Шоковая волна - Девис Дороти - Страница 7

• Предыдущая
• 7/41
• Следующая

— Очень даже хотелось бы, — поспешила ответить я.

Борк позвонил на верхний этаж. Линия была занята, он положил трубку и принялся рассказывать об экспериментах Ловенталя и Форбса, которые они начали прошлым летом в лаборатории Вест-Коста.

— Мы даже демонтировали наш собственный циклотрон.

— Да, я уже слышала об этом.

— Даже если бы мы не сделали этого, ничего бы не изменилось. Нам нужно гораздо больше энергии, чем он способен дать. Кто знает. Папа, так мы все называем Ловенталя, продолжает твердить: «Мы наконец сделаем то, что, по-вашему, можно будет считать полезным». Я не желаю ему зла. Я просто ожидаю чуда каждый раз, когда он опускает рубильник. Форбс сказал вам о гранте, полученном от фонда Рейсса?

Я кивнула.

— Папа очень гордится этим.

Телефон профессора по-прежнему был занят, и мы решили без предупреждения подняться к нему. Но профессор уже ушел. Мы побеседовали с его секретарем, мисс Ингрэмс, которая напомнила декану Борку, что сегодня вечером он приглашен на ужин в доме профессора. Оо этом эпизоде я потом вспомнила, когда решилась понять один важный для меня вопрос: какие были отношения между городом и университетом. Мисс Ингрэмс, дама лет шестидесяти, без сомнения, родилась и прожила всю жизнь в этом городе.

Мы уже собирались уходить, как вдруг появился Форбс с бумагами в руках. На меня он посмотрел так, будто сомневался, признать ли ему наше знакомство или нет. Мисс Ингрэмс, увидев у Форбса в руках бумаги, поспешила покинуть кабинет. Бегство ее было столь очевидным, что мы расхохотались.

— Смеяться, правда, нечему, — сказал Форбс. — Она вынуждает меня теперь печатать двумя пальцами.

— Словно он будет это читать, — заметил Борк.

— Он умеет читать, не так ли? — обозлился Форбс, и я поняла, что они говорят о Хиггинсе.

Борк вздохнул и посмотрел на часы, а я воспользовалась паузой.

— Я, кажется, причинила вам неприятности? — посмотрев на Форбса, спросила я.

— Моя милая леди, вам даже трудно это представить. — Но Форбс тут же смягчился и взял меня под руку. — Еще раз здравствуйте.

— Ваша любезность не поможет, — сказала я. — Я печатаю не лучше вас.

Мы снова рассмеялись, и Борк, решив, что он вправе оставить нас одних, удалился.

— Я сожалею, если был груб с вами в поезде, — сказал Форбс, когда Борк ушел. — Из-за вас мне здорово досталось от Хиггинса.

— Я теперь понимаю вас. И очень сожалею. — Я указала на бумаги в его руке.

— Все в порядке. Я немного взвинчен, чтобы сейчас заниматься чем-нибудь серьезным. — Он сложил бумаги и сунул их в карман. — Вы любите прогулки?

— Однажды англичанин спросил меня об этом, и я по неосторожности сказала да.

Мы долго гуляли по городку и нам было легко и просто друг с другом. Узкий мелководный залив разделял студенческий городок на старую и новую его половину, где находились здания факультетов. Через залив был перекинут пешеходный мост, в одном конце которого был сооружен каток, а в другом была естественная болотистая низменность, покрытая лужами. Глядя вниз, мы видели в них отражение облаков, плывущих по небу. Мы долго стояли, наблюдая за публикой на катке. За это время я успела узнать от Форбса, что он родился в восточной части Канады, и спросила, есть ли у него там семья.

— Моя мать еще жива. Я бы сказал, очень жива. Я редко с ней вижусь. Мы часто ссоримся, если не в разъезде. Она всегда считала, что я… как бы это сказать… очень странный человек.

Я взглянула на него. Он смотрел вдаль, туда, где кто-то из конькобежцев пытался разложить костер на берегу. Опускались сумерки, и глаза Форбса казались темными, почти пурпурного оттенка.

— Ну и что?

— А то, что я действительно странный, — насмешливо ответил он, и добавил: — Я часто ей пишу, сочиняю разные истории о моих успехах, наградах и прочем. Как вы догадываетесь, я все преувеличиваю.

— Кто из нас не делает этого, когда пишет домой?

— И это в сорок пять лет?

— А хотя бы в шестьдесят. Особенно, когда начинаешь это делать с шестнадцати лет.

К нам приблизилась парочка на коньках. Их объятия не оставляли сомнения в том, что они ищут уединения. Увидев нас, они круто развернулись и уехали, разрезая коньками лед.

— Моя мать ненавидит Ловенталя, — произнес Форбс, все еще глядя в пространство. — Она считает, что профессор использует меня, и что он всегда это делал. Но это абсолютно неверно со всех сторон. В своих письмах я как бы контратакую ее. Вы правы. Это поведение подростка, но я ничего не могу с собой поделать.

— Что она вам скажет по поводу гранта?

— О, что-нибудь вроде того… что «Рейсс это, кажется, еще одна еврейская фамилия».

— Понимаю, — тихо промолвила я. Было ясно, что миссис Форбс считает, что ее сын не достоин такой матери. — Но декан Борк сказал мне, что папа очень гордится вами.

— Папа… знаете, я никогда его так не называю. Все так зовут, только не я. Да, профессору Ловенталю, декану Борку и, думаю, даже Хиггинсу теперь мое имя будет знакомо.

Я не сказала ему, как он близок к тому, чтобы избавиться от своего статуса анонимности благодаря интересу к нему Хиггинса.

Форбс повернул голову ко мне и даже чуть наклонился, видимо из-за моего невысокого роста. Было что-то странное в его глазах, когда он сердито посмотрел на меня.

— Скажите мне, Катерина Осборн, чем я так уж изменился со вчерашнего утра?

— Я не видела вас вчера утром, — ответила я.

— Вы уверены, что знаете меня сейчас?

— Я не стала бы этого утверждать. Я знаю немного о том, о ком ничего не знала до вчерашнего вечера. Только это, не больше.

— Говорите мне Рэндалл, — попросил он.

— Рэндалл.

— У вас такие хорошие глаза. И вы отличная журналистка.

— Откуда вы это знаете?

— Борк дал мне репринт вашей статьи о катастрофе в шахте.

— Я польщена, — тихо ответила я.

— Как должен быть польщен и этот проходимец Хиггинс. Он вам нравится?

— Вы его видели когда-нибудь? — ответила я вопросом на вопрос.

— Слава богу, нет. Но буду честен с вами: я хотел бы познакомиться с ним. Думаю, мне понравился бы его образ жизни.

Форбс проводил меня к машине. Я предложила подвезти его, за что он пообещал угостить меня виски в первом же приличном баре. Но мы не сделали ни того, ни другого. Хотя он и презрительно отозвался о «дипломатической почте», которую должен к утру превратить в отчет Хиггинсу, мы оба понимали, насколько важно, чтобы этот документ был безукоризненным.

Глава 4

Я проснулась от несмолкаемого воя сирен. Было начало шестого утра и еще не рассвело. У меня не было причин считать, что этот переполох мог непосредственно меня касаться, но, решив так, я бы сама вычеркнула себя из цеха журналистов.

По Главной улице я последовала за двумя машинами с мигалками и вслед за ними въехала в ворота студгородка к скопищу машин с полицейскими знаками и без оных. Это была площадка перед административным зданием естественных наук. Полицейские, на ходу застегивая шлемы, спешили в стеклянный вестибюль, куда вход посторонним теперь был блокирован усиленной охраной. Моя карточка журналиста не помогла. Никто не говорил, что произошло, и, казалось, никто об этом и не спрашивал друг у друга.

Я отступила на тротуар. В воздухе витал резкий незнакомый запах, а предрассветный туман пригасил яркое мерцание полицейских мигалок. Все это казалось почти фантастическим. Я разговорилась с молодым человеком, сошедшим с велосипеда и стоявшим теперь рядом со мной на обочине тротуара. У студента были длинные волосы и борода. Я спросила о странном запахе в воздухе.

— Это от печей для сжигания мусора. Сегодня ветер дует в нашу сторону. Вы знаете, что произошло?

— Нет.

— Они похожи на навозных червей, вам не кажется?

Действительно, скопление движущихся голубых шлемов в стеклянном вестибюле при пестром мелькании огней производило впечатление чего-то живого, но не имеющего тела.

• Предыдущая
• 7/41
• Следующая