Толстой-Американец - Филин Михаил Дмитриевич - Страница 20

• Предыдущая
• 20/87
• Следующая

Теперь уже ничто не мешало руководителям экспедиции продолжить и достойно завершить свою историческую миссию. «Не забыты были по восстановлении мира обеды, ужины и вечеринки», — подчеркнул обстоятельный, умеющий заметить существенное Ф. Шемелин ^[230] . Известно, что камчатские пиры, в которых Резанов, Крузенштерн и Кошелев, выбросив из головы надвигающиеся муссоны, участвовали «с особенным удовольствием», были обильны, шумны и продолжались не один день.

Кому-то эти застолья в краю сопок, быть может, напомнили языческие ритуалы далёких предков, происходившие возле свеженасыпанных жертвенных курганов.

Только к середине месяца Николай Резанов сумел прийти в себя, собраться с силами и составил (16 и 17 августа) два донесения на высочайшее имя, где, не скупясь на краски, описал перипетии трудного плавания от Бразилии до Петропавловска.

«Вверенные начальству моему суда Вашего Императорского Величества свершили знаменитую часть предположенного кругом света путешествия» — так начиналась его первая реляция. Повествуя об «энтузиазме» мореплавателей, посланник между делом поведал императору и о том, кого назначили нарушителем спокойствия: «Сим энтузиазмом, к нещастью своему, воспользовался подпоручик граф Толстой, по молодости лет его… И остался он жертвою поступка своего. Обращая его к месту своему, всеподданнейше прошу Всемилостивейшего его прощения» ^[231] . В другом отчёте Александру I камергер лишь обмолвился, что он «возвращает» из Камчатки в Петербург графа Толстого ^[232] .

Добивать двадцатидвухлетнего шалуна триумфатору явно не хотелось.

Впрочем, и потакать повесе он не собирался. В обширном письме на имя сибирского генерал-губернатора И. О. Селифонтова, датированном 18 августа 1804 года, пара абзацев была посвящена лицам, покидающим «Надежду»; есть тут и строки о графе Фёдоре:

«Я возвращаю также лейб-гвардии Преображенского полка подпоручика графа Толстого, раздоры во всей экспедиции посеявшего, и всепокорнейше прошу ваше превосходительство, когда прибудет он в Иркутск, то принять начальничьи меры ваши, чтоб он не проживал в Москве [233]и действительно к полку явился. Я доносил уже из Бразилии Его Императорскому Величеству о его шалостях и что исключил я его из миссии, а ныне повторил в донесении моём» ^[234] .

Никто из облечённых властью не настаивал тогда, в середине августа, на скорейшем отбытии подпоручика Фёдора Толстого «к месту своему», да и сам граф по Петербургу (где его, кстати, в ту пору произвели в поручики ^[235] ) особенно не скучал. Он, по-видимому, стоически перенёс «разыгранную драму» и строил новые, снова авантюрные, планы.

Когда «Надежда», отправляясь в Японию, покидала гавань, — а это произошло, вероятно, 26 августа, — он всё ещё пребывал в Петропавловске.

В распространявшихся современниками анекдотах о высадке графа Фёдора Толстого на каком-то «малоизвестном» острове в тихоокеанском архипелаге есть любопытный эпизод, передаваемый так или приблизительно так: «Когда корабль удалился, Толстой снял шляпу и поклонился командиру, стоявшему на палубе» ^[236] .

Мы предполагаем, что эта сцена не выдумана: она попала в баснословные рассказы из реальной жизни. Так, вполне по-толстовски, мог поступить наш герой 26 августа 1804 года, стоя на ветреном камчатском берегу и глазея на выходящую из гавани «Надежду». Он нашёл способ весьма изысканно, с издёвкой поблагодарить капитан-лейтенанта Крузенштерна за всё.

Ответить «доброму и скромному» ^[237] Ивану Крузенштерну на этот жест было нечем.

К сказанному остаётся только добавить, что в полной психологической напряжённости и сарказма интермедии — если её удалось Фёдору Толстому разыграть в действительности — вероятно, участвовала та самая шляпа, которой граф некогда ловил бразильских колибри.

Фрегат «Надежда» ушёл из Петропавловской гавани в Авачинскую губу, а оттуда, поставив все паруса, на юг, в Японию — и, значит, корабль невозвратно покинул пределы нашего повествования. В завершение рассказа о первом кругосветном плавании соотечественников лаконично поведаем читателям о том, как повели себя в дальнейшем главные действующие лица этой истории.

Посольство Николая Резанова, которому придавалось огромное значение, не увенчалось успехом. Вернувшись несолоно хлебавши из Японии в Петропавловск в начале июня 1805 года, камергер оставил «Надежду» [238], перебрался на принадлежащее Российско-Американской компании судно «Мария» и отправился с инспекцией в Русскую Америку, на Кадьяк и в Ситку. По возвращении посланник двинулся по суше на запад, в Петербург. Однако попасть на берега Невы и предстать перед царём Резанову не было суждено: он умер 1 марта 1807 года в Красноярске.

Один из дореволюционных историков, занимаясь изучением конфликта Резанова и Крузенштерна, резонно заметил: «Рязанов <sic>,имея полную возможность отомстить ему за нанесённые оскорбления, старался забыть о них» ^[239] . Подтвердили незлопамятность камергера не только его донесения императору Александру Павловичу с хвалебными отзывами о капитан-лейтенанте, но и путевые заметки. Они печатались посмертно, в начале 1820-х годов, в петербургском журнале «Отечественные записки» (который издавал П. П. Свиньин). Из сочинения под названием «Первое путешествие россиян вокруг света, описанное Н. Рязановым <sic>,полномочным Посланником ко Двору Японскому» публика почерпнула для себя много интересного, но она так ничего и не узнала ни об офицерском бунте в ходе плавания, ни о сомнительных поступках командира «Надежды».

Иван Крузенштерн, расставшись с камергером, из Петропавловска пошёл в Макао и Кантон, а затем через Китайское море в Индийский океан. Обойдя мыс Доброй Надежды, его фрегат бросил якорь у острова Святой Елены. (Там упокоился лейтенант Пётр Головачёв.) Далее, по Атлантике и до Европы, мореплаватели шли уже безостановочно, и на родной Кронштадтский рейд они прибыли 7 (19) августа 1806 года.

В 1809–1812 годах были изданы три части фундаментальных записок Крузенштерна о кругосветном путешествии, где попавший в фавор автор не очень-то и скромничал и фактически выставил себя единственнымначальником удачной экспедиции. О графе Фёдоре Толстом кавалер многих орденов Крузенштерн не сказал ни одного худого слова, зато превратившийся в пассажирапосланник Резанов удостоился ряда завуалированных укоризн. И позднее адмирал Крузенштерн не упускал случая критически отозваться об унизившем его покойнике. «При всём нашем уважении к служебным заслугам почтенного адмирала и к его учёным трудам, — писал упомянутый выше историк, — мы не можем не упрекнуть его в незаслуженной ненависти к Рязанову <sic>,которую, как оказывается, он питал к нему до конца своей жизни» ^[240] .

У Фёдора Толстого, по уверениям его дочери, тоже имелись записки об этом путешествии ^[241] , однако они не увидели свет. С офицерами, бывшими в плавании и буйствовавшими наравне с графом, но вышедшими сухими из воды, наш герой впоследствии, кажется, не приятельствовал. Памятной медали на андреевской ленте, которой наградили всех участников экспедиции, он, похоже, не получил.

• Предыдущая
• 20/87
• Следующая