной водой. Вероятно, неприхотливый Шереметис пользовался ею в качестве ванны, а теперь галантно предлагал своей покрытой грязью и пылью гостье. Этот жест Марта оценила. Московский полководец, вчерашнюю встречу с которым она восстанавливала, с трудом складывая осколки памяти, пока вызывал уважение и интерес. Девушка без сожаления сняла свое пропахшую гарью рваную одежду, всю в пятнах засохшей крови, скомкала и швырнула в угол. От всей прежней жизни ей оставались только изящные башмачки из козловой кожи и маленький католический крестик на цепочке. Предварительно заперев дверь ухватом, Марта с наслаждением залезла в воду и с каким-то ожесточением вымылась начисто, словно смывая с себя ужас прошлых дней. Затем нашла старый деревянный гребень, тщательно расчесала влажные волосы, убрала их под платок, оделась, мысленно прочитала про себя «Отче наш» и «Богородице, Дева» и смело шагнула навстречу судьбе — через порог в горницу.

Шереметис, разумеется, в почти полуденный час отсутствовал на квартире. За дощатым столом сидел его денщик и сосредоточенно чинил прохудившиеся барские подштанники. Он улыбнулся Марте широкой добродушной улыбкой, очень напомнившей ей дядюшку Яниса, так ждавшего этих московитов и так страшно погибшего в Мариенбурге. Потому она поздоровалась с ним, как прежде с Янисом, только не по-латышски, а на певучем украинском языке:

— Будьте здоровы, дядечка!

При солнечном свете, проникавшем в избу через распахнутое окно, она могла рассмотреть его. Старый слуга был невысок, чрезвычайно широк в плечах и в кости, длиннорук, широколиц и круглоголов. Он носил длинные солдатские усы, а начинающую лысеть полуседую голову стриг коротко, как и его господин. Под жестким ежиком проступало несколько больших и малых шрамов, а на правой руке недоставало полтора пальца, как часто бывает после сабельного удара по кисти. Впрочем, ловко орудовать иглой это увечье Порфиричу явно не мешало.

— Здравствуй, девонька! — приветствовал он Марту. — Каково почивалось?

В знак благодарности Марта не без кокетства сделала книксен, видимо, выглядевший довольно странно в сочетании с ее крестьянско-солдатским нарядом. Денщик усмехнулся с видимой иронией и не стал разводить длинных разговоров:

— Вот и ладно! Покушай, чем Бог послал, и собирайся живее. Велел Борис Петрович немедля сыскать среди пленных мужика твоего и поставить пред его очи, затем я при тебе и оставлен. Коли сыщется он, то дарует вам Борис Петрович волю идти вместе куда вздумается, и не буду я вторую ночь на жесткой лавке ребра-то плющить! Ну а ежели не сыщется муж твой, так порасспросишь других мариенбургских шведов-то: видел ли кто его, живой ли он, ранен или, обратно, насмерть убит. Ты уж извини, доченька: как оно есть, так и говорю.

— А я все-таки верю, что мой Йохан сумел уйти от ваших солдат! — упрямо произнесла Марта. — Вы не знаете его, дядечка! Он такой смелый! Он наверняка спасся.

— Да куда ж тут спасешься, девонька? — искренне удивился денщик. — Кругом озера-то пикеты наши — драгуны да черкасы, да бивуаки полковые, да обозы. Тут уж либо в плен, либо в могилу. Птицей, разве что, или мышей полевой ему обернуться…

Марта не стала спорить. Как мог этот чужой человек знать, на что способен ее Йохан? И все же сердце томилось тяжким предчувствием. Сталь и свинец не разбирают, они насмерть бьют даже самых смелых, самых добрых, самых любимых! Теперь Марта прекрасно знала это. Может, и к лучшему будет, если ее муж попался в плен к московитам. Тогда она прямо сейчас смогла бы обнять его, более уже не отпускать никуда от своего сердца и уйти вместе с ним в широкий Божий мир, прочь из этого края, поникшего от жестокости и мук.

• Предыдущая
• 36/81
• Следующая