Шоковая волна - Девис Дороти - Страница 27

• Предыдущая
• 27/41
• Следующая

— Прежде чем вам удастся унести отсюда тело патера, вам понадобится выпустить еще пять пуль, шериф, — промолвила еще одна женщина и, указывая на своих подруг, пересчитала их вслух.

— И все же мы должны забрать его, женщина. Даже если для этого потребуется вызвать взвод солдат национальной гвардии. А это ничего вам не сулит, кроме неприятностей. Вы не имели права перемещать тело убитого.

Вдова священника высоко подняла голову.

— Не имели права? Не смейте говорить мне о правах, мистер шериф. Никто не имел права убивать моего мужа, но его убили. О, Господи, убили! Они все же сделали это. Его нет. Навсегда нет! Никогда больше он не произнесет этого доброго для людей слова аллилуйя, не будет больше благодарений Господу. Вы слышите меня, сестры? Никто более не возблагодарит в утренней молитве Господа: «Слава в вышних Богу!» Он лежит здесь перед вами и больше никогда не поднимется. Ни сегодня утром, ни завтра, ни послезавтра.

Аминь.

Мне показалось, что я не ослышалась.

Шериф встрепенулся.

— Я клянусь вам всем, что когда мы найдем убийцу, ему свободы больше не видать.

Крупная женщина, сложив руки на груди, вскинула голову с высокой, как башня, прической.

— Сестры, слышите, убийце не видать свободы! — женщина передернула плечами и в этом жесте был дерзкий вызов и презрение. — А я вам, белый человек, заявляю, что наш святой отец свободен. Свободен так, как вам, белым, не быть никогда.

Шериф повернулся к полицейским и стал с ними совещаться. Гилли подошел к женщинам и спросил у той, что оказалась к нему ближе, кивком указав на вдову священника.

— Прошу вас, передайте миссис Родс мои искренние соболезнования в ее горе. Он тоже был мне дорог.

— Она сама слышит все, что вы говорите, — подчеркнуто холодно ответила женщина.

— Скажи им, Гиллспи, что нам надо хотя бы осмотреть тело убитого. Ведь я даже не уверен, что под простынями лежит черный. — быстро обернувшись к Гилли, сказал шериф, воспользовавшись возможностью получить поддержку.

— Скажите им это сами, — сухо ответил Гилли и подал мне знак: пора уходить. Шериф, не раздумывая, присел на корточки и сорвал простыню с жертвы. Женщины пронзительно закричали.

Откуда в эту минуту появился этот человек? Я едва успела разглядеть стремительно двигавшуюся к нам фигуру черного мужчины почти гигантского роста, с густой копной волос. Он пробирался через полицейский кордон у двери, размахивая руками как ножницами. Волосы его вздыбились во все стороны. В мгновение ока он схватил О’Мэлли одной рукой за ворот, а другой подхватил под ягодицы и, подняв над полом, повернул его лицом к полицейским и поставил шерифа перед остолбеневшими подчиненными. За ними в дверь уже протискивались черные мужчины, словно собирались взять нас в кольцо.

— Ради Бога, Кенби, остынь! — крикнул черному гиганту Гилли. — Где он, там одни неприятности, — шепнул он мне.

Кенби, радикал из студенческого городка, тот самый второй черный участник собрания в доме Гилли, был ростом не менее шести с половиной футов, его густая шевелюра делала его еще выше. Он повернулся на голос Гилли и осклабился, показав все свои зубы.

— Неприятности, говоришь? Неприятность, Гиллспи, лежит вон там. И это плохая неприятность. Хорошая неприятность — это когда ты знаешь, что твоя смерть хоть чего-то стоит. Бедный старый Стенли Родс всего лишь получил по заслугам за свои делишки с Главным. — Кенби повернулся к шерифу. — Это называется возложением рук, шериф. Есть такой религиозный обряд. Своего рода экзорцизм, изгнание из человека нечистой силы. А теперь я попрошу всех белых покинуть церковь. Как я понимаю, по англо-саксонским канонам храм — это убежище. Мы, черные, сейчас в своем убежище.

О’Мэлли обвел глазами черные лица. Для него и его подчиненных применить сейчас оружие означало бы устроить бойню. Он одернул на себе смятую одежду и отряхнулся.

— Это глумление над религией, Кенби. Ты посмеялся над ней так же, как и надо мной, попытавшись выставить меня дураком. Это тебе не пройдет даром.

— Глумление над религией? — повысил голос Кенби, чувствуя себя заблудшим проповедником среди агностиков. — О, мой народ, что сделало с тобой постоянное глумление над религией. — А шерифу, глядя ему в лицо, сказал: — Я останусь здесь, босс, до конца похорон.

— Наглый болван, — злобно прошипел шериф и стад протискиваться через толпу своих подчиненных, которые, последовав за ним, дружно покинули церковь.

Когда они ушли, Кенби, пожав плечами, посмотрел на Гилли, а потом на меня. Для меня он приготовил взгляд, полный холодного презрения. Снова повернувшись к Гилли, он большим пальцем указал на дверь.

— Предложение покинуть церковь касается всех. Нам больше не нужно непрошеное присутствие белого человека, Гиллспи. Иди туда, откуда пришел, и к черту вашу болтовню о братстве. Все это не работает, пустая затея. Ты это понимаешь?

Кенби с каким-то особым удовольствием облизнул губы, чтобы подчеркнуть ту степень презрения, которое приберег специально для меня. Даже мертвое тело в храме не удержало кое-кого из мужчин от одобрительного хохотка, когда Кенби сказал:

— Одно только присутствие белых женщин уже делает меня насильником.

Путь к выходу показался мне бесконечно долгим. Я не хотела оглядываться, но репортерский опыт заставил меня сделать это и выпить чашу унижения до последней капли. Никому уже не было дела до нас. Мужчины сгрудились в центре церкви, объединенные общим горем. Кенби, как только мы направились к выходу, сразу же потерял к нам всякий интерес и повернулся спиной. Он стоял над безжизненным телом священника и кивал головой в такт скорбному ритму отпевания. Вскоре его тело стало подергиваться так сильно, что ноги порой задевали окоченевшее тело на полу. Все, что я запомнила напоследок, было длинное дергающееся тело Кенби, согнувшееся пополам, когда он наклонился над погибшим и снова накрыл его простыней. Толпа прихожан уже скрыла от меня эту последнюю сцену, однако я смогла увидеть все, что должна была, с тем чтобы как репортер рассказать об этом.

О’Мэлли ждал, когда мы с Гилли выйдем из церкви.

— Я хочу, чтобы вы двое поехали со мной в участок и подписали показания о том, что вы здесь видели.

Гилли попробовал возразить.

— Черт побери! — У О’Мэлли глаза были цвета холодной стали. — Я мог бы арестовать его вместе с вами на месте. Так вот какова ваша помощь, Гиллспи?..

— Ладно, ладно, — сдался Гилли. — Мне они тоже не были рады.

Мы ехали назад в той же машине Норы и по той же дороге, что ехали сюда. Когда мы достигли Мейн-стрит, О’Мэлли уже был на одной из баррикад и разговаривал с офицером, невзрачным типом по имени Берт Уэбер, и муниципальными полицейскими. Гилли объяснил мне все об Уэбере и черных муниципальных полицейских: когда-то о них ходили легенды, созданные законами во времена всеобщей забастовки шахтеров и депрессии 20-х годов. Когда шахтеры вернулись в шахты, полицейские силы сократили и по иронии судьбы многие из копов были наняты владельцами шахт уже для защиты штрейкбрехеров. Это были дополнительные факты к тому, что мне уже рассказывала мисс Ингрэмс.

Мы избегали говорить о том, что произошло в церкви, ожидая на парковке за зданием суда, когда нас позовет шериф. Наконец мы последовали за ним в оперативный отдел, откуда несколько часов назад меня выставили под угрозой ареста за подстрекательство к мятежу. Никого из дежурных полицейских я не знала, поэтому держалась поближе к О’Мэлли. Он, даже не сняв пальто, уселся за свой стол.

— Я хотела бы кое-что уточнить для протокола, шериф. Таркингтон не ударил меня по лицу вчера вечером.

Он смотрел не столько на меня, сколько сквозь меня. Я не была даже уверена, что он меня слышал, а потом убедилась в том, что он действительно ничего не слышал из того, что я говорила.

Когда один из помощников, войдя в кабинет шерифа, попросил дежурного достать «жакет» Джорджа Кенби, я догадалась, что речь идет о папке с его делом.

• Предыдущая
• 27/41
• Следующая